ГЕНЕЗИС 5 страница
– Предпочитаешь, чтобы тебя трахали грузчики, да?
Теперь он, однако, хватил через край. Следовало одернуть его. Она приподнялась на локте и огрызнулась:
– Ты спятил? Что ты себе позволяешь? Я тебя… – Он она не смогла продолжить, потому что, хотя свет коридорной лампы слепил глаза, ей показалось, что Саверио голый и… “Нет, это невозможно… Да, он побрился наголо”. По позвоночнику пробежала дрожь.
– Знаешь, что они говорят мне каждый раз, как я иду на склад? Что из тебя бы вышла порнозвезда. Вообще они не так уж далеки от истины. Взглянуть только, как ты одеваешься. Та еще шлюха! До того шлюха, что говоришь, будто секс – это пошло, а сама вшиваешь силикон в грудь. – И он грубо расхохотался.
У Серены душа ушла в пятки. Она даже не дышала, сердце бешено колотилось в груди, кровь стучала в артериях. Что-то было не так с ее мужем. И не потому, что он внезапно заревновал или что обрил голову. Да, это тоже были тревожные симптомы. Но больше ужасал его голос. Он переменился. Казался чужим. Стал грудным и злым. И этот смех – злорадный, смех психопата, одержимого.
Серена Мастродоменико всегда знала, что рано или поздно у ее мужа может снести башку. Саверио был фрустрированный неудачник. Слишком зажатый, слишком легко на все соглашающийся, слишком податливый, слишком вежливый со всеми. Ей он нравился таким. Он напоминал ей тех упряжных лошадок, которые тянут повозку, сносят всю жизнь побои и умирают, надорвавшись от непосильного труда. Но в глубине души она знала, что внутри у Саверио ад, который изводит его денно и нощно. И ей нравилось подкалывать его, чтобы проверить, сколько он может выдержать, позволит ли он себе хотя бы иногда дать выход гневу. За десять лет брака такого ни разу не случалось.
“Вот оно и случилось, черт побери”. Она вспомнила тот фильм. История образцового служащего, прекрасного семьянина, который, застряв однажды в пробке, съезжает с тормозов и расстреливает всех кругом из помпового ружья. Ее муж один в один как тот тип.
Саверио медленно подошел к кровати:
– Ты не знаешь меня, Серена. Ты даже представить себе не можешь, на что я способен. Думаешь, что все знаешь, но ты ничего не знаешь.
Увидев в руке у мужа меч, Серена взвизгнула и прижалась к стене.
– Тихо! Заткнись! Детей разбудишь! Ах да! Кстати, о детях. Думаешь, я не знаю, почему ты так настаивала на пробирке. Не из-за возраста. Думаешь, я так и повелся на это вранье. Нет! Просто я внушаю тебе отвращение. – Саверио развел руки, открывая взгляду свое нагое тело. – Скажи, я так отвратителен?
Серена Мастродоменико не была экспертом по части психотических синдромов, хотя и прослушала двухгодичный курс психологии в университете. Но народная мудрость гласила, что помешанным перечить не стоит. И в этот момент такое поведение ей показалось как нельзя более подходящим.
– Нет… Совсем нет, – пролепетала она, с удивлением обнаружив, что еще способна говорить. – Послушай, Саверио. Положи меч. Я сожалею о том, что сказала. – Она сглотнула. – Ты же знаешь, я тебя люблю…
Он затрясся от смеха.
– Нет… Только не это, умоляю… Без этого ты могла бы обойтись. Ты меня любишь! Ты меня любишь? Сколько я тебя знаю, первый раз слышу от тебя такие слова. Даже когда я подарил тебе обручальное кольцо, ты мне этого не сказала. Ты меня тогда спросила, можно ли его поменять. – Он обернулся к окну, словно бы там кто-то был. – Ты понял? Понял, что надо делать, чтобы тебя любила жена? А еще говорят, что институт брака переживает кризис.
Надо спасаться бегством. Балконное окно было закрыто, и жалюзи тоже опущены. Да даже если она его откроет, они ведь на четвертом этаже, у них под окнами – голый асфальт автостоянки. Если позвать на помощь, он ее ударит мечом. Остается только умолять о пощаде, взывая к старому доброму Саверио, если от него что-то осталось в больном мозгу этого шизофреника.
Но такое было немыслимо. За все свои сорок три года Серена ни разу никого не просила о пощаде. Даже сестер-урсулинок, когда они били линейкой по костяшкам пальцев. Характер Серены Мастродоменико был выкован по строгим образцам лютеранской морали “Тирольских судовых плотников”. Отец, годы юности проведший учеником в столярной мастерской в немецкоязычном Брунико, говорил ей, что самые ценные породы дерева ломаются, но не гнутся.
“А ты, крошка, тверда и ценна как эбеновое дерево. Ты никому не позволишь сесть тебе на голову. Даже мужу. Обещай мне это”.
“Да, папочка, обещаю”.
Так что и речи не могло быть о том, чтобы просить пощады у этого жалкого куска дерьма, психованного дармоеда Саверио Монеты, сына простого рабочего с завода “Осрам” и безграмотной крестьянки. Она его отмыла, пустила в свою постель, убедила дорогого папочку принять его в семью, ввела его гнилое семя в свое лоно, чтобы произвести детей – а теперь он угрожает ей мечом.
Серена схватила с тумбочки будильник и кинула им в мужа, скрежеща зубами:
– Пошел ты! Давай, убивай! Сделай это, если хватит духу. Я тебя не боюсь, дохлый таракан! – И двинулась в его сторону.
Маргерита Левин Гритти жила в старинном особняке с тяжелыми парадными воротами, в которых пряталась маленькая дверь.
Фабрицио Чиба нажал золоченую кнопку домофона. Лампочка над телекамерой пальнула резким светом. Стуча зубами, он подождал полминуты, затем позвонил еще раз. Посмотрел на часы. Ноль десять.
Чисто статистически, сказал себе Фабрицио, крайне маловероятно, что ее нет. Так много обломов подряд просто не могло случиться. Как если играть в кости, и у тебя десять раз кряду выпадает семерка.
Он нажал кнопку и не отпускал ее:
– Ответь же! Проснись.
И, благодарение Богу, женский голос, наконец ответил:
– Кто там? Фабрицио, это ты?
– Да, я. Открой, – сказал он в глазок телекамеры.
– Что ты здесь делаешь в такое время? – Голос был изумленный.
– Пусти меня. Я весь мокрый.
Женщина помолчала, затем ответила:
– Не могу… Не сейчас. Извини.
– Что ты такое говоришь? – Фабрицио не верил своим ушам.
– Прости…
– Послушай, случилось ужасное. “Мартинелли” под меня копает. Открой, – приказал он, – я не собираюсь трахаться.
– …Зато я трахаюсь.
– Как трахаешься? Не может быть!
– Почему это “не может быть”? Что ты имеешь в виду? – В голосе агентши засквозило раздражение.
– Ничего, ничего. Ладно, не важно, все равно открой. Я объясню тебе кое-что, высушусь и вызову такси.
– Вызови по сотовому.
– Ты же знаешь, что я не пользуюсь сотовым. Слушай, прервись на минутку, потом продолжишь. Неужели так сложно?
– Фабрицио, ты не понимаешь, что говоришь.
Чиба почувствовал, как злость распирает внутренности.
– Это ты не понимаешь! Посмотри на меня, черт возьми! – Он развел руки. – Я весь вымок. Рискую получить воспаление легких. Мне плохо! Открой эту треклятую дверь, мать твою!
Голос агентши был непреклонен:
– Позвони мне завтра утром.
– То есть ты мне не откроешь?
– Нет! Я тебе уже сказала, что не открою. Фабрицио Чиба взорвался:
– Тогда знаешь, что я тебе скажу? Иди в задницу! Идите в задницу, ты и твоя несчастная поэтесса, думаешь, я не догадываюсь? Как там ее… Не важно, идите в задницу обе, паршивые жирные лесбиянки. Ты уволена.
Какая женщина! Просто львица!
Саверио Монета всегда знал, что его жена не робкого десятка, но такого не ожидал. Она готова была сражаться, даже рискуя жизнью. Именно за это он и решил взять ее в жены. Отец, мать и все родные (даже родня из Кампании, видевшая ее всего один раз) предупреждали его, что она ему не пара. Избалованная девица, она оседлает его, будет вить из него веревки, низведет до ранга филиппинской прислуги. Но он никого не послушал и женился.
Он коснулся ее шеи мечом.
– Значит, не боишься?
– Нет! Меня от тебя тошнит! – Серена плюнула в него.
Саверио вытер щеку, ухмыляясь.
– Ага, тебя от меня тошнит. – Он опустил острие Дюрандаля в вырез ночной рубашки и решительным движением срезал верхнюю пуговицу.
Серена вся напряглась, алые коготки готовы были впиться в него.
– Я убью тебя. – Саверио срезал вторую пуговицу. Груди, большущие как дыни, с маленькими, скукожившимися от страха темными сосками, явились во всей своей искусственной красе.
– Что ты делаешь? Мразь! Не смей, – прошипела Серена, сузив глаза в две злобные щелки.
Саверио приставил лезвие к горлу и прижал жену к изголовью кровати.
– Молчать! Молчать, я говорю. Не желаю тебя слышать.
– Подонок.
Он схватил жену за волосы и откинул ее голову на подушку. Бросив оружие, он стиснул правой рукой ей, как ядовитой змее, шею, потом навалился на нее всем весом.
– А теперь ты что будешь делать? А? Ни шевельнуться не можешь, ни пикнуть. Испугалась, а? Скажи, что боишься.
Серена не сдавалась:
– Я никого не боюсь.
Саверио почувствовал бурную эрекцию и жгучее желание.
– Сейчас я тебе покажу… – Он сорвал с нее трусики и куснул в ягодицу. – Я покажу тебе, кто тут главный.
Из подушки раздался сдавленный крик.
– Только попробуй, клянусь нашими детьми, я тебя убью.
– Давай, убивай! Мне все равно наплевать на эту дерьмовую жизнь. – Он развел ей ноги и просунул между ними руку. Нащупав проход, он резким движением проник в нее. Член пронзил ее до самой пылающей утробы.
Как обезумевшая кошка, она высвободила руку и полоснула его острыми коготками, оставив на груди четыре кровавых следа.
– Ты меня насилуешь, свинья. Ненавижу тебя… Как же я тебя ненавижу…
Саверио, подстегиваемый болью, продолжал самозабвенно насаживать ее. Голова кружилась, кровь шумела в ушах.
Серена сумела поднять голову от подушки и что-то возмущенно мычала.
– Хватит! Меня тошнит… Меня… – Не закончив фразу, она выгнула спину, впуская его глубже в себя.
Саверио понял, что сработало. Шлюха завелась. Это был его день!
Однако нарисовалась проблема. В таком лихорадочном темпе он долго не продержится. Он чувствовал, как оргазм поднимается по сухожилиям, пощипывает мышцы бедер и, не слушаясь его воли, подкатывает прямо к анусу и яйцам. Мантос подумал о Стинге. О сукином сыне Стинге, который может трахаться, не кончая, по четыре часа кряду. Как ему это удается? Он вспомнил, что в одном из интервью английский музыкант объяснял, что освоил технику тибетских монахов… Или что-то в этом духе. В любом случае вся хитрость в дыхании.
Саверио, одной рукой опираясь о лопатку жены, другой о стену, начал вдыхать и выдыхать как лодочный насос, стараясь немного замедлить ритм.
Серена извивалась под ним, как отрубленный хвост ящерицы.
Он снова схватил ее за волосы и смял ей грудь.
– Тебе нравится. Признайся!
– Нет. Нет. Мне не нравится. Мне противно. – Однако не похоже было, что ей так уж противно. – Ублюдок. Ты мерзкий ублюдок! – Она хватила рукой по матрасу и попала по радиобудильнику, который очнулся от спячки и запел She’s always a Woman Билли Джоэла.
Еще один несомненный знак того, что Сатана на его стороне. Саверио говорил ученикам, что любит “Сепультуру” и “Металлику”, но в душе по-прежнему обожал старину Джоэла. Никто не писал таких романтических песен.
Он стиснул зубы и с новой силой взялся вгонять в нее член.
– Я протараню тебя насквозь… Клянусь! Держи вот это! – И он вогнал палец ей в зад.
Серена замерла, распластала ноги и руки и подняла на него искаженное от боли лицо, после чего сдалась, простонав:
– Я кончаю… Кончаю, мать твою. Чтоб тебе пусто было, проклятый.
Саверио наконец перестал сдерживаться, отпустил мышцы и кончил, оскалив зубы. Обессиленный, мокрый от пота, он опустил лицо на шею Серены, уткнулся губами в ее волосы и прошептал:
– Теперь скажи, что любишь меня!
– Да. Люблю. Но сейчас дай мне уснуть.
Фабрицио Чиба отчаялся поймать такси на проспекте Витторио-Эммануэле. На длинном бульваре было столпотворение машин. Басы сабвуферов заставляли дрожать корпуса стоящих автомобилей. На углу светился вывесками бар. Он ринулся туда.
Удушающая жара. От запаха пота идет кругом голова. В тесное помещение набилась толпа народу. И все танцуют. На барной стойке. На столах. Ямайская группа выводила тошнотворную сальсу так громко, что лопались барабанные перепонки.
Перед ним вырос низкорослый тип со светлой челкой и в майке. На поясе у него был своего рода ковбойский ремень со стопками вместо пуль. В руке он держал бутылку.
– Ну и видок у тебя! Выпей-ка стаканчик доброй текилы бум-бум. Полегчает.
Фабрицио залпом опрокинул шот-дринк. Алкоголь согрел продрогшие внутренности.
– Еще.
Тип налил еще стопку.
Она тоже была осушена одним глотком.
– Ахххх! Уже лучше. Еще!
– Уверен?
Фабрицио кивнул и положил на стойку отсыревшую пятидесятиевровую бумажку.
– Наливай, не бухти.
Бармен покачал головой, но выполнил требование.
Он, морщась, опорожнил стопку. Потом посмотрел на парня.
– Слушай, я Фабрицио Чиба и у мен… – Писатель запнулся. В глазах коротышки было пусто, как в межзвездном пространстве. Он не имел ни малейшего понятия о том, кто такой Фабрицио Чиба, и смотрел на него, как смотрят на пьяных бомжей. – Есть тут откуда позвонить?
– Нет. На площади Венеции вроде есть кабинка.
Ну хорошо, сказал себе писатель, придется прибегнуть к обычному методу, которым он пользовался в общении с подобными идиотами.
– Слушай, я дам тебе еще сто евро, если ты отвезешь меня на улицу Меченате. Это недалеко, напротив Колизея.
Чубатый развел руками:
– Я бы рад. Но работы по горло.
– Не гадствуй! Блин, я же тебя не луну достать прошу!
Бармен налил стопку и, не скрывая раздражения, поставил ее перед Чибой.
– Вот, это от меня, но после этой ты уйдешь. По-хорошему.
Фабрицио выпил текилу одним глотком и вытер губы рукавом.
– Когда ты в дерьме, никто тебе руки не подаст, а? – Он подался назад и наступил кому-то на ногу.
Потревоженная девица тут же заверещала:
– Ой, больно! Этот идиот отдавил мне большой палец!
Фабрицио попытался посмотреть ей в лицо, но глаза слепили светильники над барной стойкой. Он поднял было руку, собираясь извиниться, но на него вскинулся еще какой-то тип:
– Слушай, ты всех достал. Смотри, что ты учинил!
– Да что такого? Не понимаю… Она же каракатица… Разве у моллюсков не высокий болевой порог? – Он прикрыл веки, заметил, что музыка стихла. – Надеюсь, никто из почтенных господ… – Продолжать не было сил. Надо было срочно сесть. Фабрицио открыл глаза, и заведение вместе с пятнами лиц поплыло у него перед глазами. – Как гнусен ваш мир… – промямлил он и попытался ухватиться за коротышку, но рухнул на землю под ноги людям.
– Выставьте его отсюда! И хватит уже! Каждый раз одно и то же.
– Ладно… – Не без чужой помощи он поднялся.
И, сам не понимая как, снова очутился на улице под проливным дождем. От холода и мокроты прояснилось в голове. Он одолеет полтора километра пешком, несмотря на дождь.
К площади Венеции он подошел с закрытыми глазами и дрожащими от холода и усталости ногами. Он пересек ее вслепую, машины скрипели тормозами и гудели ему вслед. Вот и улица Фори-Империали. Казалось, ей нет конца и края. Вдали, как мираж, плыл в водном мареве Колизей. Дождь хлестал брусчатку, блестевшую под фарами автомобилей.
Надо было просто опустить голову и идти.
“Тошнит, однако”.
Он продолжал думать о подлеце Джанни, который воткнул ему нож в спину, о шлюхе агентше, не впустившей его к себе, об уродах в баре.
“Завтра… я поищу себе… нового агента… и пошлю крепкий мейл… “Мартинелли”.
Колизей стал ближе. Он походил на огромный панеттоне с подсветкой.
Фабрицио был измучен, но, собрав последние силы, ускорил шаг.
“Ухожу от “Мартинелли”.
Вдруг стало нечем дышать, а ледяной коготь вонзился в сердце.
“О боже…”
Он поднял глаза к небу, протянул руку, словно пытаясь за что-то ухватиться, запнулся, и тротуар вдруг поднялся и стремительно обрушился на него, ударив в скулу.
Он чувствовал, что лежит на земле и теряет сознание. Боль охватила левую руку. Его вывернуло, кисло-алкогольная блевота растеклась пятном по луже.
“Инфаркт”.
Голова превратилась в пылающее ядро. В ушах гудел реактор. Колизей, улица, фонари, струи дождя закружились как в карусели, слившись в одну светящуюся ленту.
Фабрицио попытался встать, но ноги не держали его, и он снова упал. Тогда он пополз по асфальту в сторону проезжей части. Машины проезжали мимо, даже не замедляя хода. Он поднял руку и простонал:
– На помощь! На помощь! Прошу вас… Помогите!
Фабрицио Чиба, автор мирового бестселлера “Львиный ров”, ведущий популярной программы “Преступление и наказание”, третий по счету в рейтинге самых сексуальных мужчин Италии согласно еженедельнику Yes, понял, что никто так и не остановится и он умрет, захлебнувшись блевотой, у ограды Императорских форумов. Он увидел фото своего тела, распластанного на земле. На фоне римских развалин.
“Это будет во всех газетах. И что напишут? Как Дженис Джоплин”.
Рука бессильно упала на асфальт. Он лежал, спрашивая себя, почему – почему все это выпало именно на его долю.
“Я ничего плохого не сделал”.
Все расплывалось. Остались только фиолетовые точки.
Фабрицио опустил голову на асфальт и закрыл глаза.
Супруги Монета лежали на кровати. Гроза за окном начала стихать.
Саверио поглядел на жену. Она спала, повернувшись к нему спиной, в маске на глазах.
Сразу после оргазма Серена сказала, что любит его. Только верить этому не следовало. Серена коварна, как скорпион. Чтобы услышать эти слова, ему пришлось брать ее силой.
“Но в итоге она и сама получила удовольствие”.
Серена проявила слабость, которая ему дорого станет.
“Утром, обдумав вчерашнее, она взбесится. Покажет себя бесчувственной эгоисткой и самодуркой пуще обычного. С нее станется рассказать обо всем отцу”.
Несмотря на это, в нем не было ненависти. Тогда он едва удержался от того, чтобы произнести: “Я тоже. Ты даже не знаешь, как сильно. Больше всего на свете”.
Но теперь, на холодную голову, он чувствовал себя иначе. Это “нет” продолжало вертеться в голове. Прошло время “дохлого таракана”. Метаморфоза завершилась, и ему оставалось только взлететь и исчезнуть.
Он дал Зверям слово и собирался его сдержать. Они принесут Лариту в жертву Сатане и станут самой известной сектой в мире. Саверио Монета всем покажет, какой он недоумок.
Полиция их вычислит. Это как пить дать. Идея провести остаток жизни за решеткой вселяла в него ужас. В тюрьме полно выродков. Убийцы, мафиози, всякие психопаты.
Конечно, если он войдет в тюрьму как Мантос, повелитель Зла, злодей, обезглавивший певицу Лариту и искупавшийся в ее крови, может, его будут побаиваться. И оставят в покое.
“Может… А может, и нет… Может, они все там фанаты Лариты. И прикончат меня, как беднягу Джеффри Дамера”[9].
Тюремная перспектива заманчивой не казалась.
“Разве что…”
Он улыбнулся в темноте. Есть выход.
Мантос встал с постели. Открыл шкаф. Достал черный спортивный костюм, который купил когда-то, думая заняться джоггингом, да так и не начал. Натянул штаны и кофту и надел капюшон. Уже выходя из комнаты, он услышал бурчание Серены: – Ты куда?
– Спи.
– Вам помочь?
“…Что? ”
– Вы слышите меня? Слышите?
“…Что? Кого?”
– Что с вами?
“Голос. Женский”.
Фабрицио Чиба с усилием приоткрыл глаза.
– Мне плохо… Помогите… Прошу вас. – Он коснулся лодыжки стоящей над ним темной фигуры.
– О боже, да вы… Вы же писатель… Ну конечно, вы Фабрицио Чиба! Что вы делаете тут на земле? Как удивительно встретить вас вживую.
– Да… Чиба… Это я… Я Фабрицио Чиба! Прошу вас, помогите мне, отвезите…
– В больницу?
Хотя в голове помутнело, Фабрицио все же успел сообразить, что, окажись он в больнице, эту новость растрезвонят все газеты. И напишут, что он был в состоянии алкогольного опьянения или того хуже.
– Нет. Домой. Отвезите меня домой… Улица Меченате…
– Конечно, конечно. Я сейчас вас отвезу. Знаете, вы мой любимый писатель, вы мне нравитесь гораздо больше Сапорелли. Я прочла все ваши книги. От “Львиного рва” я просто без ума. Будет нескромно с моей стороны попросить у вас автограф? Только книги у меня с собой нет.
Фабрицио улыбнулся. Как же он любит своих читателей.
– Сейчас я посажу вас в машину.
Он почувствовал, как его подхватили под мышки. Увидел автомобиль с открытыми дверцами. Женщина подтащила его ближе и помогла сесть на заднее сиденье.
“Пока еще я самый сильный, я не выдохся…” – сказал себе писатель, теряя сознание.
Зомби, Мердер и Сильвиетта говорили о кино.
Развалившись на диване, они передавали друг другу самопальный кальян, сооруженный из бутылки от минеральной воды. На дне покачивалась сероватая смесь водки и дыма. В бутылку был воткнут корпус ручки Bic, из которого торчал двойной косяк. Они недавно закончили просмотр фильма “Черная вода. Изгнание нечистой силы”. Всем троим лента понравилась, и они единодушно оценили ее выше столь воспеваемого “Изгоняющего дьявола”. Во-первых, фильм снят по реальным событиям, а по их понятиям реальные истории стоят больше выдуманных. Потом эта потрясная начальная сцена: Изабель, дочь бедных техасских крестьян, живьем поедает кролика. Что и говорить, настоящий, свежий фильм, и видно, что режиссер и актеры выложились по полной, несмотря на низкий бюджет.
Сильвиетта принялась сворачивать новый косяк. Она была официальной крутильщицей группы.
– А ты что скажешь, Зомби, “Черная вода” круче “Омена” или нет?
Зомби зевнул.
– Хороший вопрос… Не знаю.
Сильвиетта зевнула вслед.
– Чего-то я уморилась. Этот марокканский здорово вставляет.
Мердер оторвал спину от дивана и потянулся.
– Может, на боковую?
Весталка лизнула край бумажки, выверенным движением заклеила самокрутку и закурила.
– Ну тогда пыхнем последнюю и бай-бай. – Она ста ла прибирать раскиданные по полу компакт-диски с хеви-метал, журналы татуировок и масляные пакеты от цветков тыквы в кляре и маслин по-асколански. На обкуренную голову в Сильвиетте вдруг просыпалась любовь к порядку. – Зомби, хочешь, заночуй у нас?
– Ну… Не знаю… Пожалуй, нет, – ответил Зомби, разыскивая свои армейские ботинки. – Мне завтра утром везти мать на анализы в Формелло.
Это была неправда, но диван, на котором его укладывали, был совершенно продавленный, и потом – ему осточертело, что его считают одиноким парнем без девушки (хотя именно таким он и был). Эти двое твердят, что ненавидят розовые сопли, приторные парочки и романтическую чепуху типа святого Валентина, однако при первой возможности начинают ворковать, словно он пустое место.
Чего бы им не разместиться всем втроем на большой кровати? Не то чтобы ему хотелось группового секса (хотя, по правде сказать, он был бы не прочь) – но разве они не принесли клятву сатанистского братства? И потом, он никак не мог понять, что находит Сильвиетта такого интересного в этом брюхане Мердере. Он, Зомби, в тысячу раз лучше. Положим, у него есть проблема со спазмами, но благодаря лекарствам они почти сошли на нет.
Зомби поднял ботинок с пола.
– Не… Я поехал. Мне лучше домой.
Мердер оторвал от дивана свои стокилограммовые телеса и открыл холодильник.
– Ну как знаешь.
Сильвиетта распахнула окно, чтобы проветрить комнату от курева. Дождь почти кончился. Она постояла немного, смотря в темноту, потом обернулась к приятелям.
– Ну а вы как думаете, что за акцию собирается предложить нам Мантос?
Мердер достал старую банку с майонезом и принялся изучать ее.
– По-моему, он сам не знает, нету у него идей, выдохся. Видели, какой он был за ужином? Весь на нервах… Я вам говорил, что нам тоже надо было сваливать вместе с Паоло к Сынам Апокалипсиса. Сейчас бы мы… оргии там, жертвоприношения.
Зомби завязал шнурки.
– Они в Павии. Это же у черта на рогах. А у меня работа.
Мердер сунул палец в желтый майонез и облизал его.
– Вот видишь, ты ни черта не знаешь. Сыны Апокалипсиса организуют рейды по выходным. Выезжаешь в пятницу, а в воскресенье вечером преспокойно возвращаешься на поезде домой. И в понедельник ты на работе.
Сильвиетта тряхнула волосами.
– Верно… Правда, дорога влетает в копеечку.
Зомби почесал подбородок.
– Я вот вам что скажу. У Саверио нет харизмы Куртца Минетти или, не знаю, Чарльза Мэнсона. Звери Абаддона мертвы, признаем это.
– Они и не рождались, – поправил его Мердер.
– Нет! Неправда. – Сильвиетта налила в раковину моющее средство для посуды. – Просто период такой. Вы же знаете, что у Саверио куча семейных проблем. Я ему полностью доверяю и никогда его не брошу. Если бы не он, я бы не попала в секту и не познакомилась с вами. К тому же мы договорились дать ему еще один шанс.
– Да… Точно. Обещали, – не слишком убежденно отозвался Зомби.
В этот момент зазвонил домофон.
Мердер посмотрел на друзей.
– Это еще кто ломится?
Сильвиетта фыркнула.
– Небось старушенция снизу.
– Чего ей надо?
– Говорит, что, когда мы разговариваем, все слышно. На собрании жильцов в прошлый раз она устроила дикую сцену.
Мердер понизил голос.
– И что нам делать? Молчать?
– Нет. Но, Мердер, солнце мое, я тебя тысячу раз просила, чтобы ты говорил потише.
– Вообще-то если кто и говорит здесь громко, так это он.
Зомби прижал ладонь ко лбу.
– Ну разумеется. Вечно я во всем виноват.
Снова зазвонил домофон.
Сильвиетта подошла к аппарату.
– Что мне делать? Ответить? И что ей сказать?
Мердер пожал плечами.
– Скажи ей, что задолбала.
Девушка перевела дух и подняла трубку.
– Да? – Услышав ответ, она нажала на кнопку. – Хорошо. Открываю.