От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей

 

Еще маленькое происшествие, мой прелестный друг, но только сцены, без всякого действия. Так что вооружитесь терпением, его понадобится много, ибо в то время как моя президентша подвигается вперед мелкими шажками, ваша подопечная отступает, а это еще хуже. Так вот, я настолько благодушен, что эти пустяки меня просто забавляют. Право же, я отлично привыкаю к своей здешней жизни и могу сказать, что в унылом замке своей старой тетушки не скучал ни минуты. И верно ведь – разве нет у меня здесь услад, лишений, надежды, неуверенности? Что еще можно иметь и на более обширной сцене? Зрителей? Э, дайте мне только время, и их будет достаточно. Если они не видят меня за работой – я покажу им все, когда мой труд будет завершен. Им останется лишь восхищаться и рукоплескать. Да, они станут рукоплескать. Ибо я могу, наконец, с полной уверенностью предсказать, когда именно совершится падение моей суровой святоши. Сегодня вечером я присутствовал при агонии добродетели. На ее месте воцарится нежная слабость. Я назначаю для этого срок не позднее нашего ближайшего свидания, но уже слышу, как вы кричите о моей гордыне. Объявлять о своей победе, хвастать наперед! Ну, ну, успокойтесь! Чтобы доказать, насколько я скромен, начну с рассказа о своем поражении.

Правду говоря, подопечная ваша – презабавная молодая особа. Это действительно ребенок, с которым и надо обращаться, как с ребенком: поставить ее в угол – самое милостивое обхождение, какого она заслуживает. Вообразите себе только, что после всего имевшего место позавчера между нею и мною, после того, как вчера утром мы так по-дружески расстались, сегодня вечером, когда я хотел, как было условлено, прийти к ней в комнату, я нашел дверь запертой изнутри! Что вы на это скажете? Подобное ребячество позволяют себе иногда накануне, но на другой день! Не забавно ли?

Однако сперва мне было не до смеха. Никогда еще характер мой не управлял мною так властно. Разумеется, я шел на это свидание без особого удовольствия: я лишь отдавал дань обычаю. Мое ложе, в котором я очень нуждался, казалось мне в тот момент желаннее всякого другого, и я покинул его с сожалением. И тем не менее, едва встретилось мне препятствие, как я уже горел желанием преодолеть его. Унизительнее всего было то, что меня провела девчонка. Поэтому удалился я в сильном раздражении. И, решив не возиться больше с этой глупой девчонкой и со всеми ее делами, тотчас же написал ей записку, которую намеревался передать нынче же утром и в которой давал ей подобающую оценку. Но, как говорится, утро вечера мудренее. Утром я рассудил, что здесь выбирать развлечения не приходится и надо не упускать хоть этого, а потому уничтожил суровую записку. Теперь, хорошенько поразмыслив, я диву даюсь, как это могло прийти мне в голову закончить приключение, не имея в руках ничего, что давало бы мне возможность погубить его героиню. Куда, однако, может завести нас первый порыв! Счастлив тот, кто, подобно вам, прелестный мой друг, приучил себя никогда ему не поддаваться! Словом, я отсрочил свое мщение, принес эту жертву вашим намерениям относительно Жеркура.

Теперь, когда гнев мой остыл, поведение вашей подопечной кажется мне всего-навсего смешным. Право же, хотел бы я знать, что она рассчитывает таким образом выиграть? Никак не уразумею: если это лишь самозащита, то надо признать – несколько запоздалая. Необходимо, чтобы она когда-нибудь разъяснила мне эту загадку. Очень уж хочется знать, в чем тут дело. А может быть, все дело лишь в том, что она ощущала переутомление. Право, это вполне возможно. Ибо ей, несомненно, еще невдомек, что стрелы любви, подобно копью Ахилла [[48]], несут с собою и лекарство для тех ран, которые наносят. Но нет, весь день у нее была кислая мина, и на этом основании я, пожалуй, готов поручиться, что тут не без раскаянья... да... чего-то вроде добродетели... Добродетели!.. Вот уж кому пристало ее иметь! Ах, пусть она предоставит добродетель единственной рожденной для этого женщине, единственной, которая способна украсить добродетель и даже, пожалуй, заставить ее полюбить!.. Простите, прелестный мой друг, но как раз в тот же вечер между госпожой де Турвель и мною произошла сцена, о которой я должен дать вам отчет, и я все еще чувствую некоторое волнение. Мне необходимо сделать над собой усилие, чтобы рассеялось впечатление, которое она на меня произвела. Я и писать-то вам начал для того, чтобы себе в этом помочь. Это первое мгновение все же простительно.

Вот уже несколько дней, как мы с госпожой де Турвель пришли к полному согласию насчет наших чувств и спорим теперь только о словах. Правда, на мою любовь по-прежнему отвечала ее дружба, но этот условный язык не менял сути вещей. И если бы мы на том и оставались, я все же шел бы к цели, может быть, более медленным, но не менее верным путем. Уже больше не поднимался вопрос о моем удалении, как она того сперва хотела. А что касается наших ежедневных бесед, то, если я стараюсь предоставить ей возможность вести их, она, со своей стороны, старается этой возможности не упустить.

Так как наши свиданьица обычно происходят во время прогулки, а сегодня стояла отвратительная погода, я уже ни на что не надеялся. Я был даже по-настоящему расстроен и отнюдь не предвидел, какой удачей обернется для меня это препятствие.

Так как гулять было нельзя, все, встав из-за стола, сели за игру. Поскольку я не бог весть какой игрок и теперь уже без меня можно обойтись, я на это время ушел к себе в комнату, без определенной цели – только подождать окончания партии.

Я уже возвращался в гостиную, как вдруг увидел эту очаровательную женщину в тот миг, когда она входила в свою комнату. То ли по неосторожности, то ли по слабости, она сказала мне своим мягким голосом: «Куда это вы идете? В гостиной никого нет». Как вы сами понимаете, этого мне было вначале достаточно, чтобы попытаться войти к ней, причем я встретил гораздо меньше сопротивления, чем ожидал. Правда, я предусмотрительно начал разговор еще у двери, и притом разговор самый безразличный. Но едва только мы уселись, как я перешел к настоящей теме и начал говорить своему другу о любви к нему. Первый же ответ ее, хотя ничего особенного в нем как будто не было, показался мне весьма выразительным. «О, послушайте, – сказала она, – не будем говорить об этом здесь». При этом она дрожала. Бедная женщина! Она предчувствует свою гибель.

Однако опасения ее были напрасны. Уверенный с некоторых пор, что не сегодня, так завтра меня ожидает полный успех, и видя, что она тратит в тщетной борьбе столько сил, я решил беречь свои и спокойно ждать, чтобы она сдалась, устав бороться. Вы понимаете, что в данном случае мне нужна полная победа, и я ничем не хочу быть обязанным случаю. Следуя именно этому плану и для того, чтобы проявлять настойчивость, не слишком себя утруждая, я вернулся к этому слову «любовь», в котором мне так упорно отказывали. Не сомневаясь, что в мой пыл вполне верят, я испробовал более нежный тон: отказ-де не сердит меня, а огорчает, неужто мой чувствительный друг не считает, что я заслужил хоть некоторое утешение?

И вот, чтобы утешить меня, ручка ее задержалась в моей ладони, прелестный стан опирался на мою руку, и мы оказались в самой тесной близости друг к другу. Вы, несомненно, замечали, как в таком положении, когда защита слабеет, промежутки между просьбами и отказами становятся все короче, как отворачивают голову, как опускают очи долу и как слова, произносимые тем же слабым голосом, делаются все реже и прерывистей. Драгоценные эти признаки недвусмысленным образом свидетельствуют, что душа уже уступила, но согласия чувств большей частью еще нет. Я даже считаю, что в таких случаях всегда опасно проявлять чрезмерную решительность. Ибо подобная расслабленность всегда сопровождается неким сладостным ощущением и вывести из него невозможно, не вызвав раздражения, которое неизменно идет на пользу защите.

В данном же случае осторожность была тем необходимее, что мне следовало опасаться, главным образом страха, который должно было вызвать это самозабвение у моей нежной мечтательницы. Поэтому, моля ее о признании, я не требовал даже, чтобы оно высказано было в словах: меня удовлетворил бы даже взгляд. Один только взгляд – и я счастлив.

Милый друг мой, прекрасные очи и впрямь обратились на меня, небесные уста даже произнесли: «Ну да, да я...» Но внезапно взгляд померк, голос прервался, и эта восхитительная женщина упала в мои объятия. Но не успел я обхватить ее, как она, вырвавшись судорожным порывом, вскричала с блуждающим взором и подняв руки к небу: «Боже... о боже, спаси», – и тотчас же быстрее молнии упала на колени шагах в десяти от меня. Я слышал, как рыдания душили ее. Я приблизился, чтобы помочь ей, но она схватила меня за руки, омывая их слезами, порою даже обнимая мои колени, и при этом твердила: «Да, это вы, это вы меня спасете! Вы не хотите моей смерти, оставьте меня, спасите меня, оставьте меня во имя божие, оставьте меня!» И эти бессвязные речи с трудом вырывались из ее уст, так часто прерывали их все усиливающиеся рыдания. Между тем она удерживала меня с такой силой, что я просто не мог бы удалиться. Тогда, собрав все силы, я поднял ее на руки. Тотчас же рыдания прекратились, она умолкла, но все члены ее словно одеревенели, и буря эта сменилась жестокими судорогами.

Признаться, я был очень взволнован и, кажется, исполнил бы ее просьбу, даже если бы не был вынужден к тому обстоятельствами. Во всяком случае, оказав ей кое-какую помощь, я оставил ее, как она просила, и очень этому рад. Я уже почти вознагражден за это.

Я ожидал, что, как и в день первого моего признания, она не появится в течение всего вечера. Однако часам к восьми она спустилась в гостиную и только сообщила собравшимся, что чувствовала себя очень плохо. Вид у нее был подавленный, голос слабый, все движения – какие-то принужденные. Но взгляд был мягкий и часто останавливался на мне. Так как она отказалась играть, я должен был занять ее место, и она подсела ко мне. Во время ужина она одна оставалась в гостиной. Когда все туда возвратились, мне показалось, что она плакала. Чтобы выяснить это, я сказал ей, что, по-моему, у нее опять приступ нездоровья, на что она не преминула ответить: «Эта болезнь проходит не так скоро, как появляется». Наконец, когда все стали расходиться, я подал ей руку, и у своей двери она с силой пожала ее. Правда, в этом движении мне почудилось что-то непроизвольное; но тем лучше: лишнее доказательство моей власти.

Бьюсь об заклад, сейчас она очень рада, что все так обстоит: все положенное сделано, остается лишь пользоваться достигнутым. Может быть, пока я вам пишу, она уже тешится этой сладостной мыслью! А даже если бы ее, напротив, занимал какой-нибудь новый план самозащиты, разве мы не знаем, чего стоят все подобные планы? Я вас спрашиваю, продержатся ли они дольше нашего ближайшего свидания? Конечно, я готов к тому, что со мной поломаются, прежде чем уступить. Но – ладно! Труден лишь первый шаг, а потом этих святош и не остановить! Их любовь – настоящий взрыв: от сопротивления он только сильнее. Моя святоша и недотрога побежала бы за мной, если бы я перестал бегать за нею.

И, наконец, прелестный мой друг, я немедленно явлюсь к вам потребовать исполнения данного вами слова. Вы, наверно, не забыли того, что обещали мне после моего успеха – измены вашему кавалеру? Готовы ли вы? Я-то жду этого так, словно мы никогда друг друга не знали. К тому же знать вас, может быть,– лишняя причина желать.

Я справедлив, а не любезник льстивый. [[49]]

Это у меня будет первая неверность моей суровой добыче. И обещаю вам воспользоваться первым же попавшимся предлогом, чтобы на сутки от нее отлучиться. Это будет ей кара за то, что она так долго держала меня в отдалении от вас. Знаете ли вы, что я занят этим приключением уже больше двух месяцев? Да, два месяца и три дня. Правда, я считаю и завтрашний день, так как по-настоящему завершится оно только тогда. Это напоминает мне, что госпожа де Б*** сопротивлялась полных три месяца. Я очень рад убедиться, что откровенное кокетство защищается лучше, чем суровая добродетель.

Прощайте, прелестный мой друг. Пора с вами расставаться, ибо уже поздно. Письмо это завело меня дальше, чем я рассчитывал. Но так как завтра утром я посылаю в Париж курьера, то хотел воспользоваться этим и дать вам возможность на один день раньше разделить радость вашего друга.

Из замка ***, 2 октября 17.., вечером.