Конкуренция наук

С социологической точки зрения, существующие научные общества историков, психологов, антропологов, экономистов и т. д. обладают всеми обычными качествами человеческих групп и очень часто проявляют все симптомы сектантского мышления. К. Манхейм в работе "Человек и общество в эпоху преобразования" показывает, что в каждой сфере науки не только вырабатываются методы исследования определенных сфер жизни, но также конструируются барьеры и защитные механизмы, преграждающие путь к полному и адекватному знанию об обществе. Историк, в силу этого, нередко склонен навязывать своим студентам мнение: всё, чего нет в документах и архивах, не заслуживает имени факта. Хорошо известно чувство превосходства, которым отличаются архивисты. Это превосходство связано с преувеличенной оценкой собственного труда по сбору данных. Приписывание особого значения оп­ределенного подхода к изучаемым фактам можно нередко наблюдать у полевых исследователей - этнологов, например. Они рассматривают свой анализ как "реалистический" лишь в том случае, если он базируется на непосредственном наблюдении и, по мере возможностей, без теоретических рассуждений. То же самое относится и к статистикам, но с той лишь разницей, что они фетишизируют процедуру подсчета и склонны признавать аутентичным лишь знание о том, что измеряемо.

Психологи и психиатры отличаются другим способом познания социальных явлений. В своих кабинетах они имеют возможность проникновения в скрытые мотивы человеческого поведения посредством сочувственного понимания или зондажа глубин подсознания. На этом основании они высокомерно относятся к методам архивистов и полевых исследователей, оценивая их как скольжение по поверхности. По их мнению, эти ученые затрагивают только институциональное прикрытие человеческой истории и изучают фасад, за которым скрывается живой дух. Для психологов и психиатров значение имеют только личные аспекты опыта, для них именно скрытые мотивы индивидуального поведения образуют главную пружину событий.

Но все ученые подобного рода сталкиваются с противодействием со стороны теоретиков - социологов. Теоретики обычно выдвигают методологическое возражение: исследования, осуществляемые с помощью перечисленных способов, приносят только фрагменты знания, искусственно вырванные из контекста. Действительное значение таких фрагментов может быть понято только тогда, когда с помощью воображения теоретики сконструируют некую динамическую модель общества, в которой учитывается каждый аспект его функционирования.

Теоретик считает, что точность результатов тщательного анализа частностей всегда отягчена отсутствием перспективы. Эмпирик за деревьями не видит леса. Если какая-нибудь форма знания развивается в изоляции, то она перестаёт быть реалистичной. И тогда, как бы это не было парадоксальным, единственным человеком, действующим реалистически, оказывается теоретик. Именно он соединяет фрагментарные наблюдения таким образом, чтобы создать целостную картину действительности. Чем больше его теоретические способности, тем он яснее видит, что только такие подходы заслуживают имени реалистических, которые выходят за рамки описаний и статистических исследований, позволяя толковать факты в их разнородных аспектах в качестве фрагментов сложной социальной системы.

Конфликт между теоретиками и эмпириками является по сути мнимым. Невозможно эмпирическое исследование без тщательного определения понятий. Невозможны и реалистические понятия без эмпирических исследований.

Конкуренция наук - реальный факт. Снисхождение, а порой и пренебрежение, с которым относятся подчас одна к другой некоторые науки, защитные механизмы, которые изобретаются для предохранения от других методов, всё это - разновидность профессионального идиотизма. Полагая, что его метод является единственно верным, каждый специалист действует с благими намерениями. Но он бессознательно, по мнению Манхейма, смешивает исследуемый фрагмент реальности со всей действительностью и питает убеждение, что самые удачные методы его сферы исследования должны использоваться во всех остальных сферах (33. сс. 33-37).

Однако универсального метода познания общества нет. Нет оснований уважать математику более чем специфические процедуры распознавания скрытых мотивов поведения. Конкретное описание не ближе к действительности, чем теоретическая конструкция, основанная на умозаключениях. Измерять можно только измеряемые предметы. Точность измерений весьма сомнительна при исследовании, например, мотиваций. Описание может считаться более реалистичным по сравнению с теоретической схемой тогда и только тогда, когда оно касается предметов и систем, непосредственное восприятие которых не затрагивает их сути. Значение социальных фактов можно установить только путём реконструкции всего социального контекста, элементами которого они являются. В этой сфере теоретическое рассуждение ведёт к более адекватным утверждениям, чем подробное описание конкретных элементов.

Уже с середины XIX столетия наметился постепенный рост значимости общественной сферы по сравнению с естественной для методологии социального познания. На смену эпохе реализма и эмпиризма приходит гуманитарная эпоха. Вместо факта существенными становятся взгляды человека, формируемые определенным обществом. Подобный сдвиг вел в конечном итоге к проникновению гуманитарно-общественной картины мира в естественно-научную и к существенным переменам в представлении о научном познании. Всё более крепло убеждение, что опыт, эмпирический факт - это, прежде всего, определенный способ его добывания, за которым стоит мнение определенной группы. Этот феномен Маркс обобщал понятием "идеология". Основатель социологии знания К. Манхейм включил это понятие в методологию науки. Таким образом, если во времена Лейбница и Линнея считалось, что в науках содержится ровно столько собственно науки, сколько в них содержится математики и геометрии, а во времена Кювье и Дарвина - сколько эмпирики и практики, то уже в конце XIX века сформировалось твердое убеждение, что ядром науки стала идеология.