Глава 11. До и после бревна

Ледяная пустыня кончилась гораздо более внезапно, чем началась: Петропавел и дошел-то всего-навсего до горизонта, а за ним сразу открылось летнее поле, у обочины которого он увидел маленькую упитанную рыбку. Рыбка была обута.
— Шпрот-в-Сапогах, — раскланялась рыбка, и Петропавел, приветливо улыбнувшись, представился тоже. Потом, чтобы его сразу не заговорили, спросил:
— До Слономоськи далеко мне еще?
— Если пешком, то порядочно.
— А как можно по-другому? — с надеждой спросил Петропавел.
— Да по-всякому можно. Можно, например, камнем по затылку.
Петропавел пристально взглянул на рыбку:
— Вы такой злобный шпрот?
— Да нет! Это не я — это Дама-с-Каменьями. В-о-о-он она на вышке сидит. И пропускает лишь того, кто разгадает жуткую загадку одну.
Петропавел поглядел вдоль обочины и действительно увидел смотровую вышку.
— Шаг вперед — и Вы на том свете. Она меткая, как индеец. Правда, и добрая, как мать. Никогда без моего предупреждения не убивает.
— Может, как-нибудь... в обход? — поежился Петропавел.
— Не советую. Там с одной стороны — Волка-Семеро-Казнят, а на другой — вообще Дохлый Помер. Если только туда, где КАТОК СОЗНАНИЯ, но на катке Вы ведь побывали уже...
— А трудная загадка?
— Чертовски. Какая-то загадка Свинкса просто.
— Ладно, давайте загадку.
— Да вы что? А камнем? — Шпрот-в-Сапогах прямо-таки остолбенел.
— Ну, камнем же не сразу. Сначала идет загадка. Загадывайте.
— Вы даете! — восхитился Шпрот-в-Сапогах. — Подсказать отгадку? — Благодарю Вас, я сам.
Шпрот-в-Сапогах заплакал и залепетал сквозь слезы:
— Сколько будет дважды два... четыре? — при этом он взял в руки два черных флажка.
— Я знаю несколько разгадок этой загадки. — Ни один мускул не дрогнул на лице Петропавла. — Классические варианты разгадок следующие: дважды два четыре будет зеленая дудочка или колбасная палочка...
— Довольно, довольно! — радостно закричал Шпрот-в-Сапогах и, схватив два красных флажка, принялся сигнализировать о чем-то на смотровую вышку.
— Кроме того, — невозмутимо продолжал Петропавел, — дважды два четыре будет детская считалочка, елочка-моталочка, бифштекс натуральный рубленый с луком, люля-кебаб с рисом, "Степь да степь кругом"...
— Хватит! — с испугом закричал Шпрот-в-Сапогах.
— И, наконец, — закончил Петропавел, — спросите у Дамы-с-Каменьями, не хочет ли она сама получить камнем по затылку?
Шпрот-в-Сапогах испуганно замахал красными флажками. В ответ со смотровой вышки тоже замахали красными флажками.
— Она благодарит Вас и говорит, что не хочет,— пролепетал Шпрот-в-Сапогах.
— Тогда привет ей ото всех — начиная с Бон Жуана и кончая Таинственным Остовом,— сказал Петропавел и шагнул на стерню.
— Погодите, — вслед ему закричал Шпрот-в-Сапогах.— Там есть одна тонкость! Это не просто поле — это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ.
Но Петропавел даже не расслышал этого, так далеко он уже ушел. Идти было приятно — несколько настораживало, правда, полное отсутствие хоть какого-нибудь ветерка над полем. Тут Петропавел взял и запел хорошую походную песню, из которой почему-то получилось вот что: Муравей, муравей в шапочке, в тюбетеечке — жалобно ползешь! Раз ползешь, два ползешь, три ползешь...
И словно в ответ на это в атмосфере начались вдруг знакомые Петропавлу волнения — и понесся над полем богатырский пописк.
"Черт меня дернул запеть эту песню!" — ругал себя Петропавел: мысль о встрече с Муравьем-разбойником — да еще на открытом месте — привела его в ужас. Однако богатырский пописк все усиливался, и, не помня себя от страха, Петропавел хрипло выкрикнул в никуда:
— Эй, выходи на честный бой. Муравей-разбойник!
— Как бы не так! — богатырский пописк приобрел еле уловимые очертания слов.— В честном-то бою ты меня победишь. А ты вот попробуй в нечестном победи! Мне в нечестном бою нет равных.
Петропавел, едва держась на ногах, безуспешно пытался сообразить, что такое нечестный бой, как вдруг на краю поля появилась гонимая ураганным ветром и послушно, хоть и бесконвойно, продвигавшаяся вперед колонна, в составе которой ему удалось различить несколько знакомых фигур. Чем ближе подходила колонна, тем больше их обнаруживал Петропавел: Бон Жуан, Ой ли-Лукой ли. Белое Безмозглое, Пластилин Мира, Старик-без-Глаза, Гуллипут и дальше — Тридевятая Цаца, увеличивавшаяся до невероятных размеров, Всадник-с-Двумя-Головами, Смежная Королева, а за ней кто-то незнакомый (может быть, Тупой Рыцарь?), Воще Бессмертный — они понуро брели по полю, над которым уже вовсю свирепствовали стихии, и замыкающие — они летели! — Гном Небесный и влюбленный в небо Летучий Нидерландец...
В мгновенье ока Петропавел оказался возле колонны:
— Сколько вас? — воскликнул он.— Куда вас гонят?
— Свали в туман! — услышал он родной разнорегистровый голос Смежной Королевы.— Все мы — пленники Муравья-разбойника.
Петропавел просто озверел от этого сведения. Еще бы не озвереть: крохотная букашка, продукт народного суеверия — и так распоясаться! Мало того, что его и вообще-то не видно невооруженным глазом... стоп! Эта мысль показалась Петропавлу продуктивной. Вот что! Надо вооружить глаз! Только вооружив глаз можно победить Муравья-разбойника.
Теперь надо было срочно решить, какой именно глаз вооружить — правый или левый. Конечно, левый: левый у него единица, а правый — минус 0,5! Чтобы выиграть время и деморализовать противника, Петропавел громко крикнул в бурю:
— Эй, Муравей-разбойник! — голос его звучал сильно и нагло.— Если не хочешь честного боя, тогда я вооружаю глаз!
— Какой — правый или левый? — богатырски пропищал хитрый Муравей-разбойник. — Левый! — злорадно гаркнул Петропавел. — Ну, мне конец! — в богатырском пописке послышался ужас.
— Думаю, что да! — сухо, но громко крикнул Петропавел и захохотал.
Однако чем вооружать левый глаз? Ничего не было под рукой, а левый глаз уже разошелся и жаждал крови.
Внезапно в единственном глазу Старика-без-Глаза он увидел соринку и, как ни был занят размышлениями, заметил:
— У Вас соринка в глазу.— Замечание прозвучало вполне вежливо.
— А у себя в глазу бревна не видишь? — в обычной своей нахальной манере осведомился изнуренный старик.
— В каком глазу? — с надеждой крикнул Петропавел, перекрывая вой бури.
— Да вот же, в левом! — ответил старик и как бы между прочим добавил: — Глаз, вооруженный бревном,— страшная сила.
— Помогите! — все поняв, богатырским пописком пискнул Муравей-разбойник откуда-то с юго-востока — и навстречу богатырскому этому пописку Петропавел мощно метнул левым глазом свое бревно. Толстенное и длинное, оно с грохотом упало на землю, похоронив под собой Муравья-разбойника...
А из разоруженного левого глаза Петропавла упала на место этой бесславной смерти чистая слеза.
И стало тихо вокруг. И выросли цветы. И Гном Небесный запорхал с цветка на цветок, собирая в зеленую эмалированную кружку сладкий нектар.
— Выпьем за нашу победу в нечестном бою! — крикнул он бодро и единым залпом осушил кружечку. Прочие облизнулись...
А Петропавел вдруг начал ощущать в себе сильные перемены. Глазом, из которого выпало бревно, он видел мир совсем не так, как прежде. Ничто в его знакомых уже не казалось ему странным: ни размалеванная пустота на лице Белого Безмозглого, ни колебания в возрасте у Старика-без-Глаза, ни даже постоянно-переменный рост Гуллипута, ни повадки Шармен... А вот что это за незнакомое лицо — длинное и худое, похожее на лошадиную морду страшной доброты?
— Разрешите представиться...— начал Петропавел.
— Представлялись уже,— проворчал незнакомец. — Раньше ты меня просто не видел: у тебя бревно в глазу было. Таинственный Остов.
Петропавел бросился к нему на шею, а тот, отстраняясь, ворчал:
— Довольно... Ты же не Шармен, ей богу! Между тем все вокруг увлеклись уже общим делом, больше не обращая на Петропавла внимания. Они подвязывали к выпавшему из его глаза бревну толстые канаты, чтобы отнести это бревно в надлежащее место и там учредить, как понял Петропавел по отдельным возбужденным возгласам, "Мемориальный Музей Бревна, Убивавшего Муравья-разбойника". Петропавла насторожила форма причастия: это было причастие несовершенного вида.
— Почему в названии вы употребляете причастие несовершенного вида? — обратился он к суетившемуся поблизости Гному Небесному.
— Потому что по отношению к несовершенным действиям употребляются глаголы и причастия несовершенного вида,— ответил эрудированный Гном. — А в данном случае никакого действия совершено не было.
— Что значит — не было, — растерялся Петропавел, — когда было? Я ведь убил Вашего Муравья-разбойника и спас вас от плена и гибели!
— А ты всегда лезешь не в свое дело, мы уж к этому привыкли,— походя отчитал его Гном Небесный.— К счастью, здешние события не зависят от тебя, так что ты не убил, а убивал, не спас, а спасал... то есть события происходить-то происходили, да не произошли. Муравей-разбойник жив и, даст бог, здоров, наш священный ужас, как и водится, неизбывен,— стало быть, ничто не изменилось! Правда, у тебя из глаза наконец выпало бревно, но это твои проблемы... А у нас, как говорится, и волки сыты, и овцы в теле.
— Чему же вы все тогда радовались? — спросил Петропавел.
— Жизни...— развел руками Гном Небесный. — Вечной Жизни и... многообразию форм ее проявления. Не понимаю, что тебя тут смущает.
— А зачем вам в таком случае мемориальный музей? Ведь мемориальный музей — это увековечивание памяти о ком-то умершем... У вас же никто не умер!
— Какой-какой музей? — переспросил Гном Небесный. — Произнеси-ка это слово по слогам!
— Ме-мо-ри-аль-ный...
— Мы такого музея не учреждаем. Мы учреждаем музей Мимо-реальный. У нас тут все мимо-реальное. И Гном Небесный стремглав полетел вслед за остальными, уже тащившими куда-то мимореальное бревно.
Петропавлу ничего не оставалось делать, как отправиться своей дорогой. Чтобы не думать о случившемся, он снова стал напевать, правда, теперь уже совсем безобидную песенку:

Жир был у бабушки —
смерть от глюкозы!
Вот как, вот как —
смерть от глюкозы!

Он хотел задуматься над горькой судьбиной неизвестно откуда взявшейся в песне жирной бабушки, но не успел, потому что внезапно стемнело. Сделалось как-то жутковато, и, чтобы убедить себя в том, что бояться нечего, Петропавел громко крикнул в темноту:
— Ау-у-у!
— Уа-а-а! — тут же раздался из сумерек детский плач.
Петропавел вздрогнул: детского плача он как-то совсем не ожидал. Не хватало только наткнуться на конверт с грудным младенцем! Он осторожно двинулся в направлении плача, внимательно глядя под ноги. Плач стих. Петропавел остановился: может быть, ребенок не один, может быть, он с матерью? Тогда глупо к нему идти. Не пойду.
— Уа-а-а! — снова донеслось спереди.
— Это я зря, едва ли...— громко сказал Петропавел себе и услышал ответ:
— Слесаря вызывали? — причем голос был хриплым.
Вопрос озадачил Петропавла. Не вполне понятно было, как мог оказаться ночью в поле слесарь и что с этим слесарем тут делать? Вероятно, к тому же у слесаря был ребенок: ведь Петропавел отчетливо слышал детский плач. А может быть, это не слесарев ребенок и слесарь просто украл у кого-нибудь ребенка?
— Мы не вызывали слесаря! — строго ответил Петропавел, нарочно употребив множественное число: для острастки, и еще более строго спросил:— Слесарь, это Ваш ребенок или нет?
— Дед! — отозвался слесарь.
Петропавел не поверил слесарю. Можно, конечно, допустить, что он тут со своим ребенком и дедом, но плакал явно не дед, а ребенок!
— Почему же у деда детский голосок? — проницательно поинтересовался Петропавел.
— Дед сам невысок! — Кажется, слесарь был балагуром.
Тогда Петропавел, стараясь, чтобы голос его прозвучал особенно мужественно, решил все-таки внести ясность в положение дел.
— Вот что, слесарь,— сказал он.— Все это очень странно. Почему Вы явились сюда с семьей? Может быть, Вы... кто-то другой, а не слесарь?
— Дорогой, я не слесарь! — ответил слесарь.
— Вы надо мной издеваетесь?
— Раздевайтесь!
Тут Петропавел несколько струхнул. Прозвучавший в темноте приказ напоминал начало разбойничьей сцены.
— Вы, что же, серьезно? — спросил Петропавел.
На сей раз ответ был уже и вовсе невразумительным:
— Вы тоже Сережа.
Петропавел задумался, почему это он Сережа и кто тут еще Сережа, кроме него, и примирительно пробормотал:
— Наверное, Вы отчасти правы... В какой-то степени каждый из нас Сережа, а если так, то, должно быть, и я, как другие, тоже немножко Сережа ("Что я несу! — думал он.— Это просто бред сумасшедшего!"). Я рад, но мне очень...
— Оратор, короче! — оборвали из тьмы.
Петропавел умолк, ожидая худшего. Худшего не происходило.
— Тут кто-то спрятался!.. — игриво произнес он, несмотря на то, что душа у него ушла в пятки.
— Никто тут не стряпает, — ответили ему. — Стряпать тут не из чего. Это АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ. В нем не растет ничего, кроме ассоциаций.
— АССОЦИАТИВНОЕ ПОЛЕ? Странно...— Петропавел набрался смелости и спросил: — Простите, с кем я все-таки говорю?
— Хрю-хрю! — раздалось над полем.
— Там у Вас еще и поросенок?
— Нет,— в голосе послышалась усмешка. — Паросенок прибывает в шесть ноль-ноль.
— Куда прибывает? — не понял Петропавел.
— К южной окраине поля. Тут все очень продумано: восточная окраина охраняется Дамой-с-Каменьями. К северной окраине, тоже в шесть ноль-ноль, прибывает Паровоз, к западной — там начинается озеро — Пароход, а к южной — Паросенок. Тут три вида парового транспорта.
— Паросенок...— задумчиво повторил Петропавел и признался: — Никогда не слышал о таком транспорте.
— Не думай, что ты слышал обо всем, что происходит в мире,— посоветовали из тьмы.— Это самое банальное заблуждение.
— Ну да!.. — воскликнул вдруг Петропавел. — Я вспомнил: даже выражение есть странное "Класс езды на паросенке"! Я никогда его не понимал.
— Вот видишь, и выражение есть!..
— Но все-таки с кем я разговариваю? Это я к тому, что Таинственный Остов тоже сначала был не виден, а потом... виден стал. Во тьме вздохнули:
— Меня ты никогда не увидишь. Я — Эхо. Странно, что ты до сих пор этого не понял.
— Эхо? — Петропавел был потрясен.
— Ты что-нибудь имеешь против?
— Да нет... Я только привык думать, что Эхо лишь повторяет чужие слова — даже не слова, а окончания слов.
— Интере-е-есно,— обиженно протянуло Эхо, — на основании чего это ты привык так думать? Отвыкни!.. Повторяет слова не Эхо, а попугай. Не надо путать Эхо с попугаем.
— Извините меня...— Петропавел сконфузился.— Дело в том, что всегда, когда я раньше слышал Эхо...
— Раньше ты, наверное, плохо слышал,— посочувствовали в ответ.— Эхо никогда и ничего не воспроизводит в том же самом виде, в котором получает. Точность — въедливость королей, и точность скучна. "Ау" — "уа", "Вы, что же, серьезно?" — "Вы тоже Сережа", "Я рад, но мне очень..." — "Оратор, короче!" — если это и повторы, то творческие: пусть довольно бедные, но ничего более интересного ты не произнес. Повтор хорош тогда, когда он смысловой: просто пересмешничать — глупо... Ну-ка, скажи что-нибудь, да погромче!
— Э-ге-ге-гей! — охотно заорал Петропавел.
— Спаси-ибо, — уныло протянул Эхо.— И что прикажешь с этим делать?.. Вот тебе наглядный пример автоматического речепроизводства: в подобных ситуациях люди всегда кричат "ау" или "эге-ге-ге-гей!" чисто механически, не отдавая себе в этом отчета. Язык владеет человеком... — Эхо вздохнуло.
— Человек владеет языком! — с гордостью за человека сказал Петропавел.
Эхо хмыкнуло.
— На твоем месте я не делало бы таких заявлений: право на них имеют очень немногие. Большинство же просто исполняет волю языка, подчинено его диктатуре — и бездумно пользуется тем, что подбрасывает язык. Мало кто способен на преобразования.
— Подумаешь, преобразования! — расхорохорился Петропавел.— К чему они? Достаточно просто знать точное значение слова.
— У слова нет точного значения: ведь язык — это тоже лишь Эхо Мира.— Эхо помолчало и предложило: — Ну что, сыграем напоследок?
— Опять играть... Во что?
— Ты выкрикиваешь что-нибудь в темноту, а я подхватываю.
Теперь Петропавел подумал, прежде чем кричать, и выкрикнул довольно удачно:
— Белиберда!
— Бурли, бурда! — донеслось в ответ.— Так говорят, когда варят какую-нибудь похлебку: это заклинание, чтобы она быстрее варилась: "Бурли, бурда, бурли, бурда, бурли, бурда!"
— Понятно,— сказал Петропавел.— Еще выкрикивать?
— Выкрикивай все время!
Тут Петропавел усмехнулся и выдал:
— Асимметричный дуализм языкового знака!
— А Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! — незамедлительно откликнулось Эхо.
— Ничего не понятно,— придрался Петропавел.— Кто такая Сима? И кого она разит?
— Ты просто не знаешь контекста. А вне контекста слова воспринимать бесполезно: они утрачивают смысл... Значит, идет бой!.. — воодушевилось Эхо.
— Где идет бой? — не успел включиться Петропавел.
— В контексте!.. В контексте может происходить все, что хочешь. Мне угодно, чтобы в контексте шел бой. И Сима — предположим, есть такая героиня, известная врагам своей отвагой и беспощадностью, и зовут ее Сима — так вот, Сима скачет на коне в первых рядах бойцов. И вдруг она обнаруживает, что в винтовке кончились патроны. Сима в отчаянии. А бой продолжается. Неожиданно Сима замечает, как прямо под ноги ее коню бросается враг. Тут бы и застрелить его отважной Симе, но вот беда: нет патронов! И тогда сторонний наблюдатель, — например, ты! — видит, как враг прицеливается, чтобы убить безоружную Симу, а Сима тычет дулом вниз, разя его внезапно! — Эхо умолкло, тяжело дыша.
— Какая-то глупая история получилась, — оценил рассказ Петропавел.
— Каковма тычет дулом вниз, разя его внезапно! — Эхо умолкло, тяжело дыша.
— Какая-то глупая история получилась, — оценил рассказ Петропавел.
— Каков материал — такова и история, — обиделось Эхо. — Интересно, на что ты рассчитывал, когда выкрикивал эту чушь?
— Не чушь! — Петропавел высоко ценил дружбу. — Так Белое Безмозглое всегда говорит. А все что касается этой невероятной легенды про Симу...
Эхо засопело, — видимо, Сима все-таки была дорога ему как тема — и закапризничало:
— Нет. С Симой так было!
— Бред. Сивой Кобылы! — неожиданно для себя отыгрался Петропавел и удивился: это его собственное маленькое ассоциативное поле откликнулось в нем. И тотчас же замкнулись все цепочки, для которых раньше не хватало звеньев — полузабытых, перемешанных, переиначенных, то есть в конце концов переработанных, образов, пришедших из книг, пословиц и поговорок, устойчивых выражений, ставших частью его фантазии, его памяти, его речевого опыта, его юмора и его ошибок...
И тогда он рассмеялся навстречу Эху, а Эхо рассмеялось навстречу ему, потому что оба они поняли друг друга: фантазия свободна, она — золотая бабочка, живущая один день, один миг: взмах крыльев — и прощай! Она уже другая, уже изменилась, превратилась в маленький цветок, который раскрылся на мгновение — и нет его, пропал, осыпался, а лепестки роем белых облачков плывут по небу: одно — бабочка, другое — цветок, третье — лента, четвертое, пятое, шестое...
И начался рассвет, и выкатился оранжевый бубен солнца, и мир заплясал под веселую музыку маскарада — зыбкий, неуловимый, чудесный!
А ровно в шесть к южной границе АССОЦИАТИВНОГО ПОЛЯ на всех парах примчался прекрасный розовый Паросенок и перекликнулся с Паровозом у северной границы и Пароходом у западной. Он был новеньким, этот Паросенок! И Петропавел вскочил на него, а с Петропавла, в свою очередь, соскочил кто-то маленький и лохматый, очертя голову ринувшись назад по АССОЦИАТИВНОМУ ПОЛЮ: это был небольшой медведь, который наступил Петропавлу на ухо еще в детстве и только теперь слез. А Паросенок загудел и со страшной скоростью понесся вперед — у Петропавла даже дух перехватило: он никак не ожидал, что может показать такой класс езды на Паросенке!