Сцена шестая
Анни и Билли.
Анни сидит в движущемся поезде, у окна, увлеченно читает книгу. Появляется Билли, останавливается, смотрит на нее. Анни его не замечает. В руках у Билли большая сумка на молнии, говорит он с шотландским акцентом.
Билли. Простите, это место не занято?
Анни (едва поднимает глаза). Нет.
Билли садится рядом с ней или напротив, ставит сумку. Смотрит на Анни.
Билли. Фашисты у власти, а поезда все равно опаздывают.
Анни взглядывает на него и, вскрикнув, отшатывается.
Анни. Боже, как ты меня напугал! (Смотрит на него с радостным удивлением.) Балда.
Билли говорит нормально, без акцента.
Билли. Здравствуй.
Анни. Я не знала, что ты тоже едешь.
Билли. Еду… Как жизнь?
Анни. Не жалуюсь. Ты, значит, прочел?
Билли. Пьесу Броуди? Прочел.
Анни. И что скажешь?
Билли. Писать не умеет.
Короткая пауза.
Анни. Я знаю. Но мне показалось – роль для тебя.
Билли. Да, сделать можно. Ты-то сама будешь играть?
Анни. Надеюсь. Пьесу, конечно, надо доработать… Спасибо, что прочел.
Билли. Ничего, что я подсел? Не помешаю?
Анни. Ничуть.
Билли. Разговаривать со мной необязательно.
Анни. Да перестань, все нормально.
Билли. Как себя чувствуешь?
Анни. Мне страшно. Мне всегда страшно. Каждый раз думаю: уж теперь все поймут, какая из меня актриса.
Билли. Тогда пусть лучше в Глазго поймут, чем дома.
Анни. Еще кто-нибудь с нами едет?
Билли. Нет, сударыня, мы одни в целом поезде…
Анни. Я имею в виду, из наших, актеров.
Билли. Не знаю. Многие летят.
Анни. А я решила на поезде.
Билли. И я – потому что ты.
Анни (встречает его взгляд). Билли…
Билли. А что ты подумала, когда увидела меня?
Анни. Когда, сейчас?
Билли. Нет, в первый раз.
Анни. Подумала: «Боже, как он юн!»
Билли (с шотландским, акцентом). «Но в душе я – старик».
Анни. Ну ладно, ладно…
Билли. Это мне должно быть страшно. Ты-то отлично играешь.
Анни. А мне как-то не нравится.
Билли. Зато мне нравится.
Анни. Я тебя старше.
Билли. Это не важно.
Анни. Намного старше. Скорее на мать похожа, чем на сестру.
Билли. Ничего – все равно выходит кровосмешение. И потом – мне всегда нравились зрелые женщины.
Анни. Знаешь, Билли, хватит за мной волочиться…
Билли. Почему же?
Анни. Потому что бесполезно. Послушаешься?
Билли. Нет. Это очень плохо?
Пауза.
Анни. Ты знал, что я еду этим поездом?
Билли (кивает). Видел, как садилась. Подумал, что найду тебя, когда тронемся.
Анни. Долго же ты думал.
Билли. Пришлось дождаться, пока контролер пройдет. У меня билет не в первый класс…
Анни. А что будешь делать, если контролер заглянет сюда?
Билли. Скажу, что ты моя маменька. А ты-то как в первый класс попала?
Анни. Села, и все. У меня тоже билет другой.
Билли. Слушай, а как ты относишься к классовой системе?
Анни. В поездах или вообще?
Билли. Вообще. Знаешь: «По жизни – первым классом!..»
Анни. Никакой системы нет. Люди сами жмутся к себе подобным. Объединять может самое разное: религия, работа, учеба. Образуются группы, большие и маленькие, переплетаются, смешиваются… Обвинять тут некого, это явление общекультурное, классы и система ни при чем. Ничего этого на самом деле нет – только наша мысль.
Билли. Гениально, черт побери! Люди жизнь кладут в борьбе против классовой системы, а ты ее не сходя с места уничтожила.
Анни. Видишь ли…
Билли. Но принять твою правоту можно лишь сидя в купе первого класса.
Анни. Я…
Билли. Где ты это вычитала? Неужели сама придумала? По-моему, Броуди – и то лучше. Как будто чушь несет, но чувствуется, что прав. А ты как будто правильно говоришь, но ясно, что – чушь!
Анни. Отчего ж ты тогда в его пьесе играть отказываешься?
Билли. А я не отказываюсь. Я – как ты.
Анни. Значит, только из-за меня? Не стоит.
Билли. А ему что, не все равно?
Анни. И потом, ты сказал, что он не умеет писать.
Билли. Не умеет писать так, как пишет твой муж. Но ведь твой муж – знаменитость.
Анни. Иронизируешь?
Билли. Вовсе нет. «Карточный домик» – сильная пьеса.
Анни. Генри был бы счастлив это услышать.
Пауза.
Билли. На что ты злишься?
Анни. Ты просто дитя. Пора бы знать, что нельзя высмеивать мужей, когда хочешь понравиться их женам. Учти на будущее.
Билли.
«И в мыслях не дерзну тебя обидеть.
Мне робость, как петля,
сжимает сердце
И душу жжет… Как ты спала,
сестрица?»[7]
Анни.
«Отменно, братец».
Билли.
«Меня же гложет некая болезнь,
И чую я – сведет меня в могилу».
Анни.
«Избави Бог! Ты шутишь,
милый брат…».
Билли.
«Скажи одно: тебе я не противен?»
Анни.
«Противен? Вовсе нет…».
Билли.
«Тобою движет
Не жалость ли к несчастному
страдальцу?»
Анни.
«Брат, ты и вправду болен!»
Билли.
«Ты – причина
Моей болезни. Древние поэты
Юноны лик прекрасный воспевали.
Ты ж прелестью божественной затмишь
Сиянье дивно-царственной богини…».
Анни. Великолепно!
Билли.
«Вмиг глаза твои
Как звезды вспыхнули,
как Прометеев пламень!
Сим жаром нежным хладную скалу –
И ту пронзишь до самой сердцевины».
Анни. Ну, это хуже…
Билли.
«На ланитах нежных
Цветет румянец – розой среди лилий.
О, эти губы соблазнят святого,
И руки страсть в отшельнике
разбудят».
Анни.
«Мой мальчик, ты прекрасен!»
Билли.
«Так смотри!»
(По ходу чтения все больше теряет голову; встает, распахивает на груди рубашку.)
Анни. Перестань… (Нервно оглядывается.)
Билли (во весь голос).
«Вот грудь моя: кинжалом рассеки
И в сердце прочитай моем ту правду,
Которая клокочет в каждом слове!»
Анни. Свихнулся…
Билли.
«Нет в целом свете преданней слуги.
Любовь мою ужели ты отвергнешь?»
Анни. Ну хватит…
Билли.
«Смерти смрадное дыханье
Я ощутил измученной душой…
О Аннабелла, раб твой безутешен!»
Анни. Билли!