Прокофьев Н.И. Предисловие //Хождение за три моря Афанасия Никитина. М., 1980. С.7-41.

Более пятисот лет назад, в середине XV века, рус­ский купец из Твери Афанасий сын Никитин совершил смелое путешествие в загадочную Ин­дию, о богатстве и жизни которой тогда бытовали на Руси и в Западной Европе сказочные предания, и составил для соотечественников описание свое­го путешествия, известное под названием «Хожение за три моря». До этого путешествия Афанасий Никитин побывал в других странах. Это был предприимчивый и энергичный купец, образован­ный, наделенный природным умом и дипломати­ческим тактом.

Путешествия, особенно торговые, в то время были весьма рискованными и опасными. На купеческие караваны нападали местные феодальные власти­тели и разбойники, державшие под неусыпным наблюдением торговые пути. Поэтому, отправ­ляясь в дальний путь, купцы собирались партия­ми, держали вооруженную охрану, да и сами носили оружие и в совершенстве владели им. Феодальные условия жизни побуждали их созда­вать специальные купеческие корпорации, спо­собные защитить сословные интересы. Корпора­ции требовали строгой дисциплины и организо­ванности от всех своих членов. Занятие торгов­лей, необходимость путешествия воспитывали в купцах отвагу, решительность, умение быстро ориентироваться в сложной и необычной обста­новке, смекалку и расчетливость.

В XV веке купечество было прогрессивным сосло­вием на Руси. Оно оказывало большое влияние на политику великих князей. Купцы принимали деятельное участие в государственном правле­нии. Выходец из купеческой среды Василий Мамырев, например, во второй половине XV века занимал пост дьяка посольского приказа, то есть ведал всеми внешними делами Московского госу­дарства. И это не случайно: купцов особенно ин­тересовали внешние связи Москвы. Приемы за­рубежных послов или поездки русских послов за границу не проходили обычно без их участия.

Поздней весной или в начале лета 1466 года в Моск­ву прибыл Хасан-бек, посол Ширванского царст­ва, находившегося в Прикаспийском Закавказье. Московские и тверские купцы, узнав о пред­стоящем обмене послами, с разрешения москов­ского великого князя Ивана III подготовили ка­раван для торговой поездки Волгою в Прикаспий­ские страны и Персию. Собрались в путь около трех десятков русских купцов, среди них нахо­дился и Афанасий Никитин, купец небогатый, но, несомненно, пользовавшийся влиянием и автори­тетом в своей среде, что дало ему возможность большую часть товара получить в кредит.

Торговый караван готовился отправиться из Ниж­него Новгорода, с кораблем московского посла в Ширванское царство Василия Папина, вниз по Волге до Каспия, а оттуда морем в Прикаспийское Закавказье. Однако почему-то Василий Папин отплыл из Нижнего Новгорода раньше. Плавание вниз по Волге было опасным. Русские купцы решили подождать возвращения из Москвы ширванского посла Хасан-бека и плыть с ним.

До Астрахани купеческие и посольские корабли спустились благополучно. Но под Астраханью вспыхнула жестокая схватка с татарами. По дого­вору город Астрахань должен был играть посред­ническую роль в торговле Московского государ­ства с Прикаспийскими странами и Персией, однако договорное обязательство нередко нару­шалось астраханским ханом. Корабли были за­хвачены и разграблены. Афанасий Никитин так описал эти события: «Поехали есмя мимо Хазта-рахан, а месяц светит, и царь (астраханский хан. — Н. П.) нас видел, и татарове к нам клика­ли: «Качма, не бегайте». А мы того не слыхали ничего. А бежали есмя парусом. По нашим гре­хом царь послал за нами всю свою орду. Они нас постигли на Богуне (на одном из прото­ков Волги. —Н. П.), и учали нас стреляти, у нас застрелили человека, а у них дву татаринов застрелили... а моя была мелкая рухлядь вся в меншем судне. А в болшом судне есмя дошли до моря, ино стало на усть Волги на мели, а они нас туто взяли, да судно есмя взад велели тянути вверх по езу. И тут судно наше меншее пограбили и четыре головы взяли (заложника­ми.— Н. П.) рускые, а нас отпустили голыми головами за море, а вверх нас не пропустили вести деля (то есть чтобы не дали вести москов­скому князю о нарушении договора.—Н. П.)».

Из всего каравана уцелело только два корабля, один из них был разбит позже во время шторма на Каспийском море, у Дагестанского побережья, и разграблен местными племенами, а русские купцы были захвачены в плен.

В Дербенте русские купцы через посла Василия Папина обратились к правителю Ширвана с прось­бой оказать помощь в освобождении товарищей и хотя бы частичном возмещении убытков, что­бы вернуться на Русь, но получили отказ. Афана­сий Никитин пишет о создавшемся тяжелом по­ложении купцов: «И мы, заплакав, да розошлися кои куды: у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли, а иные осталися в Шамахее, а иные пошли роботать к Баке».

Афанасий Никитин не мог вернуться на Русь, ему нечем было расплатиться за взятые в долг товары. Он отправился в Баку, а оттуда перебрался в Пер­сию. Чем он занимался в этих местах — осталось неизвестным. Подробности пребывания в Каспий­ском Закавказье и Персии он не описывает, а ограничивается перечислением крупных городов, где ему пришлось побывать.

Из всех персидских впечатлений он поведал лишь о представлении мистерии, свидетелем которой он был, находясь в знаменитом средневековом городе Ирана — Дрее (развалины его сохранились вблизи нынешнего Тегерана). Это массовое зре­лищное представление не могло не поразить во­ображение нашего путешественника. В мистерии инсценировалось предание о гибели Хусейна бин-Али и других потомков пророка Мухаммета. Ми­стерия исполнялась на площади в первые десять дней мусульманского лунного календаря. Ми­стерия имела стихотворный текст, но в ходе ее представления допускалась и импровизация. Во время представления экзальтированные зрители колотили себя в грудь кулаками, сопровождали игру выкриками, бурно реагировали на все то, что разыгрывалось на подмостках. Подробности этого представления Афанасий Никитин не опи­сывает, он ограничивается лишь замечанием: «А ту (в Дрее.— Н. П.) убили Шаусеня Алеевых детей и внучат Махметевых, и он их про­клял».

В Персии Афанасий Никитин находился более двух лет. Он сблизился с местными купцами, вошел к ним в доверие. Надо полагать, что именно здесь у него возникло намерение посетить загадочную Индию вместе с персидскими купцами, которые оказывали покровительство обаятельному чуже­земцу. К этому времени он сумел приобрести какие-то средства, что позволило ему совершить это путешествие.

На небольшом острове в Персидском заливе Ормузе (Гурмызе) Афанасий Никитин прожил месяц, готовясь к плаванию через Индийский океан. Этот маленький островок, несмотря на тяжелые природные условия, являлся важнейшим центром средневековой торговли. Здесь были сооружены водные бассейны, разведены сады, где днем укры­валась от зноя, а по ночам веселилась купеческая и феодальная знать. Одним словом, Ормуз утопал в роскоши, но Афанасий Никитин не обратил внимания на эту сторону феодально-купеческой жизни, а указал лишь на страшную жару, господ­ствовавшую на острове («солнце варно, человека сожжет») и на морские приливы, повторявшиеся дважды в день.

Весной 1469 года Афанасий Никитин под именем купца хаджи Юсуфа из Хорасани вместе с персид­скими купцами погрузился на острове Ормузе в парусный и весельный корабль (таву). В Индию наш путешественник вез коня, что освобожда­ло его, по индийским законам, от довольно вы­сокой пошлины. Через десять дней корабль прибыл в порт на Аравийском побережье Москат, а оттуда отправился через Индийский оке­ан к западному побережью Индии, в порт Камбат.

Первое время русский купец вращается среди тор­говых людей в той части Индии, которая была завоевана мусульманами, в царстве Бахманидов, во главе которого в то время стоял Мухаммед-шах III.

Из царства Бахманидов Афанасий Никитин пере­брался в индуистское государство Виджаянагар. Еще в столице Бахманидов Бидаре (Бедерь) он познакомился с индусами, признался им, что он русский, христианин, а не мусульманин, не за­воеватель и что имя ему не Юсуф из Хорасани, а Афанасий. После этого признания индусы не стали ничего от него скрывать: «ни о ястве, ни о торговле, ни о маназу (молитве.— Н. П.), ни о иных вещех, ни жон своих не учали крыти (скры­вать. — Н. П.)».

Афанасий Никитин совершает с индусами палом­ничество к религиозному индуистскому центру — Парвату, живет среди социальных низов Индии, проникаясь уважением к народу, к их быту, ве­рованиям и нравам, знакомится с ремеслами, с добычей и обработкой драгоценных кам­ней, с религиозно-художественными памятни­ками.

После путешествия по городам и селам Виджаянагара Афанасий Никитин вернулся в Бидар. Здесь ранней весной 1472 года у него сложился план возвращения на Русь. Русский путешественник тосковал по родине и сокрушался, что на чужбине забыл христианский календарь: «А Великаго дни въскресения Христова (пасхи.—Н. П.) не ведаю, а по приметам гадаю... А со мною нет ничего, никоея книги, а книги есмя взяли с собою с Руси; ино коли мя пограбили... а яз забыл веры крестьяньские всее... праздники...»

Афанасий Никитин сердцем и мыслями устремился на родину, но для возвращения обстоятельства складывались неблагоприятно. Из портового го­рода западного побережья Индии Добыля он бо­лее месяца плыл по Индийскому океану и ока­зался у берегов Эфиопии — видимо, корабль попал в шторм и потерял ориентацию. Из Эфио­пии он перебрался в Ормуз. Еще в Индии он узнал, что прежним путем возвращаться на Русь нельзя, так как вся эта территория охвачена военными действиями между правителем объеди­нения туркменских племен Ак-Койюнлу — Узун-Хасаном и султаном османской Турции. Скорбно записывает Афанасий Никитин: «А иного пути нет никуды. А на Мякку (Мекку.— Н. П.) итти, ино стати в веру бесерменскую (мусульман­скую.— Н. П.), занеже кристьяне не ходят на Мякку за веру. А жити в Гундустани, ино вся собина (средства.— Я. П.) исхарчити, занеже у них все дорого: один есми человек, ино по полу­третья (два с половиной.— Н. П.) алтына на харчю идет на день, а вина есми не пивал, ни сыты». И все же, несмотря на опасность, им было при­нято решение продвигаться до Центральной Пер­сии прежним путем, затем свернуть на северо-запад к одному из крупных экономических и культурных центров средневекового Ирана — Тевризу и, пересекая Турцию, добраться до пор­тового города на Черном море Трапезунда. есь путь от Индии до Черного моря Афанасий Никитин преодолел для того времени и суровых условий путешествия довольно быстро, почти за шесть месяцев, и прибыл в Трапезунд 1 октября 1472 года. Этот город ранее был столицей Тра-пезундской империи, здесь проживали греки, грузины, лазы, но в середине XV века он был завоеван османской Турцией.

В Трапезунде Афанасий Никитин был задержан на пограничной заставе. Заподозрили в нем лазут­чика Узун-Хасана, обыскали и отобрали все то немногое, что у него имелось. В своем «Хожении» он записал: «А в Трапизоне ми же шубашь да паша (военачальник и наместник.— Н, П.) много зла учиниша, хлам мой весь к себе възнесли в город на гору, да обыскали все — что мелочь добренкая, ини выграбили все, а обыскывают грамот, что есми пришол из орды Асанбега (Узун-Хасана.—Н. П.)». Вполне возможно пред­положить, что за грамоты были приняты на по­граничной заставе записи, которые Афанасий Никитин вел во время путешествия и которые, по-видимому, были у него отобраны.

Третье море, Черное, Афанасий Никитин переплыл поздней осенью на попутном корабле и 5 но­ября прибыл в крымский портовый город Кафу (Феодосию). Здесь встретился с русскими купца­ми и с ними отправился на Русь. Однако добрать­ся до родного края ему было не суждено. В пути он заболел и под Смоленском скончался.

Афанасий Никитин совершил путешествие из Евро­пы в Индию на четверть века раньше португаль­ского мореплавателя Васка да Гамы. Важно подчеркнуть и различные цели путешествий этих людей. Афанасий Никитин отправился в далекое и небезопасное путешествие с исключительно мирными целями, с намерением разведать путь из Руси в Индию, установить дружеские культурно-экономические связи русского народа с народами Юго-Восточной Азии. Подвижнически, в одиночестве преодолел путь туда и обратно. Васко да Гама прибыл в Индию на трех кораблях с командой 160 человек, он выступил как завое­ватель: вторично он прибыл в Индию с военной флотилией, состоящей из 13 кораблей, которые возвратились в Европу с награбленными цен­ностями. Афанасий Никитин вернулся на Русь без богатства, с утратой даже того немногого, что имел, но с добрыми воспоминаниями о странах Востока и с добрым чувством к индийскому народу.

Афанасий Никитин обессмертил свое имя не только отважным путешествием, но в большой степени составлением путевых записок, известных под названием «Хожение за три моря». Эти записки вызвали интерес его современников, «Хожение» стало известно на Руси уже в год возвращения Афанасия Никитина из Индии, сразу после его смерти. Им в первую очередь заинтересовались русские купцы, которые по достоинству оценили «написание Офонаса Тверетина». Возможно, это были те самые купцы, с которыми Афанасий Ни­китин добирался из Кафы на Русь, которые слы­шали его рассказы об Индии и которые похоро­нили русского путешественника где-то под Смо­ленском. Именно они бережно сохранили «его рукы те тетрати» (а возможно, и переписали), привезли их в Москву к дьяку посольского при­каза Василию Мамыреву.

Не могли не заинтересовать путевые записки Афанасия Никитина и дьяка Василия Мамырева, од­ного из образованнейших людей того времени, знавшего цену подобным произведениям. Еще до Афанасия Никитина Василий Мамырев сам со­вершил путешествие по странам Ближнего Восто­ка и описал эти страны. Надо полагать, что дьяк докладывал и о путешествии и о записках Афана­сия Никитина царю Ивану III.

Три года спустя после возвращения Афанасия Ни­китина из Индии, когда составлялся московский летописный свод, летописец, пользовавшийся обычно великокняжеским архивом для этого дела, обнаружил рукопись «Хожение за три мо­ря», заинтересовался ею, пытался узнать подроб­ности о самой личности Афанасия Никитина и об обстоятельствах его путешествия, но сведений оказалось немного. Рукопись была бережно пе­реписана и включена в летописный свод под 1475 годом. При переписывании летописец ста­рался сохранить каждое слово, нарушая тради­цию исправления и переработки источника для летописного текста, копировал даже непонятные иноземные фразы, особенно на языке хинди, ко­торый не был известен в то время на Руси. Так в европейской литературе впервые появилось правдивое и точное, без легенд и домысла описа­ние Индии, ее природы, народа, быта и нравов, созданное русским путешественником Афанасием Никитиным.

Свой литературный труд Афанасий Никитин завершал на территории Руси, на пути от Кафы к Смоленску, когда он уже миновал три моря. Не все его сочинение написано с одинаковой тща­тельностью. Для первой половины характерно вы­сокое литературное мастерство: краткость, яс­ность, отточенность слова (эта половина оканчи­вается описанием индуистского религиозного центра—Парвата). Во второй половине встреча­ются повторения и даже противоречивые сведе­ния. Именно в этой части в изобилии присутст­вуют иноязычные слова и фразеологические обороты — тюркско-арабско-хинди-персидские.

О том, что литературная обработка и составление «Хожения» как целостного литературного произ­ведения проводились автором на территории Ру­си, уже после возвращения Афанасия Никитина из путешествия, свидетельствует само начало пу­тевых записок, где упоминается «третье море Черное, дория Стемъбольская» как пройденное. В конце вторично говорится: «Милостию же божию преидох три моря». Следовательно, и начало и конец были написаны после возвращения путе­шественника «из-за морей».

Обращает на себя внимание еще одна стилевая особенность «Хожения»: на рассказах об Индии, не говоря уже о кратком описании маршрута по Персии, который мог менее всего удержаться в памяти путешественника, лежит печать обобщен­ности, возможной при воспоминании о давно прошедших событиях. По-видимому, и рассказы о столкновениях с татарами в Астрахани, о хода­тайстве русских купцов перед правителем Ширвана относительно освобождения товарищей, захваченных кайтуками у Дагестанского побе­режья, написаны на основе давних воспоми­наний.

В очерках об Индии нередко встречаются числовые подробности: расстояния между основными го­родами, обозначаемые днями хода, количество войск и слуг у султана и правителей Индии. Од­нако и на этих числах лежит печать округлен­ности и той же обобщенности: это обычно цифры с нулями — 10, 20, 50, 100, 300. Лишь в отдельных случаях цифры точны: цена проданного жеребца («наложил на него 60 да 8 футунов»), количество вер в Индии («80 и 4 веры»), количество русских купцов, уцелевших после столкновения под Астраханью («да русаков нас 10 головами, да в другом судне б москвич да 6 тверич»), количество воинов, находившихся на боевых слонах («по 6 человек, а на великом слоне 12 человек») и еще некоторые весьма немногие примеры подобного рода.

Другой вывод, вытекающий из анализа текста, состоит в том, что Афанасий Никитин вторую по­ловину «Хожения» писал торопливо и оставил в незавершенном виде. Возможно, он не мог его завершить по состоянию здоровья: возникает предположение, что смерть оборвала работу писателя на полуслове.. Особенно такое впечатле­ние создается при чтении конца «Хожения». После заключительных слов: «Милостию же божию преидох три моря» — идет фраза на арабско-тюркско-персидской языковой смеси, смысл которой значит: «Остальное бог знает и ве­дает». Затем следует слово «аминь», обычно завершающее текст. Но и вслед за этой традици­онной концовкой продолжается иноязычная запись, довольно бессвязная. Не является ли эта запись последним молитвенным обращением, последним вздохом умирающего русского путе­шественника и писателя?

* * *

Афанасий Никитин поведал русскому читателю об огромных пространствах земного шара — от Егип­та до берегов Тихого океана. Он называет Каир, Дамаск, города Малой и Передней Азии, Красного моря и Персидского залива, Эфиопии, Пакистана, Индии, сообщает сведения о Цейлоне (Силяне), Бирме (Певгу), Южном и Северном Китае, о ка­кой-то неясной для нас восточной стране Шабат, или Шабаит, находившейся, видимо, в Индокитае. Описание мировых портов Востока основывается не только на личных впечатлениях путешествен­ника, но и на знаниях, добытых каким-то иным путем: Афанасий Никитин не был, например, в Калькутте, на Цейлоне, в Бирме, однако его рассказы об этих местах так же точны, как и описание Ормуза, где он побывал дважды.

Все рассказанное Афанасием Никитиным об Индии было новым, неведомым. В известном современ­никам Афанасия Никитина литературном памятнике «Сказание об Индийском царстве», появив­шемся в пору крестовых походов в Европе, а за­тем, в переработанном виде, и на Руси, рассказы­валось об индусах как о людях рогатых, триногих, шестируких, с глазами и ртом на груди, с песьими головами, трехсаженного роста, то есть передавались сказочно-фантастические несура­зицы о народе, животном и растительном мире Индии. В русских летописях содержались тоже лишь единичные упоминания об Индии. Так, в' Псковской первой летописи под 1352 годом гово­рится о страшной эпидемии, во время которой на пути из Пскова умер новгородский архиепи­скоп Василий («на пути борзе разболелся, мало поболев преставился на реце Узе»), и объясняется причина возникновения эпидемии: «Некоторые же реша: той мор из Индейской земли, от Солн­ца Града»(1).

Хожение за три моря» многогранно, почти энциклопедично по содержанию. Из обилия впечатлений, которые вынес во время путешествия Афа­насий Никитин, в записки было занесено все, что интересовало путешественника и что могло интересовать русского читателя. В «Хожении»

-----------------------------------------------

1. Полное собрание русских летописей, т. IV. Спб., 1848, с. 191.

 

сообщается о городах мусульманского Востока и Индии, об их экономике и торговле, о верхах феодального общества и обездоленных социаль­ных низах, о религии и быте, о климате и звездах на южном небе, об армии и ее вооружении, о феодальных войнах и о национальном угнетении, о богатстве и бедности, о социальных противоре­чиях и о кастовой и религиозной разобщенности, об искусстве и ремеслах и многом другом.

Описания и суждения Афанасия Никитина пре­дельно кратки и точны. Простота и ясность при­дает им особую убедительность. Повествование ведется без мелкого чувства личной обиды и запальчивости. Смысл и тон повествования го­ворит о том, что пишет человек, который много знает, смотрит на окружающий мир глазами муд­реца, лишенного религиозной и национальной ограниченности. Со страниц произведения выри­совывается облик человека и писателя широких взглядов, позволивших ему глубже понять на чужбине величие Руси и русского народа и одно­временно проникнуться глубоким уважением к народам Востока, к их культуре, их обычаям и нравам.

Наряду с этим Афанасий Никитин сознавал, что господствующие сословия феодального общества этих стран несправедливы, жестоки, своевольны, заражены неуемным стяжательством. Они беспо­щадны друг к другу, а об их отношении к просто­му люду и говорить не приходится. Русский путешественник убеждается: во всех странах бояре несправедливы. В богатой Индии, оказыва­ется, богаты немногие. В ней много доброго, но много и зла, особенно среди феодальных верхов и правителей. Он выразительно характеризует их: «А все злодеи, а жонки все... ведмы, да тать, да ложь, да зелие, осподарев морят зе­лием».

Афанасий Никитин с осуждением и скорбью пишет о жестокости феодальных грабительских войн и пагубности их для народа. Под индийским (виджаянагарским) городом Биченегир, природные условия которого благодатны («чюдна места велми угодна все»), бахманидский султан Му­хаммед III беспощадно погубил свое войско ради захвата богатейших сокровищ города: «Под горо­дом же стояла рать месяць, и люди померли безводни, да голов велми много изгибло з голоду». Когда город был захвачен, с огромными потеря­ми («...рати его изгибло пять тысяч люду добраго»), началось бессмысленное, мстительное из­биение населения и безудержный грабеж («вы­секли 20 тысяч поголовья мужскаго и женьскаго, а 20 тысяч полону взял, и великаго и малаго, а продавали голову полону по 10 тенек, а робята по две тенкы»).

В итоге наблюдений почти шестилетнего странст­вования Афанасий Никитин приходит к выводу, что жизнь народов мира имеет много общего. Все они заслуживают доброго и сострадательного от­ношения. Эти мысли нашли у него религиозное осмысление, характерное для средневекового мировоззрения. Известно, что во второй половине XV века в связи с развитием на Руси еретического движения, именуемого московско-новгородской ересью, и появлением реформистских тенденций в общественной мысли,. заметно заявляет о себе взгляд о равенстве вер и народов. Эти веяния исторической жизни сказались и на воззрениях Афанасия Никитина. Был ли Афанасий Никитин последовательным выразителем реформистских и еретических идей своего времени или его воз­зрения носили черты стихийного религиозного свободомыслия, сложившегося на основе собст­венного жизненного и религиозного опыта, мы не знаем. Но, несомненно, по своим воззрениям он стоял на прогрессивных гуманистических по­зициях.

Следует заметить, что идея уважительного отноше­ния к нравам и верам других народов была харак­терна для многих произведений древнерусской литературы. Еще на заре русской письменности, во второй половине XI века, знаменитый писатель и церковный деятель, основатель Киево-Печерского монастыря Феодосии писал в посла­нии киевскому князю Изяславу Ярославичу: «Аще видиши нага, или голодна, или зимою или бедою одержима, еще ли будет жидовин, или срацин, или болгарин (имеются в виду волжские болгары.— Н. П.), или еретик, или латинянин, или ото всех поганых (язычников.— Н. П.),— вся­кого помилуй и от беды избави яко же можеши» (1). В XV и XVI веках эта идея находила иную форму выражения: «Бог больше всего любит не веру, а правду», при этом слово «правда» воспринима­лось и осознавалось по значению и как стремле­ние способствовать созданию единого русского централизованного государства, в состав которого начали входить приволжские и приуральские на­роды. Афанасий Никитин, впадая в общий тон русской литературы, не был в этом отношении одиноким писателем.

Однако гуманистические взгляды Афанасия Ники­тина, как и его предшественников и современни­ков, не означали безразличия к верам, которые

-----------------------------------------------------

1. Труды Отдела древнерусской литературы, т. V. М.—Л., 1947, с. 172.

 

в средние века являлись своеобразной формой выражения государственных, национальных, философско-политических идей и патриотических чувств. Нужды и интересы Русского государства и особенно русского народа Афанасий Никитин, несомненно, ставил на первое место, а вера пра­вославная была символом родины и потому оста­валась для него незыблемой и непревзойденной, хотя его представления и отклонялись от ортодок­сального представления о христианстве и его дог­матах.

Знание жизни других народов еще в большей сте­пени развивало и укрепляло в нем чувства привя­занности и любви к родине, в которых путешест­венник неоднократно признается в своем произ­ведении. Он и на чужбине оставался страст­ным приверженцем своего народа, родных обычаев.

Во время пребывания в чужих странах перед мыс­ленным взором Афанасия Никитина все время стояла Русь, ради интересов которой они плавал за три моря. Признание Афанасия Никитина, что нет в мире лучше Русской земли, идет вслед за перечнем богатых природными дарами земель и стран («в Гурзыньской земле добро обилно всем; да Турская земля обилна велми; да в Волоской земле обилно и дешево; да Подольская земля обилна всем»). Но Русская земля для Афа­насия Никитина дороже всех других стран: «Рус­ская земля да будет богом хранима! Боже, сохра­ни ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя бояре Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля благоустроенной, и да бу­дет в ней справедливость». Нам, потомкам Афана­сия Никитина, нужно отдать должное высокому подвигу любви и преданности родине русского путешественника.

Своим сочинением Афанасий Никитин расширил географические представления о мире и дал со­временникам новое представление о народах, его населяющих. Земли не оканчиваются пределами грех морей, они простираются и дальше. За этими морями лежат другие моря и другие страны. В них живут обыкновенные люди. Хотя они и отличают­ся по верам и обычаям, разобщены пространством и религиями, социальными и сословными пере­городками, но они так же страдают и радуются, любят и враждуют, верят в божества и ждут от них помощи. В итоге таких раздумий у него сло­жилось представление о боге не какой-то одной религии, а о боге вообще для человечества. Он осознавал, что эта еретическая мысль не может быть одобрена русскими церковниками, поэтому скрыл ее в записях на непонятной для русских людей того времени языковой смеси. Сквозь эпически спокойный тон повествования просту­пает затаенная грусть о неустроенности жизни на земле, несбыточная мечта о согласии и равенстве народов, тоска по родине.

«Хожение за три моря» принадлежит к числу ярких памятников древнерусского языка. В основе его лежит живая русская народная речь. В нем нет пословиц и поговорок, характерных для народной речи, или каких-либо фольклорных влияний, и, несмотря на это, и по содержанию и по языку оно относится к произведениям народным, оно про­низано народными взглядами и написано народ­ным языком. Если современный читатель хочет представить себе народный язык второй полови­ны XV века, он найдет его в путевых записках Афанасия Никитина.

Установка на стиль разговорной лексики, фразе­ологии и синтаксиса обуславливалась требова­ниями самого жанра: в хожениях, по литератур­ным взглядам того времени, обязательны были простота, точность и ясность изложения. Ритори­ческий, приукрашенный стиль, характерный для многих произведений той эпохи, избегался в про­изведениях этого жанра. Один из зачинателей жанра древнерусских хожений игумен Дани­ил в самом начале XII века провозгласил, что писать произведения подобного рода надо «не хитро, но просто». Впоследствии путешественни­ки-писатели новгородцы Добрыня Ядрейкович (XIII век) и Стефан (XIV век), Игнатий Смольнянин (конец XIV века) и другие широко пользо­вались разговорным языком в своих путевых записках.

В «Хожении за три моря» ведется неторопливый сказ много видевшего человека. Нередко речь самого путешественника-повествователя сливает­ся с речью других описываемых им лиц. Рассказ о пребывании русских купцов в Дербенте начи­нается «от первого лица», а затем переходит в прямую речь других лиц: «И пришли есмя в Дербенть. И ту Василей поздорову пришел, а мы нограблени. И били есмя челом Василию Папину да послу ширваншину Асанбегу, что есмя с ними пришли, чтобы ся печаловал о людех, что их поймали под Тархи кайтаки. И Асанбег печаловался и ездил на гору к Булату-бегу. И Булат-бег послал скорохода к ширваншебегу: что, господи­не, судно руское розбило под Тархи, и кайтаки пришед люди поймали, а товар их розграбили...»

На таком слиянии речи повествователя с прямой речью описываемых лиц строятся очерки о разграблении каравана судов под Астраханью, о принуждении Афанасия Никитина в Чунере и Бидаре принять мусульманство, о переходе через Индийский океан, из Добыля к берегам Эфиопии и другие.

Афанасий Никитин избегает прямых оценочных эпитетов или оценочных определений. Лишь в единичных случаях встречаются определе­ния типа «изгибло... люду добраго». Такой объективизм изображения сказался на лекси­ке «Хожения». Автор прежде всего обозна­чает предметы и действия, связанные с темати­кой отдельных описаний. Нередко глаго­лы повторяются, они не отличаются оригиналь­ностью, автор к этому не стремится, это обычные слова, обозначающие обычные дей­ствия.

Интерес представляет использование в «Хожении» иноязычной лексики и фразеологии. По подсче­там Ю. Н. Завадовского, арабских слов в записках Афанасия Никитина около 280, и все они употреб­лены как элементы иранской или тюркской речи. Индийские слова, по выводам исследователя, сравнительно редки, что дает возможность пред­полагать, что язык хинди Афанасий Никитин знал поверхностно. «Зато,—пишет Ю. Н. Завадовский,—Афанасий Никитин, видимо, хорошо владел разговорной татарской, таджикской и иранской речью» (1).

Иноязычная лексика и фразеология применяются Афанасием Никитиным с различными целями. Во-первых, иногда писатель вынужден был прибе­гать к ней, потому что не находил в русском языке адекватных слов, поскольку не было на Руси и тех предметов, которые встречал путе­шественник в восточных странах. При этом ска­зывалась и привычка к чужой речи после дли­тельного пребывания в «иных странах». Некото­рые иноязычные слова стали настолько привыч­ными Афанасию Никитину, вошли в его индиви­дуальный словарный запас, что, хотя русскому читателю эти иноземные слова были непонятны, писатель не счел необходимым их объяснить. На­пример, такие фразы вряд ли мог понять совре­менный Афанасию Никитину читатель: «а гарипов (иностранцев.— Н. П.) не пускают во град», «то везде булгак (мятеж.— Н. П.) стал», и вторых, иноязычные слова и фразеологические обороты используются писателем в качестве сознательного литературного приема, чтобы

_____________________________

1. Ю. Н. Завадовский. К вопросу о восточных словах п «Хожении за три моря» Афанасия Никитина. Труды Института востоковедения. Вып. 3. Ташкент, 1954, с. 139— 140.

придать изображаемому местный колорит. Это особенно видно в тех случаях, когда иноземным словам дается пояснение. Разновидностью этого приема следует считать передачу и целях вырази­тельности прямой иноземной речи: «Поехали есмя мимо Хазтарахан, а месяц светит, и царь нас видел и татарове к нам кликали: «Качма, не бе­гайте»; слово «качма» точно переведено писате­лем: не бегайте. При описании плавания по Ин­дийскому океану: «идох же в таве по морю месяць, а не видех ничего; на другий же месяць увидех горы Ефиопскыя. Ту же людие вси воскричаша: «Олло перводигер, олло конъкар, бизим баши мудна насипь бельмышти», а по-рускыи языком молвят: «Боже осподарю, боже, боже вышний, царю небесный, зде нам судил еси погибнути».

В-третьих, иноязычный текст служит писателю для сокрытия недозволенных мыслей, своего рода их шифровки. Так, Афанасий Никитин иноязычным текстом счел нужным записать мысль о неспра­ведливости бояр на Руси, о недостойном поведе­нии женщин на постоялых дворах в мусульман­ской Индии и др. Этот прием, не встречающийся в других древнерусских путевых записках, харак­терен лишь для языка «Хожеиия» Афанасия Никитина.

Существует мнение, что Афанасий Никитин при­надлежит к числу древнерусских писателей, не получивших специальной выучки, что его записки по своему стилю «безыскусственны». Но если понимать «безыскусственность» как ясность и простоту повествования и языка, то эта простота повествования, стиля и языка тре­бовала не меньшего литературного умения, вы­учки и мастерства, чем риторический приу­крашенный стиль типа «плетения словес». В простоте повествования Афанасий Никитин до­стиг высокого совершенства, овладев мастерст­вом предельной краткости и выразительной точности — основными качествами народного языка.

Хожение за три моря» Афанасия Никитина стало поворотным этапом в развитии популярных в Древней Руси путевых записок, называвшихся, помимо «хожений» («хождений»), «путниками», «странниками», «паломниками», а вся совокуп­ность записок о путешествиях — хождениями. Эти произведения составляли особый вид эпиче­ской повествовательной литературы, которую мы можем назвать очерковой по своему содержанию и формальным признакам.

Первоначально, в XII—XIII веках, усилия писате­лей-путешественников были направлены на то, чтобы рассказать о христианском Востоке, о его связях с Русью, о культовом искусстве и об опыте культовой практики Византии. Знаменитый писа­тель начала XII века Даниил, автор широко из­вестных в Древней Руси путевых заметок о Па­лестине, первым на Руси разработал принципы написания произведений этого жанра, паломни­ческих хождений. Вся последующая литература хождений развивалась в этом направлении и с сохранением тех формальных компонентов, ко­торые были заданы Даниилом: писать лишь о том, что видел и слышал сам путешественник, не выставлять на первый план свою личность, свои переживания, как это имело место в западноев­ропейских произведениях подобного рода; писать «не хитро, но просто», писать так, чтобы чтение путевых записок могло заменить само путешест­вие; создавать относительно самостоятельные небольшие очерки-зарисовки и группировать их в целое произведение на основе временного или пространственно-топографического принципа; би­блейская или апокрифическая легенда — необхо­димый элемент в паломнических хождениях, но она должна быть локальной, соотнесенной с оп­ределенной историко-географической местностью.

Эти принципы жанра будут соблюдаться писате­лями-путешественниками на протяжении всей истории литературы Древней Руси. Придерживал­ся их и Афанасий Никитин, кроме одного: он от­казался в своих записках от библейско-апокрифических мотивов.

Следующий этап в развитии жанра начинается с появления в 90-х годах XIV века «Хожения Игна­тия Смольнянина в Царьград», известного под названием и как «Пименово хожение». Игнатий Смольнянин создает произведение, стоящее на грани между светскими и паломническими хож­дениями (описание христианских святынь в нем отодвинуто на второй план). Главное в записках Игнатия Смольнянина — это описание пути до Царьграда, повествование о дворцовом переворо­те в византийской столице и венчании на царство нового императора.

В 40-х годах XV века создаются путевые очерки о Западной Европе («Хождение Неизвестного Суздальца на Ферраро-флорентийский собор» и «Исхожение Авраамия Суздальского»).

Во второй половине XV века начинается планомер­ное и последовательное описание стран мусуль­манского Востока, их экономики и культуры, создаются путевые записки о Египте, Малой и Передней Азии. Русские путешественники Варсонофий и современник Афанасия Никитина, известный под именем гость Василий, дали опи­сания Египетско-Сирийскому султанату, городам Карамана и запада османской Турции. «Хожение за три моря» Афанасия Никитина в этом отноше­нии является продолжением путевых записок своих современников и вместе — вершиной в ис­тории древнерусского путевого очерка. Своим «Хожением» Афанасий Никитин окончательно утвердил новый тип повествователя: вместо па­ломника по святым местам появляется светский путешественник с широким кругозором и много­гранным интересом к жизни народов других стран.

В «Хожении за три моря» Афанасия Никитина от­разился запрос эпохи. Пока господствовало мон­голо-татарское иго на Руси, путь на Средний и Южный Восток был закрыт. Но во второй полови­не XV века, когда Московское государство стало могущественной европейской державой, предпри­нимаются попытки установить утраченные тор­говые и политические связи с восточными стра­нами, начинается поиск новых путей не только в Среднюю, но и Юго-Восточную Азию. Поиск новых путей на Восток характерен и для стран Западной Европы. В XV веке османская Турция, после захвата Константинополя, перекрыла все морские торговые пути между Западом и Восто­ком, поэтому наиболее развитые европейские державы вынуждены были искать сухопут­ные пути на Восток. С этой целью в 1476 году Амвросий Контарини из Венеции продвигал­ся в Персию через Польшу, а на обратном пути побывал в Москве. Пытались в XVI веке проникнуть в Индию и английские купцы, вступив для этого в переговоры с Иваном Грозным.

Шли столетия, но путь, проложенный Афанасием Никитиным, оставался неосвоенным. По его сле­дам только в 1623 году совершил путешествие в Персию Федор Котов, оставив записи «о ходу в Персидское царство». Затем в 40-х годах XVII века при царе Алексее Михайловиче были снаря­жены три посольства на Восток, перед которыми ставилась задача разведать удобный путь в Ин­дию от Астрахани через Бухару или персидские города сухопутным или водным путем. Эти поиски хотя и представляют несомненный интерес для понимания кругозора и предприимчивости рус­ских людей того времени, однако никак не могут сравниться с подвигом Афанасия Никитина, а за­писки Федора Котова — с его путевыми очерками по глубине содержания и литературному мастер­ству.

«Xожение за три моря» Афанасия Никитина не по­теряло своего значения и для наших дней. Это произведение представляет несомненную цен­ность и как исторический источник для изучения средневековой Индии и Московской Руси XV ве­ка, и как памятник живого древнерусского языка, и как произведение очерковой литературы, отра­зившее глубокий патриотизм русских людей и вечные общечеловеческие устремления к миру и согласию между людьми, независимо от их на­циональности и расовой принадлежности, осуж­дение грабительских, несправедливых войн, то есть те благородные чувства и побуждения, ко­торые не отошли в прошлое. По глубине мыслей и чувств, по выражению русских народных и общечеловеческих чаяний, по простоте литера­турного оформления «Хожение за три моря» при­надлежит к великим произведениям литературы Древней Руси, и академик И. И. Срезневский имел все основания считать, что этот литературный «памятник в своем роде и для своего времени... в такой же мере единственный и важный, как и «Слово о полку Игореве»1.

заключение следует еще сказать, что древнерус­ские хождения как жанр, как устоявшаяся лите-

-----------------------------------------------

1 И. Срезневский. Хожение Афанасия Никитина за три моря. Спб., 1857, с. 19.

ратурная форма не исчезли бесследно в условиях нового времени. Они врастают в литературу пер­вой половины XVIII века, а затем, трансформи­руясь, сливаясь с древнерусским жанром посла­ния, обогащаясь вымышленным элементом, при­нимают новые жанровые качества в литературе последней четверти XVIII века. Имеются все основания утверждать, что в конце XVIII века не только под влиянием западноевропейской ли­тературы путешествий, но и на основе националь­ных многовековых традиций складываются веду­щие формы русского путевого очерка, сказав­шиеся в таких ярких произведениях русской ли­тературы, как «Письма русского путешественни­ка» Н. М. Карамзина, «Путешествие из Петербур­га в Москву» А. Н. Радищева, а затем в «Путе­шествии в Арзрум» А. С. Пушкина, «Фрегате «Паллада» И. Гончарова, «Острове Сахалин» А. П. Чехова. Безусловно, и современный путевой очерк, широко распространенный в советской ли­тературе, своими корнями уходит в глубь веков.