НАУКА И РЕЛИГИЯ: ПЕРВЫЕ ШАГИ К СОГЛАСИЮ

Немедленно после наступления Научной Революции христианство разде­лило участь античного наследия, причем и здесь не обошлось без парадок­сов. Если Научная Революция заимствована у греков практически весь тео­ретический «реквизит», то у католической идеологии, невзирая на все ее Догматическое неприятие любых новшеств, она взяла весь необходимый набор стереотипов, из которых сложилось и в рамках которых могло разви­ваться новое научное сознание. Сюда внесла свой вынужденный вклад как церковная практика, так и церковная доктрина. Как уже упоминалось, еще на заре средневековья церковные монастыри на Западе оказались единствен­ным прибежищем, где были спасены достижения классической культуры, благодаря чему дух ее сохранился в веках. На исходе первого тысячелетия Церковь официально поддерживала и поощряла обширную теоретическую деятельность схоластиков, заложивших такие основы методологии рационализма без которых современный склад ума не смог бы сформироваться.

Покровительство, оказанное Церковью философии, полностью оправдало себя, породив целый ряд сводов католического богословия. Для системати­зации христианского вероучения и его теоретического обоснования, необходимых развивавшейся Церкви, схоластика разработала рациональный метод доказательства религиозных догм применением логики. К тому же возраставшее признание ценности физического мира в пору высокого сре­дневековья породило и соответствующее признание положительной роли, которую играет научное познание этого мира как Божественного творения. При всем своем настороженном отношении к мирской жизни и «греховному миру», в иудео-христианском вероучении подчеркивались не только онтоло­гическая реальность этого мира, но и его неразрывная связь с благим и спра­ведливым Богом. Христианство принимало земную жизнь всерьез. Поэтому научные искания в значительной мере исходили из религиозных побужде­ний, опиравшихся не только на чувство активной ответственности человека в этом мире, но и на веру в реальность этого мира, в его порядок и — на заре современной науки — в его связь со всемогущим Богом.

Но деятельность схоластиков вовсе не сводилась к возрождению и хрис­тианской переработке греческих идей. Именно схоластики провели исчерпы­вающее исследование этих идей и их критический анализ и выдвинули свои альтернативные идеи — в частности, предпосылки к определениям инерции и ускорения, представление о равномерном ускорении свободно падающих тел, гипотетические положения о движении Земли,— все это стало основой для того, чтобы современная наука начиная с Коперника и Галилея присту­пила к выстраиванию своей парадигмы. И, пожалуй, наиболее важные пос­ледствия имели не своеобразие теоретических нововведений схоластиков и не возвращение ими к жизни эллинской мысли, но та не столь легко уловимая экзистенциальная позиция, которая от средневековых мыслителей перешла к их современным потомкам, а именно — теологически обоснованная и проч­но внедрившаяся уверенность в том, что богоданный разум человека наделен способностью постижения природного мира и что познание составляет его религиозный долг. Интеллектуальная нить, связующая человека с животво­рящим Логосом, привилегированное положение, в которое его ставит обла­дание божественным светом разума (вспомним lumen intellectus agentis Акви­ната),— с христианской точки зрения, были основанием для познания человеком Космоса. Декартовское представление о естественном свете чело­веческого разума было прямым развитием (правда, отчасти секуляризирован­ным) этого томистского образа. Изречение Аквината, приведенное им в «Summa theologica»*,— «авторитет есть наихудший метод доказательства» — станет важнейшим для будущих поборников независимого мышления. Со­временный рационализм, натурализм и эмпиризм — все это имело корни в схоластике.

Однако схоластика, с которой столкнулась натурфилософия XVI и XVII веков, была уже одряхлевшей системой, от которой разило начетничеством и морализаторством, что никак не отвечало духу времени. Она более не по­рождала никаких — или почти никаких — идей. Одержимость авторитетом Аристотеля, чрезмерная увлеченность утонченными словесными разграниче­ниями и логическими увертками, неспособность систематически проверять теории практическими опытами — все это характеризовало позднюю схолас­тику как устаревшее и закосневшее мировоззрение, интеллектуальный авторитет которого надлежало немедленно ниспровергнуть, иначе отважной, как Геракл, науке грозило быть задушенной еще во младенчестве. С появлением Бэкона, Галилея, Декарта и Ньютона авторитет схоластики был решительно низринут, и она безвозвратно утратила былые позиции. С той поры наука и философия могли продолжать свое шествие, не нуждаясь более ни в теоло­гическом оправдании, ни в божественном свете внутри своего интеллекта, ни в пугающе громадных сверхсистемах схоластической метафизики и эпис­темологии.

^* «Сумма богословия».— Лат.

И все же, невзирая на недвусмысленно светский характер современной науки, которая выкристаллизовалась из Научной Революции, даже сами за­чинщики научного переворота по-прежнему действовали, мыслили и оцени­вали свои труды в таких понятийных рамках, которые невольно заставляли думать о религиозном озарении. Они воспринимали свой интеллектуальный прорыв прежде всего как вклад в священную миссию науки. Их научные от­крытия несли духовную победу, ибо прозревали божественную архитектуру мира и истинный космический порядок. Исполненное радости восклицание Ньютона: «О Боже, я мыслю Твоими мыслями вслед за Тобой!» — явилось лишь кульминацией в длиннейшем ряду подобных же эпифанических* от­кровений, ознаменовавших вехи становления современной науки. В своей книге «De revolutionibus» Коперник прославлял астрономию как «науку, ско­рее божественную, нежели человеческую», стоящую ближе других наук к Богу по благородству целей, и склонялся в сторону гелиоцентрической тео­рии, ибо в ней обнаруживалось подлинное величие и точность Божьего ми­роздания. Сочинения Кеплера буквально пылают жаром божественных оза­рений, ибо он воочию зрел, как Космос открывает ему свои тайны¹⁰. Он именовал астрономов «священнослужителями высочайшего Бога, толковате­лями книги природы», а смысл собственной жизни видел в том, чтобы «сто­ять со своим открытием на страже у ворот храма Господня, у алтаря которого служит Коперник». В «Звездном вестнике» (Sidereus nuncius) он писал, что свои открытия с помощью телескопа ему удалось совершить благодаря про­светившей его ум Божьей благодати. Даже светски настроенный Ф. Бэкон рассматривал научное продвижение человечества в откровенно религиозных, благочестивых терминах, высказывая мысль о том, что материальным успе­хом человечество обязано своему духовному приближению к христианскому золотому веку. Декарт объяснял открывшееся ему понимание новой универ­сальной науки, которая явилась ему в символическом сне, Божественным вмешательством, с той поры направлявшим всю его деятельность; Бог опре­делил его путь познания и дал уверенность в успехе его исканий. А после от­крытий Ньютона божественный свет озарил новую науку. Казалось, что была написана новая Книга Бытия. Как поведал эпохе Просвещения Алек­сандр Поп:

Nature and nature's laws lay hid in night; God said,

«Let Newton be», and all was light.

(В кромешном мраке мир сперва лежал;

«Да будет Ньютон»,— рек Господь, и свет настал).

^* Epiphaneia (греч.) — появление, в христианстве — откровение божества, Богоявле­ние.— Примеч. пер.

Великая страсть, которую питали к выявлению законов природы ученые-новаторы, проистекала не в последнюю очередь из веры в то, что они заново обретают божественное знание, утраченное с грехопадением человека. На­конец-то человеческий разум постиг божественные действующие начала. Те­перь науке удалось сорвать покров с вечных законов, управляющих творением, то есть с самого божественного рукомесла. Благодаря науке че­ловек мог служить вящей славе Господней, представил на всеобщее обозре­ние математическое великолепие, сложнейшую точность и изумительный порядок, царящий на небесах и на Земле. Сияющая гармония этой Вселен­ной, открывшейся взорам новооткрывателей, пробуждала в них благоговей­ный трепет перед лицом Трансцендентного Разума, Творца такого совершенного Космоса.

При этом религиозность главных первопроходцев новой науки не была каким-то обобщенным религиозным чувством: она имела прямое отношение именно к христианству. Ньютон предавался изучению теологии и библей­ских пророчеств с таким же усердием, что и занятиям физикой. Галилей стремился спасти Церковь от заблуждения, которое могло дорого ей обой­тись, и, несмотря на свои стычки с Инквизицией, был непоколебим в своем католическом благочестии. Декарт прожил всю жизнь и умер набож­ным католиком. Все их интеллектуальные суждения имеют христианскую подоплеку, словно вплетенную в саму ткань их научных и философских тео­рий. И Декарт, и Ньютон выстраивали свои космологические системы, ис­ходя из убежденности в существовании Бога. Для Декарта объективный мир существовал как устойчивая реальность, потому что он находился в уме Бога, а человеческий разум был достоверным источником познания единст­венно благодаря присущей Богу истинности. По мнению Ньютона, материю невозможно объяснить лишь из нее самой: необходим некий Перводвигатель, Создатель, Верховный зодчий и Правитель. Физический мир с его за­конами имеет начало в Боге, этим и объясняется его непрерывное существо­вание и стройный порядок. И действительно, когда Ньютон не нашел решения некоторых своих задач, он сделал вывод, что поддержание системы в правильном действии требует периодического вмешательства Бога.