Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика

один характер, а в кругу практиков театра — совершенно другой. Вот тоже проблема сочетания теории и практики. Так что тут надо держать ухо востро... Но сейчас я все же хочу обсудить один из ва­ших тезисов. О том, что сценическая педагогика является и наукой тоже. Что значит и наукой «тоже»? Значит, если я правильно по­нимаю, педагогика есть и искусство, и наука?

Л.Г. Искусство и наука. Но всерьез мало кто задумывается о на­учности сценической педагогики. Когда мы анализируем воздейст­вие упражнений, то нам говорят, что это относится к методике. А методика — не наука. А если мы рассматриваем чистые исследо­вания, посвященные актерскому тренингу, — это наука, но это, мол, не имеет отношения к актерскому искусству. И вот такое положе­ние меж двух стульев в сценической педагогике пока сохраняется. Она будет стремиться к искусству, но настоящим искусством стать не сможет, не занимаясь изучением творческих возможностей чело­века, психофизиологически определенных. Такая педагогика всегда будет ограничена только эмпирическим обучением.

В.Ф. Может, именно тренинг к науке ближе, чем сценическая педагогика в целом?

Л.Г. Актерский тренинг — важная, возможно, даже базовая со­ставляющая сценической педагогики. Вообще говоря, что такое ис­кусство, а что такое наука — этот вопрос требует отдельного раз­мышления. Может ли искусство быть научным, и как связана наука с искусством? Станиславский, на мой взгляд, и велик тем, что ему для искусства потребовалось знание объективных, природ­ных законов. Он, занимаясь искусством, захотел привлечь какие-то объективные законы, то есть не зависимые от того, как и кто пони­мает, трактует, воспринимает и т. д. Не случайно он «закон мышеч­ной свободы», «закон внимания», «закон связи внимания и вообра­жения» назвал законами, то есть, придал этим понятиям статус всеобщности.

В.Ф. Нет, у него нет слова «законы», к тому же он неоднократ­но оговаривал, что он человек ненаучный. Он говорил: «Пусть уче­ные то, что я нашел, научно сформулируют».

Л.Г. Тем не менее, он сам обратился к Павлову с предложением о совместной работе. И если бы не умер Павлов, то, может быть, нашлись бы ответы на многие вопросы, которые ставились на про­тяжении всего XX века. Я имею в виду исследования Симонова, их с Ершовым совместные эксперименты, наши совместные поиски с Институтом мозга человека под руководством Н. П. Бехтеревой, которые касаются психофизиологических особенностей творческо­го самочувствия в сценическом существовании. Может быть, все