Философский русский язык

Ежели Пушкин создает литературный язык как бы заново, используя бытующий наличный язык русского народа (в результате чего его подвиг можно классифицировать как лингвистический), ежели Достоевский создает свой философский язык на почве этого созданного Пушкиным литературного языка (из-за чего его подвиг уверенно можно назвать философским), то Платонов делает нечто совсем иное, он создает совсем иной язык, который, будучи совершенно оторван и от «языка любви» Пушкина, и от философского языка Достоевского и уж тем более русского философского Ренессанса, тем не менее самостоятельно вскроет те же самые проблемы, что и Пушкин с Достоевским, но только уже в новой исторической действительности. В такой действительности, в которой сбывались самые мрачные пророчества Достоевского, в такой действительности особенно важно было разглядеть настоящего, сокровенного человека. За это дело и взялся Платонов. Для этого ему потребовался особенный язык.

Язык, известно, дом бытия. Но язык не дом философии. Философия хоть и занимается языком, но живет с ним в разных местах. Вернее, философия нигде не живет, и вечно странствует в поисках дома. Философия бездомна и ходит, где хочет. Поэтому у философии и своего языка тоже нет, ибо она постоянно вынуждена приспосабливаться к языку местности, в которую она забрела. Она вынуждена использовать наличные языки и одновременно вынуждена постоянно бороться с ними. Бороться – потому что у языка есть своя мудрость, которую он выговаривает. И эта мудрость не есть философия. Это именно национальная мудрость. Человек, который вполне укоренен в родном языке как в почве, который усвоил мудрость языка, – такой человек мудрец, но не философ. Философу в языке тесно, потому что мудрость языка, то, перед чем язык благоговеет, то, что он помнит и что он любит (то, что помнит и любит народ), потому что всё это задавливает философский вопрос. Национальному языку достаточно почвы, земли, философскому языку нужна даль, высь, небо. Однако разнить эти языки кардинально тоже нельзя. В конце концов, философский язык опирается на язык национальный, и национальный язык нуждается в философском языке как в оппоненте, чтобы продолжать развиваться (Делез: единств. способ защитить язык – это напасть на него). Но бывают эпохи, когда язык просто погибает без философии, эпохи, когда мудрость национальная, мудрость почвы становится стерильной, погибает, эмигрирует или вышибается из народа историческим сдвигом. Так именно произошло в России в начале XX века, когда сменялись эпохи и произошел очередной исторический сдвиг, который так хорошо виден на примере Андрея Платонова.

Само бытие заболело[2], как следствие заболел и язык, который вдруг потерял свою мудрость. Большевики вышибли из языка его органическую мудрость, попытавшись заменить её механической идеологией[3]. Русский народ утерял свою христианскую мудрость, на которую так уповали славянофилы, народники, Достоевский. Язык остался без своей мудрости. Это хорошо почувствовал Платонов. Феномен языка Платонова заключается в том, что он на место почвенной мудрости языка поставил философию (небо поместилось на землю), в результате чего получилась такая особенна конфигурация языка Платонова, благодаря которой он сумел вскрыть проблемность путей, по которым шел русский народ, и неблагополучность идеологии, которую большевики постарались поставить на место прежней[4] (отчего, собственно, советская власть так испугалась Платонова). Он привнес философию в язык. Не идеологию, которая всегда требует конечных ответов о жизни и смерти. Не философские идеи, которые требуют для себя понятий, концептов, дифиниций и т.д. (для этого Платонов не обладал достаточной философской эрудицией, но это и не было главным), а саму философию, которая всегда прежде всего вопрошает о бытии и вопрошание своей ценит более всего, зная неубедительность и тупиковость всякого ответа, Платонов привнес философский логос в саму ткань языка. И язык зажил философией на уровне даже грамматики. Сама философия, конечно, удивилась такому повороту, ибо никогда не ожидала оказаться в языке без противника в лице мудрости языка, с которой ей всегда приходилось бороться. Но деваться было некуда, это был единственный способ, во-первых, спасти сам русский язык, а во-вторых, описать тот исторический сдвиг, разлом, описание которого есть главная задача человека, по душе которого этот разлом прошелся. Этим человеком и оказался Андрей Платонов. Который спас русский язык и который дал нам историческое свидетельство ужасной эпохи.

Литература:

Варава В.В. Языки русской философии // режим доступа: http://www.rhga.ru/science/conferences/seminar/russm/stenogramms/varava.php
Вл.Варава: Философия отчего края // режим доступа: http://old.drugie.ru/page/1/2351/0/all/publ/
Карасев Л.В. О «началах» человека (Вл.Соловьев и А.Платонов). // Связь времен (Наука – Традиции культуры – Новое виденье мира). Вып.1 – М.: Прогресс-Традиция, 2001
М. Эпштейн «Язык бытия у Андрея Платонова» // режим доступа: http://platonov.kkos.ru/bio/30

Философски выстроить язык. Ощущение некоторой нелепости и неуместности словосочетаний. Умру к тебе или жить некуда. Некая первобытность при обращении с материалом. Удивление философии в языке при открытии тех вещей, с которыми раньше имела дело мудрость языка, а теперь имеет дело филсоофия.

[1] М.Эпштейн пишет в своей статье о Платонове, что Пушкин в русской литературе тоже самое, что Кант в немецкой философии: «Пушкин так же лишил русскую литературу ее докритической невинности и просветительского благодушия, как Кант — немецкую философию» (4).

[2] «Вот это больное бытие и составляет самый главный аспект отечественной философии, где изначальное понимание бытия наталкивается на национальную аксиологию, которая воспринимает бытие как больное бытие. И вот все русские страдания, переживания смерти, горя, тоски – они достаточно весомы и достаточно высоки, значимы, они самые главные» - говорит Вл.Варава в своем докладе «Языки русской философии» (1)

[3] «Формально в головах платоновских «окороченных» людей место веры христианской занимает фантастическая смесь представлений о Тайне мира и технических средствах её достижения, о коммунизме как светопреставлении, которое должно случиться буквально на днях, о социализме – как веществе, которое моет образоваться между телами сгрудившихся в кучу пролетариев» - пишет Л.В.Карасев в своей статье «О «началах» человека (Вл.Соловьев и А.Платонов)», (2, 192)

[4] «Языком особой конфигурации разламываются те структуры сущего, которые забиты хламом суеты и гулом всякости. По сути, это ускользающая пустота, скрывающая от взыскующего сердца боль мира» (2).