БОЛЬШАЯ САУК-ДАРА

 

Ночь вытерпели с трудом. Поначалу, сломленные уста­лостью и пережитым, все уснули, но под утро, когда пухов­ки начали примерзать к днищу палатки, спать стало невмо­готу. Двое провели ночь и вовсе за палаткой, завернувшись в парашют. Словом, все ждали рассвета с таким нетерпе­нием, перед которым меркли все возможные трудности не­известного спуска. Только бы за работу!

Утром к палатке подошли Божуков, Петрук, Саша Си­доренко. Еще раз обсудили положение. Одна палатка, спальные мешки не у всех. Один примус. Очень ограни­ченное количество бензина и продуктов. И еще одно обстоя­тельство — никто внизу не знает, куда они делись. Конеч­но, будут искать, разыщут, но и на это нужно время! Трудно решиться на спуск в Большую Саук-Дару. Ведь любая задержка отразится на состоянии транспортируе­мых. Но склон как будто просматривается вплоть до лед­ника. Да и нет другого выхода.

Используя кусок поролона, спальные мешки, упакова­ли Морозова в «кокон». Теперь вниз. Сразу же убеди­лись в том, что маршрут «не подарок». Обширные снеж­ные поля. Лавиноопасное состояние снега. А под этим снегом трещины. Надо идти след в след, а как это сде­лать, если все впряглись в «кокон», да и Саше Сидоренко тоже нужна помощь?

С работой пришла жажда. Это может показаться неле­пицей, парадоксом, ведь вокруг снег и лед, не пустыня же! Пустыня. Хуже пустыни, оттого что есть искушение на­бить снегом рот, отломить сосульку. Но кусок льда за щекой — это верная ангина. А им только этого и не хва­тает, чтобы кто-нибудь заболел. Страшно хочется пить. Человек нигде так не высыхает, как на высоте. А бензина в примусе столько, что снег можно топить только для боль­ного. Ну и, конечно, для Саши Сидоренко.

Над вершиной появился самолет. Он долго летал над пиком, над склонами, потом улетел.

Увидели их? Не увидели? Трудно надеяться; что мож­но разглядеть среди скал и трещин с такой высоты? Да и кто знает, где следует их искать?

К вечеру спустились почти к леднику, заночевали на 6000. Беспрестанные мысли о воде доводили чуть ли не до галлюцинаций. Мерещился ферганский киоск «Соки — воды», и «док» Шиндяйкин дал себе слово, что если они выберутся отсюда, с Большой Саук-Дары, то он обяза­тельно приедет в Фергану, придет в этот киоск и будет пить, пить, пить, пока не зальет жажду, если это вообще выполнимо... И снова будет пить!

Божуков в том, что они выберутся с Большой Саук-Дары, ничуть не сомневался. Дело времени, вот и все. И... труда. Он вел группу с обычной для него твердостью, уверенностью в своих силах, не давал раскисать. А когда утром 29 июля появился вертолет и сбросил контейнер, тут повеселел даже Морозов, которому было трудно от од­ного только сознания своей беспомощности, не говоря уж ни о чем другом.

К контейнеру пошли Добровольский и Путрин. Груз приземлился чуть поодаль, и на эти 200 метров ушло три часа. Какое разочарование! Ни одной банки сока. Ни еди­ного литра бензина. Сухари! В том состоянии, в котором находились люди, сухари были так же несъедобны, как камни морен. Был хлеб, сахар, тушенка, была крупа, была соль, но все это не имело почти никакой цены. Не было воды!

Решили воспользоваться остатками контейнера, собрали все, что могло гореть. Раздули огонь. Поставили кастрюль­ку. Это дало по глотку горькой, пахнущей паленым тряпьем снеговой жижи. К немалому изумлению, в посылке обнаружили семь пар новенького мужского белья, надоб­ность в котором как будто еще не наступила. Тем не менее решили воспользоваться. Натянули прямо поверх одежды, оказалось, удобно. Днем не так жарко, все-таки белый цвет. Ночью — не так холодно, белье-то теплое. Но вид, вид! Впрочем, было не до острот.

Они уткнулись в ледопад. Это была та ловушка, кото­рой Божуков так опасался с самого начала спуска. Вер­нуться назад, пересечь ледник, попробовать пройти вдоль другого борта — на это нет сил. Перейти с ледника на склон? Но дорогу преграждала семидесятиметровая сте­на, а им только сейчас и заниматься преодолением стен! Ситуация была «аховой». Сидели, молчали, и тут по­казалось, что неподалеку журчит вода. Прислушались — точно, вода! Где-то внизу, в лабиринте ледовых сбросов и трещин, шумел ручей. Двое связались, собрали всю имев­шуюся посуду, пошли вниз. Остальные во главе с Божуковым начали обработку стены. Настырность, воля Божукова делали свое дело. Уступила стена. Появилась вода. Много принести было не в чем, но все же попили, даже одну фляжку на утро оставили, на завтрак. На «завтрак» оставили и транспортировку Морозова по стене. Все-таки это лучше делать со свежими силами, какими бы они ни были.

Утро 30 июля началось с огорчения. Фляжка с водой лежала в палатке, в головах и все же за ночь замерзла. Так, без завтрака начали поднимать Морозова. Когда «ко­кон» оторвался ото льда и медленно поплыл вверх, удер­живаемый над пропастью всего лишь паутинкой веревки, «док» Шиндяйкин отвернулся, так жутковато было гля­деть на этот отнюдь не цирковой трюк.

Выбрались. Обошли ледопад. Ледник стал положе, но сил от этого не прибавилось — ребята выдохлись вконец. Десять шагов, и остановка. Десять шагов, и они валятся в снег. Морозов был даже рад этим все учащающимся привалам, потому что ему тоже нужно было перевести дух. Он плохо себя чувствовал. И он устал. От бесконечной тряски и толчков. От боли в ноге. От напряженного ожи­дания того, что кто-то оступится, упадет, а он, Морозов, ничего не сможет предпринять. Его тащат волоком. Несут на руках. Там, где может пройти лишь один альпинист, один альпинист и тащит, подстрахованный со всех сторон веревочными оттяжками. Сидеть на плечах своего товарища, которого качает из стороны в сторону над хруп­кими снежными мостиками, над скользкими ледовыми греб­нями, над черными провалами трещин, в которые долго, со звоном летят осыпающиеся сосульки, Морозов уже не может. Он предлагает оставить его на леднике, чтобы за­тем вернуться с подмогой. Оставить — значит бросить, отвечают ребята.

Вновь появился вертолет. Конечно, этого ждали, но, когда послышалось знакомое, самое-самое желанное тарах­тенье Ми-4, это было похоже на чудо. Все ожили, замаха­ли руками. Если б он смог сесть! Если б он смог забрать хотя бы Морозова! Хотя бы сбросили бензин! Ребята принялись вытаптывать в снегу большущие буквы — БЕНЗИН! Прочтут сверху? Догадаются?

Из кабины выпорхнул вымпел. В нем записка. Сесть не могут, группе придется идти до вертолетной площад­ки, расположенной ниже по Саук-Даре. Но помощь близка, держитесь! И главное: если Сидоренко погиб и оставлен на вершине, разойдитесь и ложитесь на снег. Если Сидо­ренко не обнаружен, встаньте в круг. Если Сидоренко с вами, встаньте в одну линейку...

Никто из них никогда в жизни не выполнял с таким волнением и готовностью эту простую команду. Вот они в одной шеренге. Все в порядке, и Саша Сидоренко с ними. Вертолет улетел, перед ними был все тот же ледник Большая Саук-Дара, все та же упряжь с больным товари­щем, в которую вновь надо впрягаться. Но теперь о них знали.

На четвертый день они вышли к воде. Это был пол­новодный ручей, он с плеском катил прямо у самых ног. Воду можно было зачерпнуть ладонью. Кружкой. Кастрю­лей. Можно было лечь прямо на лед и с матовой полу­прозрачной кромки пить и пить эту воду, от которой ло­мило зубы. Так нельзя пить. И уж конечно, врач экспе­диции должен был бы не допустить это варварство, в конце концов запретить даже! Как они пили! Как он пил сам! До бульканья в животе. До умопомрачения. Оторвутся от воды, отойдут от ручья, и снова назад, к воде, как будто она вновь может исчезнуть, и теперь уж навсегда.

В лагерь Ачик-Таш их доставили вертолетом. Когда Шиндяйкин вылез из кабины, ребята-армейцы долго не могли признать в нем того доктора, который сносил их на вратарской площадке в борьбе за мяч. Что удивительного, если человек потерял в весе 10 килограммов? А ведь его не мучила проблема избыточного веса, ни грамма лишнего...

Не это главное. Главное в том, что сил хватило на все и что никто не разочаровался ни в себе, ни в своем това­рище. Хорошо, что они снова в Ачик-Таше. Хорошо, что здесь есть зеленая травка и ее можно потрогать рукой. Хорошо, что они улетят на отдых в Фергану, где обяза­тельно навестят киоск «Соки — воды» и уж там-то душу отведут, можно не сомневаться!

С лица сходят бурые клочья обожженной кожи. Мед­ленно подживают полопавшиеся губы, говорить и улыбать­ся теперь не так больно.

Экспедиция продолжается.