Театр и педагогика

актеров. С его точки зрения, «лирическая суть шекспировской дра-_мы остается полуразвитой...», что при всей законной боязни ре­жиссера и актеров быть пошлыми, впасть в выспренную эмоциона­льность, эмоциональность все же должна «где-то и когда-то показаться во весь рост и в обнаженном виде». Интересное наблю­дение... И если Берковский прав, нет ли тут какой-то связи с тем, что актеры не получили полной, личной, индивидуальной творче­ской свободы? А если справедливо такое предположение, то, может быть, — это следствие того, что этюдная методика как способ рас­крытия актерских сил, актерских глубин уже не использовалась Эфросом.

Разумеется, было бы странным выискивать у выдающегося режис­сера методологические ошибки или утверждать, что его искусство много потеряло, когда он отказался от этюдов. Не в этом дело. Про­сто стоит еще раз задуматься о диалектике «свободности» и «приказа-телыюсти» во взаимоотношениях режиссера и актера, о диалектике их сотворчества, о сущности собственно актерского творчества. Что оно такое — актерское творчество? Исполнительское искусство? Или все-таки существует некое самостоятельное творчество актера, кото­рое вдохновляется режиссером, направляется им и очень осторожно вправляется в общее создание? Конечно, есть режиссерское творчест­во, и есть актерское творчество. Другое дело, что непросто добиться, чтобы эти два начала уживались друг с другом.

Тут можно, разумеется, размышлять о творчестве актера па раз-пых этапах создания спектакля. Возможна такая точка зрения: ког­да актер репетирует, — он творит, он спонтанен, а на спектакле пусть выполняет определенный рисунок. Или наоборот: пусть он на репетиции дисциплинированно осуществляет задания режиссе­ра, а на спектакле импровизирует, пусть будет свободным от ре­жиссуры. Трудно выбрать между тем и другим взглядами, но ду­маю, если актер не будет творить на репетиции, если он уже на репетиции не отдастся себе, своему таланту, если его репетицион­ный процесс не будет свободным и щедрым, не будет полнозвуч­ным и спектакль.

Однако теперь я хочу обратиться к одной статье Анатолия Ва­сильевича, которая помещена в последнем томе его собрания сочи­нений, в его наиболее, я бы сказал, грустной книге. Вообще, четы­рехтомник начинается со счастливого, гармоничного, полного творческого счастья первого тома и доходит до довольно печально­го последнего тома, которому даже названия не подобралось — просто «Книга четвертая». Здесь есть статья «Как я учил других». Это удивительная статья, волнующая и необыкновенно печальная.