Терминологические вопросы, что за ними прячется?

 

Еще в 1987 году на первой волне дискуссий о «постмодерне» Вольфганг Уэл[1]в своей книге "Unsere postmoderne Moderne" попытался показать генеалогию явления. Уэлш стремится сделать ряд разграничений между собственно «постмодернизмом» и параллельными ему явлениями, такими как «постистория» и "постиндустриальное общество". На самом деле, даже при том, что тезисы Уэлша в чем-то обоснованы, они явно не покрывают всю полноту данного явления, и строгое размежевание, на котором он настаивает, оказывается явно преждевременным. Напротив, даже с точки зрения лингвистики, приставка «пост» явно во всех трех случаях не случайна, и на само деле, объединяет эти три явления, которые, не будучи синонимами, параллельны и взаимосвязаны.

Теория «пост-истории» развита и впечатляюще изложена Жаном Бодрияйром. «Пост-историей» Бодрийяр называет такое состояние общества, в котором актуализированы все исторические потенциальности, а следовательно, невозможно никакое подлинное новаторство. Единственным настроем остается горечь, цинизм, пассивность и серость. Движение мира, по Бодрийяру, достигает конечной стадии, определяемой как «гипертелия», когда возможности полностью нейтрализуют друг друга, порождая повсеместное «безразличие», «индифферентность», превращая нашу цивилизацию в гигантскую машину, «мегамашину», которая, в свою очередь, окончательно и бесповоротно «гомогенизирует» все типы «различий», порожденных жизнью. Так, текстура мира, заключающаяся как раз в производстве «различий», перетекает к фазе производства «безразличия». Иными словами, диалектика дифференциации опрокидывает свою основу и производит индифферентность. Все уже в прошлом: вера в утопии, надежды на лучший мир, поющее завтра… Происходит только одна и та же процедура: бесконечное клонирование, раковая пролиферация, напрочь лишенная всякого новшества, "непристойность ожирения". Пост-история не порождает и не снимает больше противоречий, но поглощается экстазом нарциссизма.

Бодрийяр пессимистичен. Он уверен, что основной чертой пост-истории является утрата веры в утопию. Этот же критерий он применяет к постмодернизму, к эпохе постмодерн. Постмодернистский активизм — лишь тупиковое самообольщение нарциссизма, утратившего последние останки жизни и творчества.

Уэлш пытается опровергнуть Бодрийяра, утверждая, будто тот не понял позитивной стороны постмодерна. Но от этого диагноз Бодрийяра не становится менее убедительным. Если постмодерн и отличен от постистории, все равно, это не отменяет их синхронности. Они существуют одновременно и параллельно. Постистория — факт. По меньшей мере, она создает исторический экзистенциальный и культурный фон постмодерна. Можно признать отличие постмодерна от постистории, но нет никаких оснований для того, чтобы их противопоставлять. Скорее напротив, между ними так много общего, что они напоминают близнецов. Далее, мы поймем, какие могут быть реальные основания для подобного разграничения. Пока же просто зафиксируем возможность такой терминологической поправки.

Далее Уэлш предлагает отделить постмодерн от пост-индустриального общества, ярким теоретиком которого является американец Дэниэл Белл. Белл — убежденный технократ, и считает, что постиндустриальное общество является такой стадией развития производственных отношений, когда все исторические социально-экономические противоречия снимаются за счет развития техники. Переход от машинных технологий к технологиям информационным, по мнению Белла, сводит на нет противостояния труда и капитала, эксплуататоров и эксплуатируемых, власти и населения. "Открытое общество" Поппера реализуется на практике, впервые в истории происходит тотальная рационализация социального и производственного бытия человечества. Дэниэл Белл рассматривает постиндустриальное общество как совершенный идеал и высший позитив. Как "конец истории". Единственной преградой для реализации этого идеала Беллу видится культура. Сфера культуры основана, согласно ему, на логике, отличной от дуальной модели рационального функционирования, а следовательно, рано или поздно обострится главное противоречие постиндустриального общества — противоречие между монолитной и универсальной логикой рациональной технократии и сферической, плюральной и а-рациональной логикой культуры. Таким образом, Белл приравнивает культуру к «субверсивной» реальности, самим фактом своего существования угрожающей беспрепятственному функционированию постиндустриальной «идиллии» тотальной технократии. Но эта оппозиция может не перерасти в открытый конфликт или катастрофу. Если постиндустриальное общество — мегамашина банков, рыночных механизмов и информационных технологий — сумеет «рекуперировать» культуру, превратить ее в потребительский продукт, в гаджет, в элемент своей замкнутой технократической игры, ее подрывное содержание будет сведено к минимуму или вообще к нулю.

Представив себе такую успешную операцию, мы получаем картину строго тождественную «пост-истории» Бодрийяра. Иными словами, постиндустриальное общество породит совершенную пост-историю в том случае, если сумеет избавиться от вызова культуры.

Чем же отличается «постмодерн» Уэлша от этих двух уровней — от постиндустриального общества и пост-истории? Уэлш приводит в качестве основного критерия «оптимизм».

Смутное определение. Чей оптимизм? Оптимизм по какому поводу?

Здесь мы вынуждены обратиться к "новым правым", которые с энтузиазмом приняли сторону Уэлша. Они-то и объяснят нам истоки столь упорного желания выделить постмодерн в самостоятельную категорию.