Трагедия А.П.Сумарокова «Димитрий Самозванец»

«Димитрий Самозванец» — одна из лучших трагедий А.П. Сумарокова на тему русской истории, имевшая популярность у читателей сценический успех на протяжении всего XVIII столетия.

С именем Сумарокова связано создание национальной русской драматургии, превращение сцены российского театра в трибуну пропаганды высоких нравственных и политических идеалов. Писатель полагал, что искусство классицистической трагедии призвано имен, большое воспитательное значение, его цель — «принудить чувствовать чужие нам напасти и к добродетели направить наши страсти». А.П.Сумароковым, прозванным современниками «северным Расином», написано девять трагедий, большая часть которых воскрешает легендарные события отечественной истории («Хореев», «Синав и Трувор», «Мстислав» и др.). Известно, что Сумароков живо интересовался историей России, он был автором работ о стрелецких бунтах и Петре Первом, «Краткой московской летописи» и «Сокращенной повести о Степане Разине». Создавая художественные и исторические сочинения, писатель обращался к изучению печатных источников и архивных документов. В письме к историку Г.Ф. Миллеру он признавался, что "не может погасить жара к древностям своего Отечества".

«Димитрий Самозванец», созданный в 1771 г., принадлежит к последнему этапу творчества Сумарокова, является итогом его драматургических исканий. Из всех трагедий, созданных писателем на национально-историческую тему, «Димитрий Самозванец» самая "историческая". В основу ее сюжета положены подлинные события XVII в., хотя и подвергшиеся авторскому переосмыслению, в то время как историзм ранних трагедий, например «Хорева», весьма условный, там вымысел явно преобладает над историческим фактом, а само действие отнесено к периоду глубокой древности, к легендарной эпохе основания Киева. «Димитрий Самозванец» посвящен событиям недавнего прошлого — «смутного времени», когда московский престол благодаря поддержке поляков в 1605 г. незаконно захватил Лжедмитрий, власть которого была свергнута восставшим народом. Об этой эпохе сохранилось много исторических документов, некоторые из них были известны создателю пьесы. Трагедия «Димитрий Самозванец» насыщена упоминаниями о реальных исторических лицах: Иване Грозном и Борисе Годунове, папе Клименте VIII и патриархе Игнатии. В ней слышны отзвуки борьбы католицизма с протестантизмом в Европе, кровавой истории завоеваний в странах Нового Света, сложных отношений России и Польши.

Для трагедий Сумарокова 70-х годов характерно то, что они прекращаются в драматургические иллюстрации либо идеального образа монарха («Вышеслав»), либо монарха-тирана («Димитрий Самозванец»). В последней автор не ограничивается главной для классицизма коллизией между долгом и страстью в душе героя, а изображает конфликт нравственно--политический — столкновение монарха-тирана с подданными. Проблема узурпации власти в стране, поднятая драматургом в «Димитрий Самозванце», имела злободневное звучание в век Екатерины II, которая заняла престол незаконно, свергнув Петра III, и не передала власть достигшему совершеннолетия сыну Павлу. Трагедия Сумарокова, богатая политическими аллюзиями, превращалась и дискуссию о формах государственного правления в России, о сложных взаимоотношениях между «властителем» и «чернью», о нравственном облике «человека на троне». На двуплановый характер трагедии, ее связь с современной драматургу действительностью, содержатся намеки в монологах положительных героев, один из которых (Георгий) в минуту откровенности вынужден признать:

Язык мой должен я притворству покорить:

Иное чувствовать, иное говорить,

И быти мерзостным лукавцам я подобен.

Вот поступь, если царь неправеден и злобен.

Ему вторит Шуйский, вставший во главе заговора против Лжедмитрия:

Когда имеем мы с тираном сильным дело,

Противоречите ему не можем смело...

Так истина должна до времени молчать.

 

Об авторской концепции монарха можно судить по речам героев пьесы, например Ксении, утверждавшей: «Блажен па свете тот порфироносный, который не теснит свободы наших душ, кто пользой общества себя превозвышает». Наперсник Димитрия Пармен опровергает мнение Шуйского, что «порода», принадлежность к царской династии, — главное условие утверждения на российском престоле. Обращаясь к Димитрию, Пармен наставляет его: «Не род, но царские потребны нам дела». Итог рассуждений о власти подводит князь Георгий, убежденный, что самодержавие — «России лучша доля», однако только та власть «не тяжкие оковы», когда монархия носит просвещенный характер. Из монологов героев пьесы, которые часто становятся политической исповедью, ясно, что автор «Димитрия Самозванца» дорожит идеей неукоснительного соблюдения законов самими монархами, считает, что царь должен быть отцом для своих подданных, выступает против обожествления личности правителя. Для Сумарокова власть царя не имеет божественного происхождения, поэтому трагедию он видит не в том, что русский престол захватил самозванец, а в том, как тот распоряжается властью:

Когда б не царствовал в России ты злонравно,

Димитрий ты иль нет, сие народу равно.

В отличие от Симеона Полоцкого и Феофана Прокоповича, прославлявших русских правителей и даже обожествлявших Алексея Михайловича и Петра Алексеевича, Сумароков-драматург поучает царей и подвергает критике их действия и моральный облик. Другая черта новаторского характера заключается в оправдании Сумароковым народного бунта против царя-тирана. В «Димитрии Самозванце» впервые в русской литературе прозвучала мысль о необходимости активного противодействия «злонравному» правителю, что придало трагедии тираноборческий характер:

 

Народ, сорви венец с главы творца злых мук;

Спеши, исторгни скиптр из варваровых рук.

В основе образной системы пьесы лежит контраст: добродетельным и патриотически настроенным вельможам, которые сочувствуют народу и пользуются его поддержкой, противопоставлен царь-тиран. Димитрий — традиционный тип классицистического персонажа, воплощающего зло: он привел на Русь поляков, стремится к насаждению католицизма в России, замышляет убийство жены. У Лжедмитрия в пьесе есть своя предыстория, краткая, но в основных чертах правдивая. Известно, что он беглый монах, нашедший себе «убежище» и невесту в Польше, что к российскому трону он «дошел обманами».

Самозванец — наиболее яркий образ трагедии, переживающий конфликт между долгом (властью монарха) и страстью («злодейскою душою») и выбирающий порочный путь: «Хочу тираном быть. Все хвалят добродетель. На свете коей нет...». О том, что душа героя мятется, чувства достигают невероятного напряжения, свидетельствуют монологи Димитрия, где властвует интонация многоточия, восклицаний и вопросов:

Нетвердо на главе моей лежит венец,

И близок моего величия конец...

Беги, тиран, беги!.. Кого бежать?.. Себя?

Не вижу никого другого пред собою.

Беги!.. Куда бежать?., твой ад везде с тобою.

Убийца здесь; беги!.. Но я убийца сей.

Страшуся сам себя и тени я моей.

Конфликт Самозванца с самим собою, с подданными гипертрофирован и достигает вселенских масштабов:

Встают против меня и Бог, и человеки,

Разверсты пропасти, пылают адски реки.., —

 

признает Димитрий, ощущая себя «врагом природы всей». Он сам казнит себя, ударяя в грудь кинжалом (что не соответствует исторической правде и является следствием литературной традиции — это типичный способ наказания отрицательного героя в классицистической трагедии). Злодей и в смерти остается злодеем. «Издыхая падущий в руки стражей», он страстно мечтает, чтобы вместе с ним «погибла вся вселена». Самозванец не раскаивается в содеянном, он лишь признает свое моральное поражение.

Развитие действия в трагедии подтверждает самохарактеристику героя: «Я к ужасу привык, злодейством разъярен, наполнен варварством и кровью обагрен». Психологическую напряженность пьесе придает ожидание неминуемой кары злодею, и сам Лжедмитрий сознает безвыходность положения: «Все против меня: и небо, и земля». Проблема долга монарха решается в пьесе «от противного», через изображение злодея на троне, а поэтика образа Лжедмитрия у Сумарокова восходит к шекспировской традиции.

С проблемой нравственного выбора сталкиваются и другие герои пьесы, например Ксения. Она может обмануть тирана и выиграть время перед восстанием, но остается непреклонной. От смерти ее спасает лишь вовремя пришедшие на помощь Пармен, Шуйский и Галицкий. Добродетель и разум торжествуют в пьесе:

Избавлен наш народ смертей, гонений, ран.

Не страшен никому в бессилии тиран.

Таким образом, характерными приметами трагедии Сумарокова являются и обращение к национальной исторической теме, а не к античной, как в западноевропейском классицизме, и благополучная развязка конфликта, связанная с верой писателя в возможность обуздания деспотизма.

Трагедия Сумарокова внешне не нарушает правил классицизма. Она имеет исторический характер; ее героями являются значительные люди, причастные к решению государственных проблем; «высокость» темы подчеркнута отсутствием элементов комического, низкого бытописания, грубого стиля. Сумароков соблюдает четкое деление персонажей на отрицательных и положительных, следует закону единства времени, места и действия. В центре пьесы одно событие, которое происходит в течение суток в царских покоях московского Кремля.

Пространственно-временные границы пьесы расширяются за счет упоминаний исторических событий и лиц, вовлечения в спор об истинной вере и истинной власти других стран и народов. Согласно поэтике классицизма в трагедии мало действующих лиц — шесть главных персонажей, однако в ней ощущается мощное дыхание народной стихии. Мы слышим тревожный голос набата, "голоса граждан, неясное движение за стенами Кремля", узнаем, что царский дом окружен толпой народа, однако главная роль в решении исторических судеб страны связывается Сумароковым с образами просвещенных бояр, которые являются выразителями народной воли. Причины того, что смущается народ, и все волнуются, как бурей токи вод", кроются в антинародной политике Лжедмитрия, допустившего бесчинства поляков в Москве. Самозванец не скрывает своей враждебности ко всему русскому:

Здесь царствуя, я тем себя увеселяю,

Что россам ссылку, казнь и смерть определяю.

Сыны отечества — поляки будут здесь;

Отдам под иго им народ российский весь.

Не случайно трагедия начинается с религиозно-философского спора, который ведут Лжедмитрий и его наперсник Пармен, выражающий точку зрения автора. Этот спор — «прение» об истинной вере, ибо Самозванец ведет наступление на православие, содействуя распространению «папской власти». Антикатолическая направленность пьесы подчеркнута в монологе Пармена, где звучит мысль об ослаблении влияния папы римского в Европе:

Сложила Англия, Голландия то бремя

И пол-Германии: наступит скоро время,

Что и Европа вся откинет прежний страх.

И с трона свержется прегордый сей монах...

По словам другого положительного героя пьесы Георгия, католическая Испания обагрила кровью страны Нового Света, и такая же участь ждет Россию, если она попадет под власть «папистов» во главе с Самозванцем.

Символом нарастающего народного негодования становятся звуки набатного колокола, повергающие Лжедмитрия в смятение:

В набат бьют! Сему биенью что причина?!

В сей час, в сей страшный час, пришла моя кончина.

Нарушая законы классицистической трагедии, Сумароков делает народ активным действующим лицом пьесы, а народное восстание — необходимым сюжетным звеном. Тема заговора, во главе которого стоял Шуйский, определяет развитие и развязку действия, вытесняя любовный конфликт на второй план, что характерно для сумароковской трагедии. Любовный конфликт в пьесе является внешним и способствует решению главного — нравственно-политического. Любовь Самозванца к дочери боярина Шуйского Ксении преступна: Лжедмитрий готов ради «царской страсти» убить жену, казнить любимого девушкой человека и против ее воли сделать своей женой. Любовь Самозванца к Ксении не только очередной каприз царя-тирана, но и трезвый политический расчет. Чтобы упрочить свою власть в России, ему нужна такая жена, как Ксения, — русская, православная, к тому же дочь основного политического противника. Любовная линия «Ксения — Георгий» в трагедии задана, но не развита, мы знаем только, что герои любят друг друга. Главная задача положительных персонажей — стать рупором авторских идей, выразить его представление об идеальном монархе.

В отличие от статичных образов Ксении и Георгия, образ Василия Шуйского лишен одноплановости, что придает этому герою пьесы особую живость и достоверность. «Лукавый царедворец» и хитроумный политик, он воплощает в себе и черты пылкого патриота, демонстрируя решительность и твердость характера, самоотверженность в борьбе с Самозванцем;

Спасу престольный град, отечество избавлю:

Умру, но имени бессмертие оставлю.

Шуйский, тайно готовя заговор против Лжедмитрия, стремится усыпить бдительность Самозванца, уверяя его, что «черни шум» лишь «звук пустой», что народ любит своего царя, а «ропшут» только «тати» и «пияницы». Однако обман не может служить благим целям, в душе Шуйский вынашивает честолюбивые планы — сменить самозванца на троне.

С темой народа в трагедии неразрывно связан образ Москвы. Это не просто фон, на котором разворачиваются события пьесы, но и действующее лицо, символизирующее всю страну. Отношение к Москве у добродетельных героев окрашено патриотическим чувством. Если Шуйский любит и стремится спасти «престольный град», то Лжедмитрий, боясь и ненавидя Москву, пытается уничтожить город, предать его огню.

Трагедия состоит из пяти актов. Ее стиль отличается ясностью и лаконизмом; «александрийский» стих, то есть шестистопный ямб с парной рифмовкой, которым написана пьеса, порой достигает афористичности звучания. «Блаженство завсегда народу вредно: Богат быть должен царь, а государство бедно», — рассуждает Лжедмитрий.

Чрезмерность страсти, которая владеет душою героя, резкие перепады его настроения, сочетание в образе Лжедмитрия несочетаемого с позиций здравого смысла (царь-тиран, царь-самозванец) позволяют исследователям творчества Сумарокова усматривать в трагедии следы барочной традиции, восходящей к драматургии школьного театра. Влияние комедийного искусства, где хозяин и слуга — антиподы, сказалось на необычной функции в пьесе наперсника Лжедмитрия Пармена. Он не верный друг и исполнитель воли владыки, а его антагонист, обличающий Самозванца и оберегающий от тирана подданных.

В «Димитрии Самозванце» Сумарокова, по мнению И.Вишневской, «звенят первые слезы русского сентиментализма». Монологи Георгия и Ксении отражают влияние на поэтику классицистической трагедии со стороны сентиментальной «слезной драмы», в них господствует чувственное начало. Убежденный в том, что «в нежности любви и раб и цесарь равны», Георгий со слезами на глазах молит Бога — «злую отвратить со Ксенией разлуку», мечтает о Москве, которая станет для них «райским селеньем», а не «мутным адом». «Несчастная судьбою» Ксения утешает себя воспоминаниями о «рощах» и «чистых лугах», где они с любимым гуляли «и воджурчанием свой слух увеселяли». Речь героев насыщена традиционными для сентиментализма «поэтизмами»: «И полны нежностью все тропки, все минуты», «О небо, ты мое вздыхание исчисли!», «И капли изочти моих горчайших слез!», «Душа моя в тебе/Тобой живу, дышу, тобою украшаюсь,/ Тобой блаженствую, тобою утешаюсь./ Не стану при тебе и в бедности тужить:/ В убогой хижине с тобой готова жить» / «Пройдите вы скоряй, пройдите, дни плачевны!»

«Димитрий Самозванец», созданный на стыке традиций западноевропейской и отечественной драматургии, различных художественных методов и жанров, положил начало русской политической трагедии, его отзвуки явственно слышны в тираноборческих произведениях декабристов, пушкинском «Борисе Годунове», в исторической хронике А.Н. Островского «Димитрий Самозванец и Василий Шуйский».