Песнь тридцать вторая
Эмпирей – Райская роза (продолжение)
В свою отраду вникший созерцатель
Повел святую речь, чтоб все сполна
Мне пояснить, как мудрый толкователь:
«Ту рану, что Марией сращена,
И нанесла, и растравила ядом
Прекрасная у ног ее жена.[1766]
Под ней Рахиль ты обнаружишь взглядом,
Глаза ступенью ниже опустив,
И с ней, как видишь, Беатриче рядом.[1767]
Вот Сарра, вот Ревекка, вот Юдифь,
Вот та, чей правнук,[1768] обращаясь к богу,
Пел «Miserere»[1769], скорбь греха вкусив.[1770]
Так, от порога нисходя к порогу,
Они идут, как я по лепесткам
Цветок перебираю понемногу.
И ниже, от седьмого круга к нам,
Еврейки[1771] занимают цепь сидений,
Расчесывая розу пополам.
Согласно с тем, как вера поколений
Взирала ко Христу,[1772] они – как вал,
Разъемлющий священные ступени.
Там, где цветок созрел и распластал
Все листья,[1773] восседает сонм, который
Пришествия Христова ожидал.
Там, где пустые врублены просторы
В строй полукружий,[1774] восседают те,
Чьи на Христе пришедшем были взоры.
Престол царицы в дивной высоте
И все под ним престолы, как преграда,
Их разделяют по прямой черте.
Напротив – Иоанн,[1775] вершина ряда,
Всегда святой, пустынник, после мук
Два года пребывавший в недрах Ада;[1776]
Раздел здесь вверен цепи божьих слуг,
Франциску, Бенедикту, Августину
И прочим, донизу, из круга в круг.[1777]
Измерь же провидения пучину:
Два взора веры обнимает сад,
И каждый в нем заполнит половину.
И знай, что ниже, чем проходит ряд,
Весь склон по высоте делящий ровно,[1778]
Не ради собственных заслуг сидят,
А по чужим, хотя не безусловно;
Здесь – души тех, кто взнесся к небесам,
Не зная, что – похвально, что – греховно.
Ты в этом убедиться можешь сам,
К ним обратив прилежней слух и зренье,
По лицам их и детским голосам.
Но ты молчишь, тая недоуменье;
Однако я расторгну узел пут,
Которыми тебя теснит сомненье.
Простор державы этой – не приют
Случайному, как ни скорбей, ни жажды,
Ни голода ты не увидишь тут;
Затем что все, здесь зримое, однажды
Установил незыблемый закон,
И точно пригнан к пальцу перстень каждый.
И всякий в этом множестве племен,
Так рано поспешивших в мир нетленный,
Не sine causa[1779] разно наделен.
Царь, чья страна полна такой блаженной
И сладостной любви, какой никак
Не мог желать и самый дерзновенный, –
Творя сознанья, радостен и благ,
Распределяет милость самовластно;
Мы можем только знать, что это так.
И вам из книг священных это ясно,
Где как пример даны два близнеца,
Еще в утробе живших несогласно.[1780]
Раз цвет волос у милости Творца
Многообразен, с ним в соотношенье
Должно быть и сияние венца.
Поэтому на разном возвышенье
Не за дела награда им дана:
Все их различье – в первом озаренье.[1781]
В первоначальнейшие времена
Душа, еще невинная, бывала
Родительскою верой спасена.
Когда времен исполнилось начало,
То мальчиков невинные крыла
Обрезание силой наделяло.
Когда же милость миру снизошла,
То, не крестясь крещением Христовым,
Невинность вверх подняться не могла.
Теперь взгляни на ту, чей лик с Христовым
Всего сходней; в ее заре твой взгляд
Мощь обретет воззреть к лучам Христовым».
И я увидел: дождь таких отрад
Над нею изливала рать святая,
Чьи сонмы в этой высоте парят,
Что ни одно из откровений Рая
Так дивно мне не восхищало взор,
Подобье бога так полно являя.
И дух любви, низведший этот хор,[1782]
Воспев: «Ave, Maria, gratia plena!»,[1783] –
Свои крыла пред нею распростер.
Все, что гласит святая кантилена,
За ним воспев, еще светлей процвел
Блаженный град, не ведающий тлена.
«Святой отец, о ты, что снизошел
Побыть со мной, покинув присужденный
Тебе от века сладостный престол,
Кто этот ангел, взором погруженный
В глаза царицы, что слетел сюда,
Любовью, как огнем, воспламененный?»
Так, чтоб узнать, я вопросил тогда
Того, чей лик Марией украшаем,
Как солнцем предрассветная звезда.[1784]
«Насколько дух иль ангел наделяем
Красой и смелостью, он их вместил, –
Мне был ответ. – Того и мы желаем;
Ведь он был тот, кто с пальмой поспешил
К владычице, когда наш груз телесный
Господень сын понесть благоволил.
Но предприми глазами путь, совместный
С моею речью, обходя со мной
Патрициев империи небесной.
Те два, счастливей, чем любой иной,
К Августе[1785] приближенные соседи, –
Как бы два корня розы неземной.
Левей – источник всех земных наследий,
Тот праотец, чей дерзновенный вкус
Оставил людям привкус горькой снеди;[1786]
Правее – тот, кем утвержден союз
Христовой церкви, старец, чьей охране
Ключи от розы вверил Иисус.[1787]
Тот, кто при жизни созерцал заране
Дни тяжкие невесты, чей приход
Гвоздями куплен и копьем страданий, –
Сел рядом с ним;[1788] а рядом с первым – тот,
Под чьим вожденьем жил, вкушая манну,
Строптивый, черствый и пустой народ.[1789]
Насупротив Петра ты видишь Анну[1790],
Которая глядит в дочерний лик,
Глаз не сводя, хоть и поет «Осанну»;
А против старшины домовладык
Сидит Лючия, что тебя спасала,
Когда, свергаясь, ты челом поник.[1791]
Но мчится время сна,[1792] и здесь пристало
Поставить точку, как хороший швей,
Кроящий скупо, если ткани мало;
И к Пралюбви[1793] возденем взор очей,
Дабы, взирая к ней, ты мог вонзиться,
Насколько можно, в блеск ее лучей.
Но чтобы ты, в надежде углубиться,
Стремя крыла, не отдалился вспять,
Нам надлежит о милости молиться,
Взывая к той, кто милость может дать;
А ты сопутствуй мне своей любовью,
Чтоб от глагола сердцем не отстать».
И, молвив, приступил к молитвословью.
