ГЛАВА 2
Широко раскинулись неприступные карпатские горы. Редкий путник добирался до этих мест, а еще меньше - возвращалось отсюда домой (по данным местного статистического агентства, кабака "Свинья и Бисер," из 3 человек возвращалось не более 2,6. Статистика - жестокая наука). Вечные снега лежали на вершинах устремившихся ввысь пиков, дороги проложены не были, а о железной дороге рассказывали только в сказках. И над всей этой холодной красотой неприступной громадиной возвышался Замок.
Ходили легенды, что по ночам его обступают волки и протяжно воют на луну, что его хозяин оборачивается летучей мышью и, незамеченный, летает над близлежащими деревнями, что дочь графа любит принимать кровавые ванны, и что раз в год со всех концов света сюда стекается всевозможная нечисть на бал. Иными словами, это был обычный, заурядный карпатский замок.
О хозяевах этих владений не говорил только немой. Как и в любом уважающем себя замке, там жил граф. Он был таинственен, величествен, ходил в плаще, а его имя было настолько длинным, что едва умещалось в фамильном реестре. Никто не сомневался, что его обязательно нужно считать вампиром. В конце концов, как это так - замок без вампира? Даже если бы граф им и не был, то должен был стать хотя бы для того, чтобы соответствовать статусу.
У него была дочь - прекрасная дева с длинными, как их родословная, и черными, как сама ночь волосами, томным взглядом печальных глаз, и тонкой, белоснежной кожей.
А у дочери была служанка, но рассказ о ней мы пока опустим, как не вписывающийся в концепцию...
Дева, грустно вздохнув, остановилась около высокого окна и окинула взором прилегающие к замку красоты: горы, горы, сарай, горы, горы, и маленькая деревушка с заковыристым названием и одним культурным центром - кабаком. Вот же не повезло - оказаться в такой глуши, окруженной с одной стороны неприступными горами, с другой... тоже неприступными горами, ну а третьей стороны и вовсе не было.
Она отвернулась от окна, но и созерцание комнаты ее тоже не обрадовало.
В ее покоях горела одинокая свеча. Если присмотреться поближе, можно заметить, что она слеплена из огарков, и свет дает неровный, тусклый. А уж о газовом и тем более электрическом освещении можно было лишь мечтать. Около свечи, нагнувшись поближе, сидела горничная девушка Эвике и сосредоточенно пришивала кружева в бальному платью своей госпожи. И не важно, что в любом музее эти кружева с радостью приняли в коллекцию, а само платье относилось к понятию "мода" довольно опосредованно.
- Вот так, и дырка почти не видна! - Эвике перекусила нитку и оглядела свое творение. - Кружева все скрыли, а если я бантик приделаю, то совсем как новое будет. Фроляйн Гизела? Вы там заснули? Дайте-ка приложу...
А еще в Замке не было зеркал. Их не стало недавно, но юная Гизела фон Лютценземмерн была уверена - прошла вечность. Она вспомнила последние пришедшие в замок журналы мод (пока они шли из Парижа, мода уже и забыла о том, что когда-то была такой) и вздохнула. Затем подумала о протекающем потолке, об осыпающейся штукатурке и сломанном водопроводе, вздохнула еще раз и решила, что платье - это не самое ужасное в том существовании, которое и жизнью-то назвать трудно.
- Думаю, гости оценят, - довольно разглядывая свой труд, произнесла Эвике.
- Они как раз любят все такое... старинное.
- А жених в вас повторно влюбится!
- Если разглядит, конечно.
- С таким платьем и никакого приданого не надо, правда ведь? - деликатно гнула свою линию горничная.
- Пусть лучше он сам заплатит, - усмехнулась Гизела. - Иначе какой смысл в таком женихе?
- Ну что вы, фроляйн, он очень... милый. К тому же, у него есть деньги.
- Это, пожалуй, его главное достоинство. Придумать бы еще, что с ним делать после свадьбы.
Девушки хихикнули, и в унисон им в лесу завыл волк.
***
В то время как обитательницы замка ютились возле тусклой свечи, в особняке фабриканта Штайнберга свет горел во всех комнатах. Даже в тех, где в данный момент никто не находился. От подобной иллюминации не было практической пользы, но был в ней глубокий смысл. Как и в мраморных лестницах с позлащенными перилами, и в обоях с рисунком а-ля Уильям Моррис [пр.], один метр которых стоил больше, чем вся деревня. А если бы перед курами герра Штайнберга, занимавшими отделанный кафелем курятник, бросили пригоршню монет, птицы скорчили бы кислую мину.
Комната молодого господина Леонарда, пожалуй, гармонировала бы с великолепием этого дома, кабы не копоть на лепном потолке, из-за чего резвящиеся ангелочки-путти напоминали жителей Конго. Но белить потолок раз в два дня - а именно с такой частотой здесь происходили техногенные катастрофы - слуги отказались наотрез. Зато личные вещи юноша содержал в патологической чистоте, а книги расставлял на полках в алфавитном порядке.
Чувствуя себя белым сагибом, который, вооружившись охотничьим ружьем, засел в кустах в ожидании льва, Леонард Штайнберг склонился над микроскопом. Как жаль, что приходится работать по ночам. Все же газовый рожок не сравним с лучами солнца. Но о том, чтобы взяться за микроскоп днем, не могло быть и речи.
В образце воды взятом из насоса при трактире помимо всего прочего оказалась и весьма занимательная амеба. Она понемногу осваивалась на новом месте и начинала вести себя интересно. Затаив дыхание, молодой ученый наблюдал за ее движениями, становившимися все увереннее, все грациозней.
- Леонард!
По коридору прогрохотал высокий, плотно сбитый мужчина средних лет. Его нафабренные фельдфебельские усы торчали в стороны. Волосы были черными с проседью, а если точнее - седыми с проблесками черноты. Но жизнь делового человека - не ложе из роз.
- Леонааард!
Как водится, отец вошел без стука и чуть замешкался на пороге, когда юноша, не отрываясь от окуляра, сделал предупредительный жест.
- Чу! Ты ее вспугнешь.
- Кого - ее? А, опять твои финтифлюшки!
Ну что за наказание! Вот у других дети коллекционируют дуэльные пистолеты, или японские гравюры, или на худой конец папоротники, увлечение которыми захлестнуло Европу еще в 1850х. Лишь его сын собирает то, что в приличной компании не покажешь.
Леонард нехотя отошел от стола и, опустив руки по швам, вытянулся перед Штайнбергом, воплощая сыновнею почтительность.
- Это не финтифлюшки, это начало моего карьерного пути.
- О нет, мальчик, колбасный цех - твоя карьера, а все это, - Штайнберг махнул рукой в сторону книжных полок, - суета сует и всяческая суета.
- Я придерживаюсь п-противоположного мнения.
- Уже дерзить начал?
Мгновение - и отец сгреб его за воротник, швырнул на пол, после чего одним мощным движением смел со стола нагромождение бумаг, колбы с образцами, микроскоп. Теперь все это мокло на полу в одной уродливой куче. Где-то там была и амеба. Леонард мысленно с ней попрощался.
По крайней мере, юноша был уверен в чистоте ковра, который по его настоянию горничная три раза в день протирала раствором воды и спирта. Тут бы нам и прийти к выводу, что слуги злились на Леонарда за нерациональное расходование ценного продукта, но на самом деле они относились к этому философски. У каждой деревенской семьи имелся самогонный аппарат, так что недостатка в алкоголе здесь не знавали. Плоха была та невестка, которая на утро после свадьбы не поднесла бы свекрам рюмку душистой сивухи, приготовленной собственноручно по старинному семейному рецепту, выученному еще на коленях у матери.
Кроме того, прислуга относилась к молодому хозяину как бедуин к песчаной буре - неизбежная катастрофа, впрочем, придающая жизни некую пикантность. И это был трезвый Леонард Штайнберг. Воображение пасовало перед тем, на что он будет способен, залив глаза. Пусть лучше употребляет спиртное так, а не иначе.
- Ты не должен так себя вести, - поднявшись, Леонард тихо укорил Штайнберга-старшего. - Хотя ты мой отец, но ты не господин надо мною.
- Пока я оплачиваю твои карманные расходы, я тебе и то, и другое! Ах да, конюх проболтался, будто ты велел заложить экипаж к завтрашнему вечеру. Куда навострился?
- Дело в том, что давеча в "Свинье" я познакомился с одним англичанином, он тут проездом...
- Небось, будете вдвоем бултыхаться в Мутном Пруду, детворе на потеху, и вылавливать своих мокриц?
- Это не мокрицы! - живо отреагировал Леонард, но увидев как помрачнело лицо отца, воздержался от дальнейших объяснений. Новая трепка ему не улыбалась. - В любом случае, герр Штивенс приехал сюда с другими целями. Он этнограф, путешествует по европейским деревням.
Впервые за время разговора Штайнберг проявил интерес.
- Он богат? Должны же у него быть средства, чтобы финансировать такие эксцентрические выходки?
Фабрикант не сомневался, что стоит увидеть одну европейскую деревню - и ты знаком с ними всеми. Повсюду пьянство, суеверия, и нежелание шагать в ногу с капиталистическим строем.
- Не знаю. Я не спросил, - виновато ответил Леонард. - Он сказал, что интересуется фольклором.
- Чем?
- Ну там сказки, прибаутки, заговоры от вросшего ногтя... Фольклор - это основа растущего национального самосознания, - продекламировал юноша. - Про крайней мере, он так сказал. Очень славный молодой человек...
- А ты уверен насчет последнего пункта?
- То-есть?
- Что перед тобой был человек, - пояснил Штайнберг, чувствуя в груди завихрения гнева, ледяного как арктический шторм.
- Да, к-кажется...
- Кажется?
- Точно да! - убежденно заговориуя в груди завихрения гнева, ледяного как арктический шторм.
- Да, к-кажется...
- Кажется?
- Точно да! - убежденно заговорил Леонард. - Он попросил у служанки хлеба и сыра.
- Значит, они еще не начали прибывать. Хотя не исключено, что этот твой приятель у них на посылках. Так, - отозвался Штайнберг. - Так. И ты предложил ему прокатиться в нашем экипаже - куда, кстати?
- В замок Лютценземернн, познакомиться с графом.
- Леонард, ты выжил из ума! - простонал отец, прикрывая глаза рукой. - Ты хотя бы представляешь, олух, как это может быть опасно!
- Но....
- И после того, что произошло! И буквально накануне Бала!
- Ты думаешь, что между все этим есть взаимосвязь?
- Я уже не знаю, что и думать.
Он обессиленно рухнул на стул, который возмущенно скрипнул от такого обращения. Сын встал рядом. Ему хотелось упасть на колени и обнять отца, но Штайнберг-старший мог расценить это как чрезмерную вольность. Кроме того, Леонард не знал в точности, когда тот в последний раз менял белье. Несвежая рубашка это рассадник бактерий, а отец сейчас такой рассеянный. То ли еще будет через неделю, когда распроклятый Бал наконец состоится.
Вернее, не состоится - вот в чем ужас-то. Но об этом пока что никто не знает.
- Прости, отец, я поступил глупо, - промямлил Леонард. - Конечно же, никуда я с ним не поеду.
- Наконец-то здравая мысль. Нам сейчас нужно сидеть тише воды и ниже травы.
- Но сам он все равно доберется до замка. Хоть пешком, но доберется. Нужно было видеть, как он загорелся этой идеей.
- Что ж, его право. Мы все равно не сможем помешать. А вот графа, пожалуй, стоит предупредить, чтобы ждал посетителя. А то еще обидится, что ты подкинул ему незваного гостя за здорово живешь. Хотя вряд ли, гостей он любит. Даже чересчур, - криво усмехнулся Штайнберг. - Отправь ему весточку и не забудь засвидетельствовать свое почтение фроляйн Гизеле. Ох, и почему я должен тебя всему учить!
Леонард уныло кивнул. Он давно уже чувствовал себя так, словно пытался вытащить из шкафа галстук, лавируя между скелетами, которые клацали зубами и норовили цапнуть его за руку.