IV. ПОЧЕМУ ЗАБЛУДИЛИСЬ ПОПУТЧИЦЫ ХАФИЗА
После возвращения Хафиза донья Мария снова стала поддерживать отношения с Аиссой.
Читать Аисса не умела, но вид пергамента, которого касалась рука возлюбленного, особенно креста, олицетворявшего его добрую волю, переполнял радостью сердце девушки. Опьянев от любви, она много раз целовала письмо.
— Дорогая Аисса, скоро ты уедешь, — сказала Мария. — Через неделю ты будешь далеко отсюда, но зато рядом с тем, кого любишь, и я не думаю, что ты будешь жалеть об Испании.
— О да, да! Для меня жизнь — дышать одним воздухом с ним.
— Значит, вы скоро встретитесь. Хафиз — осторожный, очень преданный и неглупый юноша. Он знает дорогу, к тому же ты не будешь бояться этого мальчика, как стала бы бояться мужчину, и я уверена, что с ним ехать тебе будет спокойнее. Он твой земляк, вы будете говорить на языке, который тебе дорог.
В этом ларце все твои сокровища: помни, что во Франции даже очень богатый сеньор не владеет и половиной того, что ты везешь возлюбленному. Кстати, я не оставлю своими благодеяниями молодого человека, даже если он отправится с тобой на край света. Во Франции тебе больше нечего будет бояться. Я замышляю многое здесь изменить. Необходимо, чтобы король изгнал из Испании мавров, врагов нашей веры, ведь этим предлогом пользуются завистники, стремясь бросить тень на дона Педро. Когда ты уедешь, я без колебаний возьмусь за дело.
— Когда я увижу Молеона? — спросила Аисса, которая слышала только имя возлюбленного…
— Ты будешь в его объятьях через пять дней после отъезда из города.
— Мне понадобится вдвое меньше времени, чем самому быстрому всаднику, сеньора.
После этого разговора донья Мария вызвала Хафиза и спросила, не хочет ли он снова поехать во Францию вместе с сестрой несчастного Жильдаза.
— Бедное дитя безутешно после гибели брата, — прибавила она, — и хотела бы по-христиански похоронить его бренные останки.
— Очень хочу, — ответил Хафиз. — Скажите, когда выезжать, госпожа.
— Завтра ты сядешь на мула, которого я тебе дам. Сестра Жильдаза тоже поедет на муле, а еще один мул повезет мою мамку, ее мать, и кое-какие вещи, необходимые для похорон.
— Слушаюсь, сеньора. Я выеду завтра. В какой час?
— Вечером, когда закроются ворота и погаснут огни. Хафиз, едва получив приказ, тут же сообщил о нем Мотрилю.
Мавр поспешил к дону Педро.
— Государь, неделя прошла, — сказал он. — Ты можешь отправляться в увеселительный замок.
— Я ждал этого, — ответил король.
— Поезжай, мой король, пора.
— К отъезду все готово, — прибавил дон Педро. — Я поеду с тем большей охотой, что принц Уэльский завтра присылает ко мне вооруженного герольда требовать уплаты долга.
— Но казна сегодня пуста, мой повелитель, потому что, как тебе известно, мы держим наготове сумму, предназначенную умилостивить гнев доньи Марии.
— Хорошо, хватит об этом.
Дон Педро приказал выезжать. Прошел слух, будто он пригласил в поездку много придворных дам, но не упомянул донью Марию.
Мотриль зорко следил за тем, как воспримет это оскорбление гордая испанка, но донья Мария не обратила на это никакого внимания.
День она провела с прислугой, играя на лютне и наслаждаясь пением птиц.
С наступлением темноты, когда весь двор разъехался, донья Мария, жалуясь на смертельную скуку, приказала заседлать себе мула.
По сигналу Аиссы, оставшейся хозяйкой в своем доме, так как Мотриль уехал вместе с королем, донья Мария, закутавшись в длинный плащ — такие носили тогда дуэньи, — вышла во двор и села верхом на мула.
В этом наряде она отправилась к Аиссе потаенной дорогой и, как и ожидала, нашла Хафиза, который уже час сидел в седле, вглядываясь в темноту зоркими глазами.
Донья Мария показала стражникам свою охранную грамоту и назвала пароль. Ворота открылись. Спустя четверть часа мулы резво бежали по равнине.
Хафиз ехал впереди. Донья Мария обратила внимание на то, что он забирает влево, вместо того чтобы двигаться прямо.
— Я не могу говорить с ним, потому что он узнает мой голос, — шепнула она попутчице. — Но тебя он не узнает, спроси у него, почему он выбрал другую дорогу.
Аисса по-арабски обратилась к Хафизу, который с удивлением ответил:
— Ведь левая дорога короче, сеньора.
— Хорошо, — сказала Аисса, — но, смотри не заблудись.
— Да нет, что вы! — воскликнул сарацин. — Я знаю, куда еду.
— Он верный человек, не волнуйся, — успокоила ее Мария. — Кстати, я с тобой, а ведь я провожаю тебя лишь с одной целью — выручить тебя, если тебя задержит здесь какая-нибудь банда. К утру ты проедешь пятнадцать льё и сможешь больше не бояться солдатни. Мотриль не дремлет, но слежка его ограничена, ограничивают ее апатия и лень дона Педро. Утром я с тобой расстанусь, дальше ты поедешь одна, а я, проехав всю страну, вернусь и постучусь в ворота королевского дворца. Я знаю дона Педро, он оплакивает мой отъезд и распахнет мне свои объятья.
— Значит, замок недалеко, — сказала Аисса.
— В семи льё от города, откуда мы выехали, но чуть влево. Он стоит на горе, которую мы увидели бы вон там, на горизонте, если бы показалась луна.
Вдруг луна, словно подслушав донью Марию, выскользнула из-за темной тучи, посеребрив ее края. И мягкий, чистый свет полился на поля и леса, озарив путников.
Хафиз обернулся к своим попутчицам, потом огляделся вокруг; дорога сменилась большой песчаной равниной, ограниченной высокой горой, на которой высились голубоватые, круглые башни замка.
— Замок! — воскликнула донья Мария. — Мы сбились с дороги.
Хафиз вздрогнул; ему показался знакомым этот голос.
— Ты заблудился? — спросила Аисса. — Отвечай!
— Увы! Это правда, — простодушно ответил Хафиз. Едва он произнес эти слова, как из глубокого оврага, окаймленного молодыми дубами и оливами, выскочили четыре всадника; их вынесли на равнину горячие кони с раздутыми ноздрями и развевающимися гривами.
— Что все это значит? — тихо прошептала Мария. — Нас узнали?
И она, не прибавив ни слова, завернулась в широкий плащ.
Хафиз громко, словно он испугался, закричал, но один из всадников заткнул ему рот платком и потащил за собой его мула.
Два других похитителя так больно стегнули мулов обеих женщин, что животные бешеным галопом понеслись к замку.
Аисса хотела было кричать, отбиваться.
— Молчи! — приказала донья Мария. — Со мной тебе не страшен ни дон Педро, ни Мотриль. Молчи!
Четыре всадника, словно стадо в хлев, гнали вперед, к замку, свою добычу. «Похоже, они нас ждали, — подумала донья Мария. — Ворота распахнуты, хотя рог не трубит».
Четыре коня и три мула с шумом въехали во двор замка…
У одного окна, ярко освещенного, стоял человек.
Он радостно вскрикнул, увидев во дворе мулов.
«Это дон Педро, который ждал нас! — пробормотала донья Мария, узнавшая голос короля. — Что все это значит?»
Всадники велели женщинам спешиться и провели их в зал замка.
Донья Мария поддерживала дрожавшую от страха Аиссу.
В зал вошел дон Педро, опираясь на руку Мотриля, глаза которого горели от радости.
— Дорогая Аисса, — сказал король, бросаясь к девушке, которая, дрожа от негодования, с пылающими глазами и дрожащими губами смотрела на свою попутчицу и, казалось, обвиняла ее в измене.
— Дорогая Аисса, — повторил король, — простите меня, что я так сильно напугал вас и эту добрую женщину. Позвольте мне поздравить вас с благополучным приездом.
— А меня, сеньор, вы не хотите поздравить? — спросила донья Мария, откидывая капюшон плаща.
Дон Педро громко вскрикнул, в испуге отпрянув назад.
Мотриль, бледный и перепуганный, чувствовал, как его оставляют последние силы под убийственным взглядом противницы.
— Ну что ж, хозяин, предоставьте нам комнаты, — сказала донья Мария. — Ведь вы же, дон Педро, здесь хозяин.
Король, поникший, ошеломленный, опустил голову и ушел на галерею.
Мотриль убежал; страх у него уже сменился яростью.
Обе женщины прижались друг к другу и замерли в ожидании. Через несколько минут они услышали, как закрылись ворота.
Дворецкий, до пола согнувшись в поклоне, попросил донью Марию соизволить подняться в ее покои.
— Не покидайте меня! — воскликнула Аисса.
— Ничего не бойся, дитя, ты сама все видишь! Я назвала себя, и моего взгляда хватило, чтобы укротить этих диких зверей … Ладно, иди со мной… я не оставлю тебя… успокойся.
— А как же вы? О, вам также должно быть страшно!
— Мне? Страшно? — надменно улыбнувшись, спросила Мария Падилья. — И кто же посмеет меня оскорбить? В этом замке не мне надлежит испытывать страх.