XI Таруса

Роман с Олей разворачивался непросто. Вначале моё предложение было категорически отвергнуто — я же был официально зарегистрирован и у меня был ребёнок. Летом 1965 года, узнав, что она отдыхает в Коктебеле с отцом, я собрал свои пожитки и отправился туда. По адресу, который у меня был, я нашёл простую женщину, сдававшую комнату Оле и её подруге. Женщина по секрету рассказала мне, что денег у них почти нет, так что живут они впроголодь, а просить деньги у отца Оля не хочет. Я оставил женщине деньги за комнату и пошёл искать Олю. Увидев её, даже испугался — такая она была худая и измождённая. Загар ей совсем не шёл. Моё повторное предложение было отвергнуто, как и первое. Я собрал вещи и уехал в Москву, а оттуда в Тарусу. Таруса была тогда дивным местом, куда собиралась вся оппозиционная московская интеллигенция. Там был дом Паустовского, рядом — дом сценариста Николая Давыдовича Оттена, неподалёку — дом художника Штейнберга. Более всего я подружился с поэтом Николаем Панченко, его женой Варей и их восьмилетним сыном Никитой, удивительно славным мальчиком. В доме, который они снимали, жила Надежда Яковлевна Мандельштам, вдова великого поэта. Я очень любил стихи Мандельштама и начал работать над некоторыми из них, но у меня ничего не выходило — начало сказываться раздвоение композиторской личности, разрывающейся между засушливыми авангардными схемами и живой современной интонацией. Мы с Надеждой Яковлевной подружились, и она часами рассказывала мне об Осипе Эмильевиче, да и вообще о жизни. Многое становилось мне понятным, многое оставалось тёмным и противоречивым. Узнав, что я работаю над стихами Мандельштама, Надежда Яковлевна попросила показать мои наброски, но я не мог этого сделать — мне самому они казались неубедительными, чего-то там не хватало.

Осенью я продолжил работать с молодым режиссёром Михаилом Юзовским. До этого я написал музыку к его дипломной киносказке «Царевна». Это утвердило меня в мысли — оркестр у меня звучит хорошо. В театре Ленкома, главным режиссёром которого был Анатолий Эфрос, мне заказали музыку к пьесе Александра Володина «Аттракционы» в постановке молодого режиссёра Феликса Бермана. Это было невероятно интересно, особенно автор — Александр Моисеевич Володин. Совершенно новая, тончайшая драматургия, герои, близкие мне по духу. Всё это рождало новую музыку. Анатолий Васильевич Эфрос её очень хвалил. Тогда же я увидел его спектакль «Снимается кино» по пьесе Радзинского. Спектакль меня потряс. Это была необыкновенная драматургия, отличающаяся совершенно особым ритмом. Ритм Эфроса, его умение останавливать движение времени или заставлять реальное время двигаться невероятно быстро были для меня загадкой, которую позже мне пришлось решать в работе с ним. Вообще в театре я чувствовал себя удивительно свободно, у меня не было никакого зажима, музыка возникала сама собой. Зато этот зажим стал всё чаще возникать в работе над музыкой вне театра и кино. Я не чувствовал форму, особенно крупную форму. Симфонии Шостаковича я воспринимал и воспринимаю, как великолепные лекции, умные, убедительные. Но в любой лекции есть дистанция между лектором и слушателем, и преодолеть её я не мог. Массу времени тратил на проигрывание на рояле сочинений Бетховена, Шумана, Баха и чувствовал — я не понимаю причин, по которым композиторы-современники отказались от тех форм, которые создали их предшественники.

Осенью Оля наконец-то приняла моё предложение и 20 января 1966 года мы сыграли свадьбу. На свадьбе были и Хейфец, и Каретников, и мои школьные друзья. В квартиру Олиных родителей набилось человек пятьдесят. Началась семейная жизнь. И я, и Оля работали вовсю — надо было зарабатывать на квартиру. Михаил Юзовский пригласил меня сочинять музыку к новогодней комедии «На два часа раньше». Там я встретился с одной из лучших наших поэтов-бардов — Новеллой Матвеевой. Она поразила меня тихим голосом, совершенной поэтической интонацией и удивительно свежим чувством слова. На её слова я написал первую свою песню «Золушка». Впервые я почувствовал возможность совмещать модерновые интонации с бытовыми и создавать нетривиальную песенную форму. Песню очень мило записала Катя Райкина, дочь великого Райкина. Оркестр вновь звучал хорошо. На этом фильме я познакомился с гениальным французским мимом Марселем Марсо. Он сыграл пятнадцатиминутную миниатюру, объяснил мне, что он хотел бы услышать, и я написал музыку для маленького джазового оркестра. Она в точности совпала в драматургией Марсо. Но фильм на экраны не вышел — Вадим Муллерман спел в нём «Хаву Нагилу», и это не понравилось телевизионному начальству.