КАРМА-ЙОГА

Вышли мы (новоприбывшие и недавно прибывшие) на каменистое русло реки. Истоки реки Гаутама Ганга находятся примерно в пятнадцати километрах выше по течению в ледниках Нанда Деви. Во время муссонов (июль-август) она становится бушующим потоком, который все сметает на своем пути. Но весной, во время моего пребывания там, это был почти незаметный ручеек, максимум по колено глубиной.

Мы cносили камни, которыми было усеяно все русло реки, к берегу, где насыпалась возвышенность высотой в 1,5 метра над уровнем летнего половодья, чтобы была возможность сделать там площадку для огорода. Под палящим солнцем, без перерывов, с девяти часов утра и до обеда, мы раз за разом нагибались, поднимали камень, несли шагов тридцать или сорок и бросали в общую кучу. Я быстро устал, так как очень тяжело переношу жару, но больше всего меня мучил голод. Я с прошлого дня ничего не ел, и от слабости, казалось, упаду в обморок. Когда прозвучал гонг на левом берегу, мы с радостью прекратили работу и пошли обедать.

Вернувшись в свою комнату после обеда, я завалился на кровать, но от усталости не мог заснуть. Через час нас подняли, и мы проработали еще часа три или четыре. Уже смеркалось, когда работа прекратилась и все пошли купаться в реке. После купания храмовые колокола позвали нас на арати. Спина и все мышцы тела болели, я то и дело зевал и засыпал во время песнопений. После даршана я сразу вернулся в комнату и уснул глубоким сном.

Мои впечатления от второго дня в ашраме были совсем не радужными. Давали о себе знать усталость и жара, но больше всего я был разочарован тем, что не видел, как может осуществляться мое духовное продвижение при изнурительной и, как мне казалось, бестолковой работе, без существенного контакта с учителем. Мне потребовалась неделя, чтобы втянуться в карма-йогу, а что касается сущности процесса духовного роста, то это я начал понимать значительно позже.

На самом деле, по истечении второго дня я начал сомневаться во многом. Во-первых, Бабаджи мне показался далеким и недоступным, и, как я понял, никакой техники или учения он преподавать не собирался. Мне также не нравилось поведение людей, которые крутились вокруг Бабаджи. Они казались заискивающими и неискренними. Я подумал, что не смогу уподобляться им, чтобы иметь возможность приблизится к учителю.

Все эти суждения были, конечно, глубоко ошибочными и приводили только к моей изоляции. На самом деле, Бабаджи становился доступен каждому человеку по мере того, как созревала его готовность расти. А что касается угодливого поведения других учеников, то их услужливость, постоянные улыбки и слезы стали казаться мне совершенно понятными и естественными, когда я раскрыл удивительную глубину своего отношения к Бабаджи и, что еще более важно, глубину его отношения ко мне. Тогда меня самого охватили чувства любви и доверия к учителю.

Я очень рад теперь, что не отреагировал на первые впечатления. Будучи человеком исключительно независимым, я запросто мог бы уехать на следующий же день, не познав самого важного, что дано было мне познать в жизни — своего сердца, себя самого, Истину.