Из прошлого

вой и успел застать великих мхатовских стариков, даже, по-моему, кого-то знал лично... Он боготворил и Книппер-Чехову, и Тарасо­ву, и Степанову. Знал он, конечно, хорошо и спектакль БДТ, буду­чи другом Товстоногова, но почему-то сильнее давил и заслонял его воображение МХАТ... Помимо этого, по-моему, здесь вот что произошло: он слишком хотел результата. И поэтому он всячески рвался к итогу, спешил к результативной эмоции, к результативно­му для артистов и зрителей эмоциональному чувству, к результа­тивному потрясению. Результат обгонял процесс. Желание театра­льного успеха обгоняло смысл, и, наконец, скажу так: режиссер обгонял педагога...

Я мысленно снова возвращаюсь в осень 1985-го. Вспоминаю одну из репетиций, когда после ряда робких проб, после некоей не­определенности работы в начале учебного года состоялась первая серьезная и очень яркая — я ее хорошо помню — репетиция «Трех сестер». Аркадий Иосифович репетировал начало пьесы. Он проде­монстрировал в этом случае мощный поток режиссерской энергии, властно выстраивал в спектакле романтическое приподнятое нача­ло... Я помню его эмоционально-волевую атаку па актеров, как он их захватил, как «завел» всех: и тех, кто на сцене, и тех, кто, как, скажем, Соленый, Чебутыкин и Тузенбах фактически только из глубины сцены подавали реплики, и тех, кто был вообще только еще на выходе. Все были возбуждены, вовлечены, заражены. Нам, вторым педагогам, оставалось только смотреть да завидовать. Я уж не говорю, что Аркадий Иосифович в этот день с огромным увле­чением улучшал выгородку...

Выгородкой, планировкой он занимался страстно и с успехом. (Правда, никакая работа над выгородкой, по-моему, не может заме­нить работу над оформлением спектакля с художником. Но уж так сложилось, что в институте А. И. Кацман принимал на себя часть функций художника.) В общем, репетировал он в этот день замеча­тельно. Но репетировал... как режиссер. Почему я говорю «но». Что плохого в том, что он репетировал как режиссер? Попробую пояс­нить. Коснусь, например, анализа. Когда событием Аркадий Иоси­фович назвал «веру в жизнь», это было ошибкой. Далеко не таким точным был он, придирчивым, как это бывало, скажем, на втором курсе, когда мастер брал отрывок и анализировал его с исключите­льной педагогической скрупулезностью и дотошным аналитизмом. Событие в данном случае было определено небрежно, ибо для Ар­кадия Иосифовича, может быть, была важна эмоция, прежде всего, а не точность. И не случайно, что такое определение помогло лишь самому-самому началу спектакля... Ольге помогло, Маше помогло,

 

а уже Ирине не помогло, и поэтому с линией Ирины уже не полу­чалось. Не получалось, потому что не было точности в определе­нии события. Я это припоминаю не к тому, чтобы придраться, а к тому, чтобы отметить, что тут работал темпераментный режиссер, а не топкий, аиалитичиый, терпеливый педагог.

И в дальнейшем он прекрасно видел спектакль как режиссер, эмоционально его предчувствовал, по как педагог был не тонок, не терпелив, попросту говоря, натаскивал студентов. Это слишком обидное, быть может, слово, но оно зачастую, к сожалению, отража­ет не только практику режиссеров, но и педагогов. Короче говоря, в данном случае Аркадий Иосифович — режиссер и Аркадий Иоси­фович — педагог стали спорить между собою.

Не знаю, вправе ли я размышлять над творческой судьбой Кац-мапа, тем более, что я был рядом с ним только на заключительном этапе его творческой жизни, может быть, раньше все было и по-другому. Но если я могу взять право па догадку, то я бы сказал, что в нем всегда жил нереализованный режиссер, а, может быть, и нереализованный актер. И эти нереализованные актер и режиссер порой «вылезали» и оттесняли педагога в сторону.

Я вовсе не считаю, что педагог не должен быть режиссером, не должен быть потенциальным актером, по эти профессии в каком-то смысле все-таки неадекватны педагогике. Может быть, перефрази­руя известную формулу, режиссер и актер должны умереть в педа­гоге, быть может, именно в этом смысле педагогика не очень благо­дарная, самоотверженная работа. Но как только в педагогике мы начинаем много актерствовать и режиссировать — это добром не кончается.

Рискну сказать, что не только в случае «Трех сестер» такое про­исходило с Аркадием Иосифовичем. Возвращаясь ретроспективно еще раз ко второму курсу и даже к первому курсу, я начинаю ду­мать, что и там режиссер в нем сильно спорил с педагогом. Между принципиальностью требований в начале первого курса, между пе­дагогической тщательностью первых трех педель, между топкостью ставящихся задач, скрупулезностью и, если хотите, теоретической фундаментальностью первых месяцев обучения, с одной стороны, и периодом выпуска первого зачета в январе уже был разрыв. Уже тогда режиссер Кацман вырывался из-под спуда. Вырывался ре­жиссер, и начиналось сочинение этюдов, талантливое, интересное, но сочинение, а не выращивание. Конечно, студенты должны учи­ться и сочинению, и фантазированию и должны понимать, что те­атр — это практическое дело, что в любой момент какой-то хоро­ший прием может спасти неудачный по исполнению отрывок.