Песнь десятая

 

Круг шестой (продолжение)

 

 

И вот идет, тропинкою, по краю,

Между стеной кремля и местом мук,

Учитель мой, и я вослед ступаю.

 

 

 

«О высший ум, из круга в горший круг, –

Так начал я, – послушного стремящий,

Ответь и к просьбе снизойди как друг.

 

 

 

Тех, кто положен здесь в земле горящей,

Нельзя ль увидеть? Плиты у могил

Откинуты, и стражи нет хранящей».

 

 

 

 

 

«Все будут замкнуты, – ответ мне был, –

Когда вернутся из Иосафата^[96]

В той плоти вновь, какую кто носил.

 

 

 

Здесь кладбище для веривших когда-то,

Как Эпикур^[97] и все, кто вместе с ним,

Что души с плотью гибнут без возврата

 

 

 

Здесь ты найдешь ответ речам твоим

И утоленье помысла другого,^[98]

Который в сердце у тебя таим».

 

 

 

И я: «Мой добрый вождь, иное слово

Я берегу, в душе его храня,

Чтоб заповедь твою^[99] блюсти сурово».

 

 

 

«Тосканец, ты, что городом огня

Идешь, живой, и скромен столь примерно,

Прошу тебя, побудь вблизи меня.

 

 

 

Ты, судя по наречию, наверно

Сын благородной родины моей,

Быть может, мной измученной чрезмерно,

 

 

 

Нежданно грянул звук таких речей

Из некоей могилы; оробело

Я к моему вождю прильнул тесней.

 

 

 

И он мне: «Что ты смотришь так несмело?

Взгляни, ты видишь: Фарината встал.

Вот: все от чресл и выше видно тело».

 

 

 

Уже я взгляд в лицо ему вперял;

А он, чело и грудь вздымая властно,

Казалось, Ад с презреньем озирал.

 

 

 

Меня мой вождь продвинул безопасно

Среди огней, лизавших нам пяты,

И так промолвил: «Говори с ним ясно».

 

 

 

Когда я стал у поднятой плиты,

В ногах могилы, мертвый, глянув строго,

Спросил надменно: «Чей потомок ты?»

 

 

 

Я, повинуясь, не укрыл ни слога,

Но в точности поведал обо всем;

Тогда он брови изогнул немного,

 

 

 

Потом сказал: «То был враждебный дом

Мне, всем моим со кровным и клевретам;

Он от меня два раза нес разгром».

 

 

 

«Хоть изгнаны, – не медлил я ответом, –

Они вернулись вновь со всех сторон;

А вашим счастья нет в искусстве этом».^[100]

 

 

 

Тут новый призрак, в яме, где и он,

Приподнял подбородок выше края;

Казалось, он коленопреклонен.

 

 

 

Он посмотрел окрест, как бы желая

Увидеть, нет ли спутника со мной;

Но умерла надежда, и, рыдая,

 

 

 

Он молвил: «Если в этот склеп слепой

Тебя привел твой величавый гений,

Где сын мой? Почему он не с тобой?»

 

 

 

«Я не своею волей в царстве теней, –

Ответил я, – и здесь мой вождь стоит;

А Гвидо ваш не чтил его творений».

 

 

 

Его слова и казни самый вид

Мне явственно прочли, кого я встретил;

И отзыв мой был ясен и открыт.

 

 

 

Вдруг он вскочил, крича: «Как ты ответил?

Он их не чтил? Его уж нет средь вас?

Отрадный свет его очам не светел?»

 

 

 

И так как мой ответ на этот раз

Недолгое молчанье предваряло,

Он рухнул навзничь и исчез из глаз.^[101]

 

 

 

А тот гордец, чья речь меня призвала

Стать около, недвижен был и тих

И облик свой не изменил нимало.

 

 

 

«То, – продолжал он снова, – что для них

Искусство это трудным остается,

Больнее мне, чем ложе мук моих.

 

 

 

Но раньше, чем в полсотый раз зажжется

Лик госпожи, чью волю здесь творят,^[102]

Ты сам поймешь, легко ль оно дается.

 

 

 

Но в милый мир да обретешь возврат! –

Поведай мне: зачем без снисхожденья

Законы ваши всех моих клеймят?»

 

 

 

И я на это: «В память истребленья,

Окрасившего Арбию^[103] в багрец,

У нас во храме так творят моленья».

 

 

 

Вздохнув в сердцах, он молвил наконец:

«Там был не только я, и в бой едва ли

Шел беспричинно хоть один боец.

 

 

 

Зато я был один,^[104] когда решали

Флоренцию стереть с лица земли;

Я спас ее, при поднятом забрале».

 

 

 

«О, если б ваши внуки мир нашли! –

Ответил я. – Но разрешите путы,

Которые мой ум обволокли.

 

 

 

Как я сужу, пред вами разомкнуты

Сокрытые в грядущем времена,

А в настоящем взор ваш полон смуты».^[105]

 

 

 

«Нам только даль отчетливо видна, –

Он отвечал, – как дальнозорким людям;

Лишь эта ясность нам Вождем дана.

 

 

 

Что близится, что есть, мы этим трудим

Наш ум напрасно; по чужим вестям

О вашем смертном бытии мы судим.

 

 

 

Поэтому, – как ты поймешь и сам, –

Едва замкнется дверь времен грядущих,^[106]

Умрет все знанье, свойственное нам».

 

 

 

И я, в скорбях, меня укором жгущих:

«Поведайте упавшему тому,

Что сын его еще среди живущих;

 

 

 

Я лишь затем не отвечал ему,

Что размышлял, сомнением объятый,

Над тем, что ныне явственно уму».

 

 

 

Уже меня окликнул мой вожатый;

Я молвил духу, что я речь прерву,

Но знать хочу, кто с ним в земле проклятой.

 

 

 

И он: «Здесь больше тысячи во рву;

И Федерик Второй^[107] лег в яму эту,

И кардинал^[108]; лишь этих назову».

 

 

 

Тут он исчез; и к древнему поэту

Я двинул шаг, в тревоге от угроз,^[109]

Ища разгадку темному ответу.

 

 

 

Мы вдаль пошли; учитель произнес:

«Чем ты смущен? Я это сердцем чую».

И я ему ответил на вопрос.

 

 

 

«Храни, как слышал, правду роковую

Твоей судьбы», – мне повелел поэт.

Потом он поднял перст: «Но знай другую:

 

 

 

Когда ты вступишь в благодатный свет

Прекрасных глаз, все видящих правдиво,

Постигнешь путь твоих грядущих лет».^[110]

 

 

 

Затем левей он взял неторопливо,

И нас от стен повел пологий скат

К средине круга, в сторону обрыва,

 

 

 

Откуда тяжкий доносился смрад.