XVIII. ВОЕННЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

 

Порох не загорается с такой быстротой, с какой в провинциях дона Педро вспыхнул мятеж.

Не боясь вторжения со стороны соседних королевств, наибольшая часть жителей городов выступила в защиту Энрике сразу же, как только выпущенный им манифест возвестил Испании, что он вернулся с армией, которой командует коннетабль Бертран Дюгеклен.

Через несколько дней дороги оказались забиты наемниками, преданными Энрике гражданами, монахами всех орденов и бретонцами, что направлялись в Толедо.

Но город, сохранивший, как и предсказывал Бертран, верность дону Педро, закрыл ворота, укрепил свои стены и стал ждать осады.

Энрике времени даром не терял. Окружив город, он начал осаду. Это объявление военных действий было ему очень выгодно, ибо давало время союзникам собраться под его знаменами.

Дон Педро тоже действовал активно. Он слал гонца за гонцом своим старым друзьям — королям Гранады, Португалии, Арагона и Наварры.

Он вел переговоры с больным принцем Уэльским; тот лежал в Бордо и, казалось, несколько утратил свой воинственный пыл и, отдыхая, словно готовился к той жестокой смерти, которая молодым отняла его у славного будущего.

Сарацины, как обещал Мотриль, высадились в Португалии. Передохнув несколько дней, они, погрузившись на суда, предоставленные им королем Португалии, поплыли вверх по Тахо; впереди по берегу гнали три тысячи лошадей, посланных дону Педро его португальским союзником.

На стороне Энрике были города Галисии и Леона; он располагал армией, чье крепкое ядро составляли пять тысяч бретонцев под командованием Оливье Дюгеклена.

Энрике лишь ждал надежных вестей от Молеона, когда тот появился в лагере вместе с оруженосцем и рассказал обо всем, что делал и видел.

Король и Бертран выслушали его в глубоком молчании.

— Как! — воскликнул коннетабль. — Разве Мотриль не уехал с доном Педро?

— Мотриль ждал, когда подойдут сарацины, чтобы встать во главе их.

— Можно послать сотню солдат, чтобы прежде всего захватить в Монтель мавра, — посоветовал Бертран. — Отряд поведет Аженор, а поскольку, как я предполагаю, у него нет особых причин любить этого Мотриля, то он построит на берегу Тахо высокую виселицу и повесит на ней сарацина, этого убийцу и предателя…

— О сеньор, вы были так добры, обещая мне вашу дружбу и поддержку, — сказал Аженор. — Не отказывайте мне в них сегодня, умоляю вас, разрешите, чтобы сарацин Мотриль спокойно, ничего не подозревая, жил в замке Монтель.

— Почему же? Это гнездо надо разрушить.

— Сеньор коннетабль, я знаю это логово, которое в будущем будет нам полезно. Вам известно, что, если хотят взять лиса, то делают вид, будто не замечают его норы, и проходят мимо, не глядя в ее сторону. Иначе он покинет ее и больше туда не вернется.

— Ну и что же дальше, шевалье?

— Сеньоры, пусть Мотриль и дон Педро думают, что о них никто не знает и что они неприступны в замке Монтель, где позднее — как знать? — мы можем поймать их обоих в одну сеть.

— Аженор, я надеюсь, что это не единственный твой довод? — спросил король.

— Да, сир, — я ведь никогда на лгал, — да, это не единственный мой довод. Истинная причина в том, что в этом замке заточен мой друг, которого Мотриль убьет, если мы окружим крепость.

— Так прямо и говори, — воскликнул Бертран, — и никогда не думай, что мы решимся отказать тебе в твоей просьбе!

После этой беседы, которая успокоила Молеона насчет судьбы Аиссы, командиры армии еще больше ужесточили осаду Толедо.

Жители оборонялись так упорно, что город стал ареной множества боевых схваток, и немало знаменитых осаждающих, причем самых опытных воинов, было убито или ранено в стычках и вылазках.

Но эти бои были лишь прологом к большому сражению, подобно тому, как молнии и гром в облаках являются предвестием бури.

Дон Педро приехал в Толедо — город был хорошо укреплен и имел солидные запасы съестного, — чтобы уладить свои дела с подданными и союзниками.

В бесконечной череде гражданских войн толедцы склонялись то на одну, то на другую сторону; надо было вдохнуть в них боевой дух, который навеки связал бы горожан с делом победителя при Наваррете.

Этой победой дон Педро гордился больше всего. Если толедцы не поддержали бы на этот раз своего государя и он не выиграл бы первого сражения, как победил при Наваррете, то с Толедо было бы покончено навсегда: дои Педро не простил бы этого городу.

Ему, человеку коварному, хорошо было известно, что на самом деле воздействовать на жителей большого города могут лишь голод и алчность.

Мотриль твердил ему об этом каждый день. Поэтому надлежало кормить толедцев и внушать им надежду на богатые трофеи.

Дону Педро не удалось достичь этих двух целей. Он многое обещал в будущем, но ничего не давал в настоящем.

Увидев, что на рынке не хватает съестного, а закрома пусты, толедцы начали роптать.

Группа из двадцати богатых горожан, преданных графу де Трастамаре или движимых только несогласием с доном Педро, подстрекала недовольных и создавала в городе смуту.

Дон Педро посоветовался с Мотрилем.

— Эти люди сыграют с вами злую шутку, открыв, пока вы спите, городские ворота вашему сопернику, — сказал мавр. — В крепость войдут десять тысяч солдат, возьмут вас в плен, и война на этом закончится.

— Что же надо сделать?

— Одну очень простую вещь. В Испании вас называют доном Педро Жестоким.

— Мне это известно… Но заслужил я это звание всего лишь чуть более решительным исполнением приговоров.

— Я не спорю… Но если вы заслужили это имя, не надо бояться заслужить его еще раз. Если вы не заслужили его, то поспешите оправдать свое имя какой-нибудь славной расправой, которая убедит толедцев, что рука у вас тяжелая.

— Да будет так, — сказал король. — Я начну действовать сегодня ночью. Дон Педро, действительно, приказал назвать ему имена недовольных, о которых мы уже упоминали; разузнал, где они живут и каковы их привычки.

Потом, ночью, взяв сотню солдат, которыми командовал сам, врывался в дома к мятежникам и приканчивал их.

Тела их сбросили в Тахо. Немного ночного шума и много старательно смытой крови — вот и все, что поведало толедцам, каким образом король намеревался вершить правосудие и управлять городом.

Поэтому горожане перестали роптать и принялись прежде всего с большим восторгом поедать своих лошадей, с чем король их и поздравил.

— Лошади в городе вам не нужны, — объяснил им дон Педро. — Ездить далеко здесь некуда, ну а вылазки на осаждающих мы сможем делать и пешком.

Прикончив лошадей, толедцы были вынуждены поедать своих мулов. Для испанца это жестокая необходимость. Мул — животное национальное, каждый испанец считает его почти своим другом. Конечно, лошадей убивают и во время корриды; но именно на мулах вывозят с арены убитых лошадей и быков.

Итак, толедцы, горестно вздыхая, съели и своих мулов.

Энрике де Трастамаре не мешал им в этом.

Это заклание мулов придало решимости осажденным, которые вышли из крепости на поиски съестного; но Виллан Заика и Оливье де Мони, которые не съели своих бретонских лошадей, жестоко их побили, вновь загнав в крепость.

Дон Педро подал горожанам новую мысль. Он предложил им кормиться фуражом, который остался после съеденных лошадей и мулов.

Фураж был изничтожен за неделю, после чего горожанам пришлось искать другое пропитание.

Однако обстоятельства складывались никак не в пользу Толедо.

Принц Уэльский, раздосадованный тем, что не получает денег, которые ему был должен дон Педро, прислал в Толедо трех послов, чтобы предъявить счет за военные расходы.

Дон Педро спросил Мотриля, как быть с эти новым затруднением.

— Христиане очень любят пышные церемонии и праздники, — ответил Мотриль. — Если бы у нас были быки, я посоветовал бы устроить великолепные бои, но, поскольку их больше не осталось, надо придумать что-нибудь другое.

— Что именно? Говорите.

— Эти послы едут требовать от вас денег. Все Толедо ждет вашего ответа. Если вы откажетесь платить — это значит, что казна ваша пуста и вы больше не сможете рассчитывать на толедцев.

— Но я не могу расплатиться, у нас не осталось ни флорина.

— Мне прекрасно это известно, ваша светлость, ибо я ведаю финансами. Однако недостаток денег можно возместить, если пораскинуть умом.

Вы пригласите послов торжественно явиться в собор. Там, в присутствии всего народа, который будет зачарован, увидев ваши царственные одежды, золото и драгоценные камни церковного убранства, богатые доспехи, а также полторы сотни лошадей, что в городе покажутся невиданными животными вымершей породы, вы спросите их:

«Господа послы, располагаете ли вы всеми полномочиями, чтобы вести со мной переговоры?»

«Да, — ответят они, — мы представляем его светлость принца Уэльского, милостивого нашего повелителя».

«Превосходно! — скажете вы. — Значит, его светлость требует ту сумму, которую, как мы условились, я должен буду ему выплатить?»

«Да», — ответят они.

«Я признаю долг, — скажете вы, мой государь. — Но мы с его светлостью договорились, что взамен суммы, каковую я должен, я получу покровительство, союз и сотрудничество англичан».

— Но я же получил их! — вскричал дон Педро.

— Да, но вы больше не располагаете ими и рискуете получить совсем обратное… Поэтому прежде всего от англичан надлежит добиться нейтралитета: ведь если вам, наряду с армией Энрике де Трастамаре и бретонцами под водительством коннетабля, придется еще сражаться с вашим кузеном, принцем Уэльским, то вы, государь мой, пропали, и англичане сами заплатят себе, содрав с вас три шкуры.

— Они откажутся помогать мне, Мотриль, потому что я не смогу заплатить.

— Если бы они хотели отказаться, то уже отказались бы. Но христиане слишком самолюбивы, чтобы признаваться друг другу в своих ошибках. Принц Уэльский предпочел бы потерять все деньги, которые вы ему должны, но делать вид, что с ним расплатились, нежели получить долг тайком от всех… Позвольте мне договорить… Поэтому, когда послы будут требовать от вас долг, вы ответите им:

«Мне грозят военными действиями со стороны принца Уэльского… Если это произойдет, я лучше предпочту потерять все мое королевство, чем сохранять хотя бы намек на союз с таким вероломным государем. Поклянитесь же мне, что его светлость принц Уэльский, начиная с этого дня, два месяца держит свое слово (до того как он обещал оказывать мне помощь, принц собирался сохранять нейтралитет), и через два месяца, клянусь вам на Евангелии, я расплачусь с вами, деньги для этого уже собраны».

Послы заплатят вам, чтобы получить разрешение быстрее вернуться к себе; и народ ваш будет рад, вздохнет с облегчением, убедившись, что ему больше не угрожают новые враги, а съев своих лошадей и мулов, он сожрет всех крыс и ящериц Толедо, благо их предостаточно из-за близости гор и реки.

— Ну а что будет через два месяца, Мотриль?

— Вы расплатиться не сможете, это верно, но вы выиграете или проиграете сражение, которое мы хотим дать. Через два месяца вам, победителю или побежденному, больше не нужно будет расплачиваться с вашими долгами: если вы победите — вам дадут сколько угодно кредитов, если проиграете — то с вас вообще нечего будет взять.

— А как же моя клятва на Евангелии?

— Вы часто говорили о том, что хотите перейти в магометанство, это будет, мой государь, хорошая возможность. Раз вы предались Магомету, вам больше нечего будет делить с Иисусом Христом, чужим пророком.

— Мерзкий язычник! — пробормотал дон Педро. — Как ты смеешь давать подобные советы!

— Смею, потому что ваши преданные христиане вообще не дают вам советов, — возразил Мотриль. — И посему мои советы ценны вдвойне.

Дон Педро, все хорошо обдумав, в точности выполнил план Мотриля. Церемония была грандиозной; толедцы забыли о голоде, узрев великолепие двора и роскошь военных доспехов.

Дон Педро проявлял такое великодушие, произносил такие прекрасные речи и клялся так торжественно, что послы, заверив его в невмешательстве англичан, выглядели такими радостными, словно с ними расплатились наличными.

«Для меня все это неважно, — убеждал себя дон Педро. — Этот долг умрет вместе со мной».

Ему повезло больше, чем он надеялся, ибо, как обещал Мотриль, по реке Тахо прибыли крупные подкрепления африканцев и прорвали враждебное окружение, что позволило накормить город; таким образом, дон Педро, собрав свои силы, оказался во главе восьмидесятитысячной армии, куда входили как евреи, так и сарацины, португальцы, кастильцы.

Во время всех этих приготовлений к войне он держался обособленно, тщательно оберегая свою персону и ни в чем не полагаясь на волю судьбы, которая могла одной случайностью разрушить задуманный и подготовленный им сильный удар по врагу.

Дон Энрике, напротив, уже организовывал управление, словно законно выбранный, утвердившийся на престоле король. Он желал, чтобы на другой день после битвы, принесшей ему корону, его королевство было таким же прочным и благополучным, словно долго жило в мире.

Аженор, пока дон Энрике и дон Педро предавались своим маневрам, не спускал глаз с Монтеля и, благодаря щедро оплачиваемым соглядатаям, знал, что Мотриль, расположивший кордон войск между замком и Толедо, почти каждый день отправлялся на быстром как ветер берберийском скакуне проведать Аиссу, окончательно залечившую свою

Он всеми способами пытался проникнуть в замок или дать знать о себе Аиссе, но безуспешно.

Беспрестанно думая об этом, Мюзарон тоже пребывал в лихорадочном возбуждении.

В конце концов Аженор стал видеть спасение лишь в скором генеральном сражении, которое позволило бы ему собственноручно убить дона Педро и живьем взять Мотриля, чтобы в качестве выкупа за жизнь гнусного мавра он мог получить свободную и невредимую Аиссу.

Страстная навязчивость этой сладостной мысли, этой неотступной мечты утомляла мозг молодого человека. Он испытывал глубокое отвращение ко всему, что не имело отношения к наступательным решительным военным действиям; он входил в совет командиров, на котором неизменно предлагал снять осаду и навязать дону Педро генеральное сражение.

В совете он сталкивался с серьезными противниками, ибо армия дона Энрике не превышала двадцати тысяч человек и многие офицеры полагали, что было бы безумием рисковать и потерять свое несомненное преимущество.

Однако Аженор доказывал, что если дон Энрике, собравший после выпуска своего манифеста всего лишь двадцать тысяч солдат, не проявит себя каким-нибудь громким поступком, то силы его не увеличатся, а уменьшатся, тогда как к дону Педро каждый день по Тахо прибывают на помощь сарацины и португальцы.

— Города охвачены тревогой, — говорил Аженор, — они колеблются между двумя станами, вы сами видите, как ловко дон Педро принудил нас к бездействию, что для всех служит доказательством нашего бессилия. Оставьте Толедо, которого вы не возьмете. Вспомните, что если вы выиграете сражение, то город будет вынужден сдаться. Сейчас ничто не побуждает толедцев к сдаче; наоборот, осуществляется план Мотриля. Вы окажетесь зажатыми между стенами каменными и железными. У вас за спиной на берегу Тахо восемьдесят тысяч солдат. Нам придется сражаться лишь за то, чтобы достойно погибнуть. А сегодня вы можете атаковать и победить.

Суть этой речи была своекорыстной, но ведь ни один добрый совет не лишен толики корысти.

Коннетабль был слишком умным и опытным воином, чтобы не поддержать Молеона. Оставалось преодолеть нерешительность короля, который сильно рисковал, не приняв всех мер предосторожности, потерпеть неудачу.

Но то, чего не делают люди, творит по своей воле Бог.