Песнь одиннадцатая
Четвертое небо – Солнце (продолжение) – Первый хоровод
О смертных безрассудные усилья!
Как скудоумен всякий силлогизм,
Который пригнетает ваши крылья.[1303]
Кто разбирал закон, кто – афоризм,[1304]
Кто к степеням священства шел ревниво,
Кто к власти чрез насилье иль софизм,
Кого манил разбой, кого – нажива,
Кто, в наслажденья тела погружен,
Изнемогал, а кто дремал лениво,
В то время как, от смуты отрешен,
Я с Беатриче в небесах далече
Такой великой славой был почтен.
Как только каждый прокружил до встречи
С той точкой круга, где он прежде был,
Все утвердились, как в светильнях свечи.
И светоч, что со мною говорил,[1305]
Вновь подал голос из своей средины
И, улыбаясь, ярче засветил:
«Как мне сияет луч его единый,
Так, вечным Светом очи напоя,
Твоих раздумий вижу я причины.
Ты ждешь, недоуменный, чтобы я
Тебе раскрыл пространней, чем вначале,
Дабы могла постичь их мысль твоя,
Мои слова, что «Тук найдут»,[1306] и дале,
Где я сказал: «Не восставал второй»:[1307]
Здесь надо, чтоб мы строго различали.
Небесный промысл, правящий землей
С премудростью, в которой всякий бренный
Мутится взор, сраженный глубиной,
Дабы на зов любимого священный
Невеста жениха, который с ней
В стенаньях кровью обручен блаженной,
Уверенней спешила и верней,
Как в этом, так и в том руководима,
Определил ей в помощь двух вождей.[1308]
Один пылал пыланьем серафима;
В другом казалась мудрость так светла,
Что он блистал сияньем херувима.[1309]
Лишь одного прославлю я дела,[1310]
Но чтит двоих речь об одном ведущий,
Затем что цель их общею была.
Промеж Тупино и водой, текущей
С Убальдом облюбованных высот,
Горы высокой сходит склон цветущий
И на Перуджу зной и холод шлет
В Ворота Солнца; а за ним, стеная,
Ночера с Гвальдо терпят тяжкий гнет.[1311]
На этом склоне, там, где он, ломая,
Смягчает кручу, солнце в мир взошло,[1312]
Как всходит это, в Ганге возникая;
Чтоб это место имя обрело,
«Ашези»[1313] – слишком мало бы сказало;
Скажи «Восток», чтоб точно подошло.
Оно, хотя еще недавно встало,
Своей великой силой кое в чем
Уже земле заметно помогало.
Он юношей вступил в войну с отцом
За женщину,[1314] не призванную к счастью:
Ее, как смерть, впускать не любят в дом;
И, перед должною духовной властью
Et coram patre с нею обручась,[1315]
Любил ее, что день, то с большей страстью.
Она, супруга первого[1316] лишась,
Тысячелетье с лишним, в доле темной,
Вплоть до него любви не дождалась;
Хоть ведали, что в хижине укромной,
Где жил Амикл, не дрогнула она
Пред тем, кого страшился мир огромный,[1317]
И так была отважна и верна,
Что, где Мария ждать внизу осталась,
К Христу на крест взошла[1318] рыдать одна.
Но, чтоб не скрытной речь моя казалась,
Знай, что Франциском этот был жених
И Нищетой невеста называлась.
При виде счастья и согласья их,
Любовь, умильный взгляд и удивленье
Рождали много помыслов святых.
Бернарда[1319] первым обуяло рвенье,
И он, разутый, вслед спеша, был рад
Столь дивное настичь упокоенье.
О, дар обильный, о, безвестный клад!
Эгидий бос, и бос Сильвестр,[1320] ступая
Вслед жениху; так дева манит взгляд!
Отец и пестун из родного края
Уходит с нею, теми окружен,
Чей стан уже стянула вервь простая;
Вежд не потупив оттого, что он Сын
Пьетро Бернардоне и по платью
И по лицу к презреннейшим причтен,
Он царственно все то, что движет братью,
Раскрыл пред Иннокентием, и тот
Устав скрепил им первою печатью.[1321]
Когда разросся бедненький народ
Вокруг того, чья жизнь столь знаменита.
Что славу ей лишь небо воспоет,
Дух повелел, чтоб вновь была повита
Короной, из Гонориевых рук,
Святая воля их архимандрита.[1322]
Когда же он, томимый жаждой мук,
Перед лицом надменного султана[1323]
Христа восславил и Христовых слуг,
Но увидал, что учит слишком рано
Незрелых, и вернулся, чтоб во зле
Не чахла италийская поляна, –
На Тибр и Арно рознящей скале[1324]
Приняв Христа последние печати,
Он их носил два года на земле.[1325]
Когда даритель столькой благодати
Вознес того, кто захотел таким
Смиренным быть, к им заслуженной плате,
Он братьям, как наследникам своим,
Возлюбленную поручил всецело,
Хранить ей верность завещая им;
Единственно из рук ее хотела
Его душа в чертог свой отойти,
Иного гроба не избрав для тела.[1326]
Суди ж, каков был тот,[1327] кто с ним вести
Достоин был вдвоем ладью Петрову[1328]
Средь волн морских по верному пути!
Он нашей братьи положил основу;[1329]
И тот, как видишь, грузит добрый груз,
Кто с ним идет, его послушный слову.
Но у овец его явился вкус
К другому корму, и для них надежней
Отыскивать вразброд запретный кус.
И чем ослушней и неосторожней
Их стадо разбредется, кто куда,
Тем у вернувшихся сосцы порожней.
Есть и такие, что, боясь вреда,
Теснятся к пастуху; но их так мало,
Что холст для ряс в запасе есть всегда.
И если внятно речь моя звучала
И ты вослед ей со вниманьем шел
И помнишь то, что я сказал сначала,
Ты часть искомого теперь обрел;[1330]
Ты видишь, как на щепки ствол сечется
И почему я оговорку ввел:
«Где тук найдут[1331] все те, кто не собьется».
