Модели социального устройства советского общества.

Советский Союз: модель социальной системы

2.1 Историческая справка

В развитии советского общества с социальной точки зрения можно выделить три основных этапа:

1. 1917 - конец 1920-х. На этом этапе происходит переход от попыток рабочего класса непосредственно овладеть государственной машиной к постепенной уступке функций управления бюрократии, которая пока еще сохраняет тесную социальную связь с рабочим классом. Однако от политического контроля со стороны рабочего класса бюрократия к концу данного периода полностью эмансипируется, сохраняя за рабочими лишь некоторые социально-политические привилегии.

2. 1930-е - середина 1960-х годов. Период компромисса между рабочим классом и бюрократией. Сдвиг социальной опоры бюрократии в сторону "нового" рабочего класса, формирующегося в ходе индустриализации. Бюрократия продолжает поддержку социальных гарантий рабочему классу, создает условия для роста его численности и квалификационного уровня, оставляет некоторые каналы социальной мобильности (через массовое высшее образование), что не мешает ей прибегать и к жестким административным мерам против своего союзника (ограничения подвижности рабочих, репрессии, запрет стачек и свободных профсоюзов). Поддерживается полная занятость.

3. Середина 1960-х - 1990-е годы. Размывание компромисса бюрократии и рабочего класса. Превращение бюрократии в замкнутую касту. Оформляется стремление бюрократии превратиться из господствующего сословия в класс. Отмирание рудиментов социальной ответственности верхушки бюрократии перед работниками. Расширение масштабов бюрократических привилегий, выхолащивание всеобщих социальных гарантий, торможение роста благосостояния.

Таким образом, крах социального государства для советского общества, был предопределен и закономерен.

2.2 Социальная структура Советского государства

Конституционное устройство РСФСР-СССР, действовавшее с 1918 г. до принятия так называемой сталинской конституции победившего социализма 1936 г., отрицало принцип “один человек - один голос”. Были лишены права избирать и быть избранными лица, прибегавшие к наемному труду в целях извлечения прибыли, жившие на нетрудовой доход, частные торговцы, служители церкви и т. д. Дискриминационность избирательного права проявлялась в различии между правилами проведения выборов в городе и на селе, по которым закреплялось неравенство уже между “трудящимися”, т. е. рабочими и крестьянами. Этот принцип, по В.И. Ленину и согласно Программе Коммунистической партии 1919 г., давал “промышленному пролетариату” преимущества сравнительно с более распыленными мелкобуржуазными массами в деревне.

Выстраивалась своеобразная формальная иерархия сословного типа, в которой иллюзорно воплощалась “диктатура пролетариата”. Высший слой образовывали члены не столь уж многочисленной тогда правящей “пролетарской” Коммунистической партии. Затем шли “чистые пролетарии”, т. е. люди, занятые физическим трудом в промышленности и имевшие либо пролетарское происхождение, либо длительный производственный стаж (не менее десяти лет). Это было своего рода столбовое дворянство в официальной идеологии. Ниже размещались группы городских непромышленных рабочих; следующими по близости к власти были полупролетарии города и деревенская беднота; затем шли слои мелкобуржуазного деревенского населения (середняки); городские служащие; наконец, неблагонадежные, но нужные правящим силам буржуазные специалисты (инженеры, врачи, учителя, профессура и пр.).

Все это были группы населения не в равной мере, но обладавшие определенными правами, в том числе и избирательным правом.

Вне этого дифференцированного круга находилась огромная масса людей, принадлежавших к городским мелкобуржуазным, буржуазным и бывшим чиновничье-дворянским группам, вышвырнутым за пределы правового поля, которое именовалось пролетарским государством.

Подавляющее большинство людей на Западе считали, что российское государство - действительно пролетарское, а общество - эгалитарное. Рабочие в основном (примем во внимание кризисное на протяжении большей части лет между двумя мировыми войнами состояние западных стран) воспринимали советский феномен с восторгом. Не менее позитивные эмоции выражали многие выдающиеся интеллектуалы, особенно после своих поверхностных ознакомительных поездок в страну Советов (Ромен Роллан, Анри Барбюс, Лион Фейхтвангер и многие другие).

Напротив, открытые сторонники капитализма и определенная часть либеральной интеллигенции негативно оценивали происходившее в России и тип становившегося общества (Бертран Рассел, Андре Жид и другие). Аргументы оппонентов скользили по поверхности советской действительности. В общем, доминировало представление, что в России у власти находятся люди, вышедшие из низов и защищающие интересы низов, а общество, развивающееся в СССР, и есть социализм в действии.

В 1936 г. официальная советская пропаганда провозгласила победу социализма в стране. Все жители были объявлены гражданами, равными перед законом, с равными правами, в том числе и избирательными; был провозглашен демократический принцип “один человек - один голос”.

В течение 20 послеоктябрьских лет вслед за К. Марксом и В.И. Лениным идеологи режима утверждали, что в СССР создается социалистическое, т. е. бесклассовое общество. Этот подход сохранялся в Коммунистической партии вплоть до 1934 г. (XVII съезд партии). Пропагандисты того времени соревновались в доказательствах возраставшей быстроты процессов эгалитаризации и ликвидации всех и всяческих классов.

И вдруг И.В. Сталин в своем докладе “О проекте Конституции СССР” заявил, что с наступившей победой социализма в стране сформировались новые общественные классы - “совершенно новый, освобожденный от эксплуатации рабочий класс, подобного которому не знала еще история человечества” и колхозное крестьянство. Лица умственного труда были причислены к особой социальной прослойке - интеллигенции, вышедшей из народа и связанной с ним тесными узами. В СССР остались три дружественные социальные силы, грани между которыми стираются, а старая классовая исключительность - исчезает.

С этого времени вплоть до конца 80-х годов партийно-государственная концепция социальной структуры страны строилась на основе трехчленной формулы И.В. Сталина: рабочий класс - колхозное крестьянство - народная интеллигенция. Формула “два класса плюс прослойка” была создана, чтобы замаскировать реальную стратификацию с невиданными различиями верхов и низов. Так, за словом “интеллигенция” скрывались и сельский учитель, кормивший себя с огорода, и крупный номенклатурный бонза. Эту-то пирамиду и прикрывала “трехчлена”.

2.3 Социальные ценности Советского государства

Традиционная культура старой России (включая ее дворянскую, крестьянскую, купеческую и городскую мещанскую субкультуры) после 1917 года была практически уничтожена, а ее место в массовом сознании заняли советские мифы, ценности и "традиции".

Ценности позднего советского времени не были простым слепком с официальной коммунистической идеологии - во многом они результат компромисса между реальной жизнью, идеологическими догмами преобразившимся в своего рода "религию тотального государства".

Ядром системы советских ценностей, как показывают отечественные и западные исследования, были не идеи социализма и коммунизма, а представления о государстве как источнике всех социальных благ, прав и обязанностей граждан.

Советское сознание отличает то, что в нем присутствует миф о государстве - собственнике всех материальных ценностей, всех продуктов прошлого, настоящего и будущего труда его "подданных", одаряющем их этими благами "по заслугам" перед тем же государством на принципах социальной справедливости и равенства. Поэтому центральной советской ценностью, под которую подстраивались, видоизменяясь, все остальные, было Государство с большой буквы, дарующее свет и тепло, жизнь и благоденствие.

Прочно укорененная в сознании и ценностях значительной части советского общества особая разновидность государственного патернализма имела мало общего с классическим патернализмом, известным из истории других стран. Особенность его советской версии - в полном сращении основных социальных ценностей с взглядом на государство как единственную силу, способную обеспечить социальные права граждан. При этом полностью отсутствовало представление о возможности договора между отдельным человеком и государством или между обществом и государством.

Государство, будучи единственным реальным субъектом, высшей силой и непререкаемым авторитетом, господствовало над множеством реальных интересов и потребностей. Чиновники и даже высшие руководители могли ошибаться, государство же - никогда, ибо это было совершенное государство, государство-отец, государство-бог.

Аналогичным образом понимались и многие другие ключевые ценности, приобретавшие специфически советскую окраску. Так, "социальная справедливость" означала распределение благ государством в соответствии с заслугами перед ним и позицией их получателя в иерархии государственных постов, чинов и профессий. "Равенство" предполагало не равенство всех перед законом (здесь были равные и "еще более равные") или равенство возможностей, как оно понимается на Западе, а равенство опять-таки в распределении материальных благ государством и в исполнении обязанностей перед ним - разумеется, с учетом места, занимаемого в советской иерархии.

"Порядок" - очень важная ценность для советского и постсоветского сознания - означал, прежде всего, порядок в рамках государства, устойчивую систему власти, обладающей силой и авторитетом, и лишь в самой малой степени воспринимался как порядок в делах отдельного человека или малой группы.

Оборотной стороной господства государственного патернализма, как ни парадоксально на первый взгляд, стало подспудное формирование так называемого потребительского эгоизма или потребительского индивидуализма - характернейшей черты постсоветского сознания, подробнее о которой будет сказано ниже. Это явление получало развитие по мере того, как пресс государственного принуждения по отношению к лояльным советским гражданам ослабевал, а всеобъемлющая зависимость рядового потребителя от государства по-прежнему сохранялась.

Если до середины 30-х годов ценностные установки побуждали большинство людей к хозяйственной самостоятельности, тогда как советское государство стремилось искоренить такую психологию, то в эпоху "развитого социализма" произошла инверсия: навязанное государством потребительское иждивенчество стало нормой, а стремление к хозяйственной самостоятельности - аномалией. В таких условиях социальные связи между отдельными людьми неизбежно ослабевали; каждый превращался в потребителя-индивидуалиста, ожидавшего, чтобы государство удовлетворило его потребности, а потому видевшего в других людях, прежде всего конкурентов на потребительском поприще, а не потенциальных компаньонов.

Как известно, советская власть пыталась бороться с потребительским индивидуализмом, навесив на него ярлык "мещанства" и "потребительства", активно пропагандируя ценности "советского коллективизма" и "трудового энтузиазма&quанностей перед ним - разумеется, с учетом места, занимаемого в советской иерархии.

Как известно, советская власть пыталась бороться с потребительским индивидуализмом, навесив на него ярлык "мещанства" и "потребительства", активно пропагандируя ценности "советского коллективизма" и "трудового энтузиазма". Однако по мере того как общество усложнялось и дифференцировалось, становилось более урбанизированным, идеология, рассчитанная на малообразованную массу выходцев из деревни, начинала давать сбои.

Официальные ценности "коллективизма" и "энтузиазма" все меньше влияли на поведение людей, постепенно становясь частью мифа о героическом прошлом. Аскетизм вышел из моды, и с 70-х годов люди в реальной, а не выдуманной жизни все чаще руководствовались принципом "красиво жить не запретишь". В недрах советской системы ценностей, основанной на обожествлении Государства, вызревало ее своеобразное, хотя и не вполне продуктивное самоотрицание.

Таким образом, несмотря на процессы социальной дифференциации, которые происходили в стране в 70-80-е годы, в ценностном отношении советское общество вплоть до конца 80-х оставалось довольно однородным. И хотя его "монолитное единство" не более чем миф, набор идеальных представлений и ценностей, свойственных ему, был и на самом деле удручающе беден.