Глава 8. Детские «сокровищницы», «секреты» и «тайники»

В этой главе мы рассмотрим то, как дети включаются в активный материальный взаимообмен с окружающим миром, и прежде всего с землей.

Благодаря своему малому росту ребенок в буквальном смысле ближе к земле, чем взрослый. И в психологическом плане ребенок тоже склонен проявлять ко всему находящемуся на земле больший интерес и внимание.

Начнем с того, что дети довольно часто роняют разные предметы и падают сами. Этот живой опыт заставляет их проникнуться великой идеей того, что всему стоящему и лежащему на земле она дает опору, является поддержкой и конечным пунктом движения всех тел: дальше земли падать некуда.

Однако городского ребенка в нашей культуре с самого раннего возраста родители приучают к тому, что упавшее на землю становится грязным, несъедобным и иногда даже неприкасаемым. Запретен «ничейный» предмет, валяющийся на дороге. Но и «своя» вещь из категории «чистых», ненароком оказавшись на земле, чаще всего приобретает другой статус. (Обычно это еда и предметы, с которыми ребенок соприкасается ртом: свистулька, соломинка для мыльных пузырей и т. п. – или лицом, например носовой платок). Упавший предмет отчуждается от своего хозяина и переходит в иную категорию, категорию «вещей, лежащих на земле». Взрослые внушают ребенку, что контакт с ними опасен. Поэтому все, связанное с землей, окрашено для ребенка противоречивыми чувствами.

Земля всегда дает опору и при этом иногда об нее можно больно удариться. Земля – это постоянный источник интересных находок, но многие из них запретны или полузапретны (поэтому бывают особенно притягательными для самоутверждающейся маленькой личности).

Землю не позволяют трогать голыми руками или поднимать с нее что-то съедобное, при этом сами же взрослые вдохновляют ребенка на поиск грибов и ягод, растущих из земли или на земле. А также строят для детей песочницы, где можно копаться сколько угодно.

Поскольку дети копаются в земле с самого раннего возраста, они на собственном опыте убеждаются в том, что земля является еще и хранилищем. Из земли можно что-то интересное откопать и, наоборот, закопав – спрятать. Вылезают из земли растения, пряча в ней свои корни. И в землю же хоронят тех живых, что стали мертвыми. (Всем родителям хорошо известна детская страсть хоронить погибших существ: перееханных колесом велосипеда лягушек, найденных детьми мертвых птичек и т. д.)

Еще земля является для детей грандиозной поверхностью, на которой расставлено, разложено, явлено все, что существует на белом свете. Причем большая часть строений, растений, всевозможных предметов на земле прочно утверждена – они велики, тяжелы, занимают свои законные места в организованном пространстве окружающего мира. Но среди множества предметов, разместившихся по определенным правилам на поверхности земли, есть категория мелких «беззаконных комет», волею судеб оказавшихся на дороге жизни нежданно-негаданно. Это потерянные кем-то вещицы, монеты, пуговицы, значки, брошки, серьги, осколки цветных стеклышек, вдавленные в землю разноцветные крышки от бутылок, странные железки, обломки и прочая дребедень. Для взрослых все это жизненный сор, не стоящий внимания или даже вызывающий раздражение.

Дети относятся к этому сору иначе. Для них он представляет собой нечто вроде полезных ископаемых. Как известно, разнообразие и обилие полезных ископаемых определяет материальные ресурсы этноса, живущего на данной территории. Также и у детей – найденное на улице регулярно пополняет запасы игровых материалов, необходимых для обеспечения жизненных интересов ребенка. Среди множества мелких предметов, валяющихся на дороге, наметанный глаз ребенка привычно замечает все, мало-мальски представляющее интерес. Наиболее ценные предметы мгновенно подбираются и прячутся в карман. Так они получают вторую жизнь. Их дальнейшая судьба может быть очень разнообразной. Все зависит от того, сколько лет ребенку, какого он пола, с кем и во что он играет. Найденные ребенком предметы могут пополнить его «сокровищницу» или стать содержимым «секрета» у девочки и «тайника» у мальчика. Что-то будет использовано для игр, а что-то, по детским понятиям, является твердой валютой или достойным объектом меновых отношений. Владение некоторыми предметами является вопросом престижа и даже влияет на положение ребенка в группе сверстников. Однако такое утилитарное отношение к находкам характерно для детей младшего школьного возраста, т. е. детей достаточно больших. Как ни удивительно, чем меньше ребенок, тем в меньшей степени им движет прагматика – желание пользы, формирующееся в результате социального научения. В поведении младших детей сильнее заметно влияние более глубинных, базовых законов развития, обусловленных самой принадлежностью ребенка к человеческому роду, законов, через которые раскрывается сущность ребенка как человека. Одним из сущностных свойств человека является его стремление наделять события смыслом. С точки зрения проявления этой способности можно рассматривать поведение детей трех-пяти лет в отношении «сора» под ногами. Кто из родителей маленьких детей не сталкивался с такой ситуацией:

– Ма, смотри, какая штучка валяется (поднимает). Я хочу ее взять!

– Зачем это тебе?

– Ну, просто…

Что же за «штучки» привлекают внимание маленьких? Казалось бы, такая чепуха, на которую ребенок постарше не позарится:

«На улице я собирала кривые железки, веточки необычной формы, на что-то похожие. Все это я заворачивала в лопух и где-нибудь прятала. В дом вносить было ничего нельзя. Еще мне страшно нравились цветные бумажки, но их я даже не смела подбирать с земли».

Ранняя стадия детского собирательства поражает тем, что поднятые ребенком «штучки» обычно не имеют никакой потребительской ценности даже для него самого. Они привлекают внимание ребенка индивидуальными особенностями своей формы, цвета, вещества или же смутным сходством с чем-то неясным. Центральным пунктом этой ситуации является сам акт обнаружения: ребенок увидел «штучку» в одиночестве ее самости, среди всеобщего существования выделил как нечто замечательное, отличное от остального и решил включить ее в сферу своего собственного бытия. Поднятая с земли «штучка» становится одним из строительных элементов символической системы «Я» самого ребенка. Он утверждает себя для себя же через принадлежащие ему странные предметы, главная ценность которых состоит в том, что они индивидуальны и самостоятельно добыты в свободном поиске среди другой материи окружающего мира. Сделав эти предметы своими, ребенок уже совершил первый шаг к наделению их существования новым смыслом, исходящим от человека. Следующий шаг обычно состоит в том, что ребенок дает им имена и делает их героями символического мира, создателем и распорядителем которого является он сам. Вспомним, как получили имена жуки-плавунцы, которых поймала девочка и поселила у себя дома в банке, или как в любимой роще на берегу залива другая девочка дала названия всем дорожкам. Здесь мы имеем дело с удивительной по своей наглядной простоте моделью того, как ребенок реализует свою человеческую миссию созидателя мира, в котором он живет, и привносит туда смысл, освещающий все новым светом.

Законы развития человеческого существа заставляют каждого ребенка в определенный момент самостоятельно начать грандиозную работу осмысливания окружающего мира и самого себя. Все дети делают это по-своему, но идут примерно одним путем, на котором им очень желательно повстречать умудренного взрослого спутника, способного стать духовным наставником. Если такового не найдется, маленький человек все равно побредет дальше, подчиняясь общим для всех людей законам духовного развития. Только двигаться вперед ему будет мучительно трудно.

Проблемы такого одиночки замечательно описал Андрей Платонов в повести «Котлован». Его герой – взрослый ребенок по фамилии Вощев – страдал оттого, что «все живет и терпит на свете, ничего не сознавая», «все предавалось безответному существованию, один Вощев отделился и молчал».

У взрослого Вощева была детская манера подбирать на дороге странные предметы: «Вощев иногда наклонялся и подымал камешек, а также другой слипшийся прах и клал на хранение в свои штаны».

Эти камешки, прах, листья становились для Вощева спутниками на дороге жизни. Примером своего существования они помогали Вощеву понять, как жить дальше, а сам Вощев как человек чувствовал ответственность своей миссии по отношению к ним.

«Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное отделение мешка… „Ты не имел смысла жизни <…> лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить“».

Этого литературного героя и ребенка роднит то, что они оба переживают тот этап формирования личности, когда человек уже выделился из «безответного существования» окружающего мира и стал ощущать себя одухотворенной самостью, но еще не наладил с этим миром осознанные и правильные отношения, хотя чувствует, что инициатива должна исходить от него как от человека. Он начал ощущать себя субъектом – активным лицом, имеющим отдельность личного бытия. В силу этого он противопоставлен множественной цельности всего остального мира, но одновременно и причастен к нему, находясь внутри него.

Подобное познается подобным. Как помнит читатель из предыдущих глав, между двумя и пятью годами ребенок проживает стадию формирования личностной автономии, постепенно открывая свою отдельность от матери и способность к самостоятельным действиям. Если его развитие идет без помех, то к концу этого периода у ребенка должно сформироваться внутреннее убеждение, что «Я есть» и «Я могу». Теневой стороной этого положительного приобретения оказывается глубинное переживание одиночества индивидуального существования, которое ребенок периодически начинает чувствовать в самом себе и интуитивно распознавать в окружающей жизни на доступных ему моделях. Одной из таких моделей оказываются «штучки», выпавшие из привычного круга, в котором у них было свое место, и теперь валяющиеся на дороге неприкаянными. (Кстати, тут говорящим оказывается даже само слово «штучка». Оно от немецкого корня «stuck» – «кусок». То есть «штучка» – это отделившийся от целого кусочек чего-то, который начал вести самостоятельное существование как отдельный объект.)

Столкнувшись с проблемой бытия одиноких «штучек», сознание взрослого человека, особенно если он склонен к философствованию как герой повести А. Платонова, могло бы увязнуть в этой теме надолго.

Но нормальный ребенок, будучи, по моему убеждению, интуитивным философом по своей природе, обычно не страдает от «философской интоксикации». Мысль он быстро воплощает в действие, а эгоцентричная натура маленьких детей заставляет их прежде всего заботиться о себе, мобилизуя для этого все внутренние и внешние ресурсы.

Поэтому ребенок делает ход, которым достигает сразу двух целей. Потерявшиеся в большом мире «штучки» он прибирает к рукам, вводя их в орбиту собственных интересов. Тем самым ребенок раздвигает свои границы и «утучняет» себя этими и материальными символами «Я» – «его делается много». Одновременно и «штучки» приобретают ценность и смысл настолько, насколько ребенок хочет ими владеть и включить их в свои переживания и фантазии.

Приблизительно после пяти лет (сроки условны) детское собирательство приобретает новые черты. У ребенка появляется собственная «сокровищница» (это не мой термин, а детское название). Обычно она хранится дома. У девочек это коробочка, шкатулка или мешочек, где находятся личные «сокровища». Мальчики любят все свое носить с собой, и у них роль «сокровищницы» часто выполняет собственный карман. Основную часть «сокровищ» составляют мелкие предметы, найденные ребенком на улице: бусины, значки, сломанные брошки, красивые пуговицы, редкие монеты и предметы совсем непонятного происхождения и назначения, привлекающие внимание именно своей странностью. В «сокровищнице» могут находиться также вещицы дареные, перешедшие по наследству от старших или выменянные у других детей. Важно отметить, что туда не кладут предметы, купленные в магазине.

Дети пяти-семи лет относятся к своей «сокровищнице» с трепетом: это действительно нечто очень личностно значимое и связанное с потаенными душевными переживаниями – сокровенное. Этим не хвастаются перед другими, как бывает с коллекциями более старших детей. Показ «сокровищ» даже самым близким людям – родителям – своего рода таинство. Оно чаще происходит по инициативе заинтересованных родителей, которым хочется приобщиться к потаенным ценностям своих детей. Ребенок уступает их желаниям, но при этом внимательно и ревниво следит за реакцией взрослых – не дай бог, они как-то принизят или недооценят то, что так дорого ребенку.

Но обычно ребенок предпочитает общаться со своими «сокровищами» наедине, чтобы никто не мешал: рассматривает их, любуется, фантазирует.

Дети воспринимают свои «сокровища» очень чувственно, им нравится сама плоть этих вещиц: насыщенные цвета, переливающиеся оттенками в глубине, необычная форма, особенно ее изгибы, гладкость, блеск, малый размер, позволяющий полностью спрятать предмет в кулаке – как бы внутри себя, своей собственной плоти.

Практически во всех девчоночьих «сокровищницах» есть объект, напоминающий магический кристалл. По рассказам моих пожилых информантов, у русских девочек среднего класса в конце XIX – начале XX века это были, например, маленькие граненые яички из цветного стекла. У советских девочек 1950-х годов, к поколению которых принадлежу и я, ту же роль исполняли осколки цветных стекол или флакончиков из-под духов. В те времена было модно делать цветные вставки в сложный переплет окон веранд на даче, и все дети летом охотились за обрезками и осколками вишневых, желтых и темно-синих стекол, сквозь которые потом смотрели на белый свет, и хранили их, увозя самые мелкие в город для «сокровищниц». Зимой они становились источником ностальгических воспоминаний о прекрасном лете. Много воды утекло с тех пор, времена переменились, но и теперь найти красивый осколок парфюмерного пузырька – радостное событие для большинства маленьких девочек.

Подчеркнем слово «найти»: шел-шел и нашел – наткнулся, наступил, увидел под ногами лежащий, ожидающий тебя дар судьбы, неожиданный, но желанный сюрприз. А ведь как просто можно было бы получить сразу много осколков и выбрать из них лучшие, если взять и специально разбить какой-нибудь флакон с помойки. Но этого никогда не делают даже те дети, которые живут рядом с залежами потенциальных «сокровищ», например недалеко от свалки парфюмерной фабрики. Ведь это нечестный, искусственный способ добычи того, что должно прийти к ребенку совершенно другим, естественным путем – в виде случайной встречи.

Здесь ребенок отвергает в себе волюнтаристское стремление самостоятельно добыть желаемое ради того, чтобы осуществилась другая, видимо более ценная для него, возможность обретения чудесного дара.

Надежда на нечаянную радость, на получение даров, которые судьба время от времени посылает человеку ни за что, просто так, от своих щедрот, – это один из главных принципов интуитивной жизненной философии детей, который прослеживается и во многих других ситуациях. Он поддерживает в ребенке веру в благодать жизни и желание жить дальше. Такой настрой вносит в человеческое бытие элемент радостного ожидания, делает жизнь интересной, полной маленьких чудес.

(Удивительно, что великую жизненную роль нечаянной радости можно проследить на разных этапах эволюционной лестницы обитателей Земли.

Так, Карен Прайор, известная американская исследовательница поведения животных и специалистка по их дрессировке, пишет о том, как важно для обучаемого животного иногда получать куш.

Куш – это очень привлекательное и крупное разовое вознаграждение, которое обучаемый получает как неожиданный дар, а не как очередную плату за хорошую работу. Получение куша резко поднимает настроение животного и его желание быть активным и стараться выполнять очередные задания человека. Особенно вдохновляюще куш действует на усталых и разуверившихся в своих силах животных, у которых долго не получалось то или иное упражнение.)

Тот же детский принцип, но уже исповедуемый в виде осознанной мировоззренческой концепции, мы находим у верующих взрослых людей. Как и дети, они ставят на первое место не своенравие промышляющего для себя человека, а промысл Бога о человеке, когда Всеблагой, Всемогущий Промыслитель сам посылает человеку все по-настоящему необходимое. У взрослых этот принцип кратко суммируется в формуле «Бог пошлет».

Ребенка и верующего взрослого здесь роднит общее убеждение в исходной любви Творца мира к человеку и его обязательном отклике на нужды человека.

В ситуациях с находками на улице также обращает на себя внимание типичное для детей сочетание полярных установок. Как мы говорили в предыдущей главе, это, с одной стороны, базовая потребность в устойчивости, неизменности, константности мира, в котором живет ребенок, а с другой стороны, страстная любовь к неожиданностям и чудесам. Правда, присмотревшись к детям внимательнее, можно заметить, что, именно будучи уверенными в первом, они готовы воспринимать второе.

Итак, что же такое «сокровищница», чем она отличается от веточек и железок, завернутых в лопух? Лопух – это предтеча «сокровищницы». А «сокровищница» – это в буквальном и в переносном смысле слова вместилище личных ценностей ребенка.

В материальном плане это особая закрытая емкость, недоступная другим людям, где хранятся мелкие предметы, найденные или полученные в подарок ребенком, т. е. принадлежащие лично ему и воспринимаемые им как ценности.

В душевном плане в каждом из предметов «сокровищницы» материализованы дорогие для ребенка переживания, воспоминания, фантазии. Ребенок периодически оживляет их, общаясь со своими «сокровищами» как с магическими предметами. Каждый из этих предметов становится для ребенка маленьким самостоятельным миром. Можно сказать, что «сокровища» являются овеществленными душевными ценностями ребенка – материализованным инфантильным прообразом той сокровенной части души, где человек хранит самое главное.

Детская «сокровищница» существует в течение нескольких лет, а потом незаметно исчезает. Много позже некоторые люди обнаруживают остатки своих детских «сокровищ» случайно сохранившимися среди других домашних мелочей – в шкатулках с пуговицами, значками, старинными монетами, – тогда они вызывают смутные, удивительные воспоминания. У других людей все пропадает бесследно и забывается начисто, как будто ничего и не было.

После шести-семи лет появляется новый тип детского собирательства – коллекционирование. Коллекция существует вначале параллельно «сокровищнице», а потом постепенно замещает ее. Различия между ними заложены в принципах объединения материала.

Подбор «сокровищ» определяется индивидуальным, эмоционально-личностным смыслом, который имеет для ребенка каждая вещица. Этот смысл сокровенен: он по-настоящему не осознается самим ребенком, равно как его невозможно до конца расшифровать постороннему человеку. Он навсегда остается личной тайной.

В основу коллекции всегда заложен некий, пусть и несовершенный, интеллектуально-логический принцип подбора материала. Она систематизирована по каким-либо признакам. Склонность к такой систематизации является одним из проявлений новой, более совершенной стадии развития логического мышления, которая наступает у детей после семи лет. Если «сокровищница» индивидуальна, то коллекция социальна и больше обусловлена внешними факторами, связанными с жизнью ребенка в группе сверстников: модой, престижем, соперничеством, меновыми отношениями и т. д. Поэтому коллекции дети с удовольствием показывают друг другу, хвастаются, гордятся ими. То, что в «сокровищнице» было сугубо личной душевной ценностью, в коллекции становится ценностью социальной и даже имеющей материальную цену. В этом смысле коллекция является «обмирщенной» «сокровищницей», в которой усилено накопительское и внешне-демонстративное (говоря бытовым языком – показушное) начало.

Само появление коллекции свидетельствует о том, что ребенок вступил в новую фазу социализации в детской субкультуре, обычно связанную с началом школьной жизни. Это фаза активного формирования самостоятельного опыта жизни «в миру», в гуще людей, когда ребенок учится подчиняться правилам групповой жизни, усваивает общепринятые модели поведения в соответствии с житейскими требованиями социальной среды, в которой он живет. Это период, когда глубинная душевная жизнь ребенка, которая раньше легко находила индивидуальное выражение в фантазиях и играх, сталкивается с давлением, влиянием и соблазнами, существующими в недрах детского общества.

С одной стороны, это влияние конструктивно и положительно, в частности потому, что дети склонны объединяться для совместного, а значит, более эффективного решения общих для них возрастных проблем. В этом смысле помогает передающаяся от поколения к поколению детей детская культурная традиция, о которой пойдет речь ниже.

С другой стороны, в силу многих причин, которые мы сейчас обсуждать не будем, детское общество бывает нередко агрессивно-авторитарным по отношению к отдельной личности, заставляя ее следовать довольно жестким общепринятым детским стандартам поведения. В частности, они проявляются в том, как детские формы собственности (к которым относятся и коллекции) связываются в коллективном сознании детей с социальным статусом ребенка в группе сверстников.

Если взрослые не вмешиваются в процесс детского стихийного коллекционирования, то дети семи-десяти лет обычно собирают предметы, которые можно добыть без денег, но сделать это нелегко, так как эти предметы сравнительно редки и труднодоступны. В этом плане типичны коллекции советских детей 30-60-х годов. При тогдашней всеобщей бедности собиратель фантиков, например, мало надеялся на то, что ему когда-нибудь достанется конфета в желанной красивой обертке. Он больше рассчитывал на свою способность заметить этот фантик валяющимся около какой-нибудь урны, на свою социальную ловкость, которая позволит потихоньку сохранить обертку от конфеты, съеденной во время чинного чаепития на чьем-нибудь роскошном дне рождения, и т. п. Многие дети никогда в жизни не ели дорогих (и поэтому вообще редко покупавшихся кем-либо) конфет с красивыми сложными картинками на обертках, конфет типа «Красной Шапочки», «Гулливера», «Утра в сосновом лесу». Но прекрасно знали цену такого фантика при обмене его на другие, как теперешние люди знают соотношение курсов валют, поскольку конфетные обертки были не только объектом коллекционирования, но и главным элементом детской азартной игры «в фантики». Эти знания входили в систему детского обычного права, касавшегося, в частности, регуляции меновых отношений между детьми.

В детском стихийном коллекционировании, подобном описанному выше, материал коллекции воспринимается детьми как личная добыча ее владельца. Количество и редкость предметов, которыми обладает ребенок, свидетельствуют о высоком развитии у него социально ценных, с точки зрения детского сообщества, качеств, благодаря которым он добыл то, что имеет. Примерно так же мыслят и живущие натуральным хозяйством взрослые: кто приносит больше мяса и шкур, тот и является лучшим охотником и соответственно уважаемым человеком. Приведу современный пример из детской жизни:

«Железная дорога, которая проходила недалеко от дома, считалась довольно опасным местом. Но я специально ходила туда вместе с другими наперекор родителям, преодолевала так родительский запрет. Было мне десять лет. На железной дороге мы занимались тем, что подкладывали на рельсы монеты. Когда по монете проезжала электричка, то она становилась более плоской. Чем больше было у кого-то таких плоских монет, тем выше была значимость этого ребенка в группе».

Итак, опять знакомая нам картина: дети пытаются материализовать себя – теперь уже не просто факт своего существования, как это делают маленькие, а свои познанные и испытанные возможности – в объектах, которые они добывают. Преодолев опасности, проявив необходимые качества охотника, дети добывают предметы, в которых символически овеществляются их сильные стороны. Новым возрастным моментом здесь является то, что символическое значение этих вещей как свидетельств потенциальных возможностей их владельца понимают и другие дети, принадлежащие к той же группе. Почти в каждой детской компании существует некий класс особо ценных предметов, которые не покупаются, а добываются. Обладание ими влияет на статус ребенка в данной группе и отношение к нему. Эти предметы являются символическим выражением социально-психологического потенциала их владельца как члена детского сообщества.

Вмешательство взрослых в стихийное детское коллекционирование бывает непосредственным и косвенным. Прямое влияние взрослых обычно выражается в их желании, чтобы дети собирали предметы, имеющие ценность с точки зрения взрослого человека, а также в их стремлении придать этому коллекционированию системность и ввести туда информативно-познавательный компонент. Обычно взрослые недостаточно понимают психологические причины детского стремления к коллекционированию, о котором мы говорили выше.

Косвенное влияние взрослых на детское коллекционирование состоит в том, что мир взрослого бизнеса использует психологические особенности младших школьников, определяющие их интерес к коллекционированию. Например, в коммерческих целях реклама искусственно формирует и раздувает у детей страсть к собиранию картинок и наклеек, которые выпускаются сериями. Если даже опустить вопрос о низком уровне их художественного исполнения, то останется главная проблема. Она состоит в том, что все это – покупное, а потому влечет за собой нежелательные последствия.

Во-первых, выбор объектов коллекционирования совершается не самими детьми в соответствии с их психологическими потребностями, а настойчиво навязывается им извне – с помощью рекламы. Это не что иное, как грубая манипуляция сознанием детей, тем более опасная, что детское сознание находится в состоянии становления и именно в этот возрастной период особенно подвержено влиянию социальных стандартов.

Во-вторых, в дело вмешиваются деньги. Добытое и покупное – это принципиально разные вещи. Если качество добычи обусловлено личными способностями ребенка-добытчика, то количество и качество купленного очень сильно зависит от денежных возможностей его родителей. Так происходит существенная психологическая подмена: личностные ресурсы теряют свое значение по сравнению с ресурсами денежными.

Но детское сознание этой подмены часто не замечает. Оно продолжает непосредственно связывать качества владельца с обилием и качеством принадлежащих ему предметов примерно так же, как взрослым людям иногда вопреки очевидным фактам кажется, что красивый внешне человек должен быть красив душой. Сложную диалектику соотношения внешнего и внутреннего в человеке в разных социальных ситуациях ребенок постепенно начинает различать после девяти-десяти лет, а понимание этой диалектики приходит потом, через многие годы.

В целом же акцент на покупку предметов коллекционирования выхолащивает важные психологические аспекты, присутствующие в детском натуральном собирательстве, и лишает его некоторых глубинных смыслов. Взрослые, делающие бизнес на детской страсти к коллекционированию, преследуют обычно свои собственные интересы. Формируя у детей психологию потребителей, их готовят к тому, чтобы в будущем они стали достойными членами общества массового потребления.

Вернемся на землю. Кроме объектов, пополняющих «сокровищницы» и коллекции, дети находят на земле еще множество полезных вещей и материалов, обеспечивающих разнообразные детские нужды.

Самые частые находки – это деньги. Поскольку дети смотрят в землю с меньшего расстояния и внимательнее, чем взрослые, они и находят больше. Бывают дети, которые чуть ли не с каждой прогулки приносят то монету, то бумажную купюру. Дети дошкольного – младшего школьного возраста найденные деньги обычно отдают родителям или по настоянию родителей кладут в копилку. Им нравится ощущать себя добытчиками, вносящими свой вклад в семейный бюджет, и получать похвалу за внимательность.

Другое дело, если дети обнаружили место, которое становится постоянным источником пополнения карманных денег. Чаще всего такими местами интересуются и догадливо находят их дети постарше, лет девяти-одиннадцати, которые уже хорошо знают, на что можно деньги потратить. Даже если это места легальной, а не беззаконной добычи денег, дети стараются их особо не афишировать ни дома, ни среди сверстников.

В моем детстве для нас с подругой таким золотым дном стало место на углу нашего дома, где было заведение, называвшееся «Пиво – Воды». Рядом со входом там стоял лоток на колесах, с которого торговали конфетами – поштучно. Весь этот пестрый товар лежал на лотке с обозначением цен, которые колебались от одной до шести копеек (дело было в начале 1960-х годов), и мы довольно часто подолгу стояли у лотка, разглядывая и выбирая конфеты. Вот тогда-то мы и заметили, что многие покупатели роняют там деньги. У пьяниц монеты выпадали из дрожавших пальцев, молодые мужчины считали ниже своего достоинства наклоняться за копейкой, матери с маленькими детьми не хотели пачкать руки и шарить в грязи, если монета закатывалась под лоток.

Мы возвращались из сквера с вечерней прогулки как раз после семи часов, когда торговля завершалась. Пропустив вперед, за угол дома, няню с младшей сестрой, мы с подругой заглядывали под лоток, где при свете витрин пивной были хорошо видны кругляши монет, выбирали их оттуда как можно быстрее, чтобы не привлечь ничье внимание, и, довольные, всегда с прибытком, бежали вслед за няней, которая ничего не замечала. Деньги тратили всегда сразу: на конфеты, которые покупали у того же лотка на следующий день, иногда на стрельбу в тире – выстрел стоил две копейки, а на самое дешевое мороженое – молочное за девять копеек – их обычно не хватало. Интересно, что деньги эти никогда не копили и тратили на то, от чего не оставалось материальных следов: съели, выстрелили – пшик! Так продолжалось полтора года, пока стоял лоток. Нам очень нравилось переживание своей финансовой самостоятельности, хотя мы вовсе не были обездолены – родители всегда давали мелочь на конкретные расходы.

Кроме денег дети собирают во время прогулок разнообразные обломки и вещицы, которые используют потом как игровые материалы. В моей коллекции есть прелестный рассказ очевидца о том, как сестра – хозяйственная девочка пяти лет и ее трехлетний брат любили играть «в гости». В качестве столового прибора у них была половинка настоящей глубокой тарелки, найденная в кустах, и алюминиевая ложка с помойки, тщательно обтертая ее новыми владельцами. Гостей, среди которых была мать детей, угощали свежим снегом, который ели ложкой по-настоящему, – прием проходил во дворе на открытом воздухе зимой.

Ребенок может превратить обломок в самостоятельный игровой предмет, придав ему новые функции, – вспомним уже знакомый читателю пример: найденная на помойке ручка от старинной чашки превращается в кулон, будучи повешена на веревочку. Равно этот обломок может быть включен как один из элементов в новую, создаваемую ребенком конструкцию, например стать частью «секретика» (о них пойдет речь чуть позже).

Девочки всегда смотрят на обломки как на предметы, с которыми можно что-то сделать, т. е. поставить их себе на службу, приспособить их качества к своим целям. Но девочкам совершенно несвойственно воспринимать их как вещество, которое можно включить в цепь химических превращений, воздействуя на него огнем. Можно сказать, что девочки мыслят предметно и совсем не склонны к алхимии. Они не пытаются внедряться, как это часто делают мальчики, в саму плоть вещей, совершая преобразования их состава. А вот мальчишки не упустят возможности бросить что-нибудь найденное в огонь и посмотреть, как это загорится, взорвется, расплавится. Увлечение химическими реакциями в младшем школьном возрасте – это практически всегда дело мальчиков. От исследования они быстро переходят к творческой практике, когда, например, набрав на свалке старые аккумуляторы, выплавляют из них на костре свинец, чтобы сделать себе грузила, биты, свинчатки и т. п.

У девочек же очень редко бывает, когда они в игре варят что-нибудь на огне по-настоящему. Чаще всего их суп понарошку в игрушечной кастрюльке состоит из плавающих в холодной воде головок цветов, лепестков и мелко нарезанной травы. Девочки стараются, чтобы все это красиво смотрелось. В приготовлении такого супа важна эстетика. Это дизайнерский процесс, организация красивого целого из элементов, но никак не химия.

Похоже, что мальчики по своему складу легче и спокойнее переносят зрелище того, как предмет теряет свою форму и структуру в процессе агрессивного воздействия на него, когда напор силы превращает его просто в кучу вещества, хаотическое ничто. Поэтому участие в разрушительных по отношению к предметам действиях не становится для мальчиков таким остроболезненным эмоциональным переживанием, как для девочек.

Значимым для мальчиков моментом оказывается ощущение собственной власти над веществом предметного мира и одновременное раскрытие тайных сил материи, которые выходят наружу, когда разрушается прежняя предметная оболочка и начинается сущностное преобразование самой плоти объекта. Гибель любой структуры всегда сопровождается выбросом энергии, которая была в ней заключена и эту структуру удерживала. Освобожденная разрушением объекта энергия вырывается наружу, как джинн из бутылки, и создает на мгновение мощное силовое поле, которое очень привлекательно для мальчишек. Недаром им так нравится звон, грохот, треск разбиваемых бутылок, взрывающихся петард или бурно протекающих химических реакций. Все это – внешние проявления силы, которые мальчику надо пережить и освоить. Что он и делает, равно исследуя силы, таящиеся как в предметах, так и в своем собственном теле (ср. мальчишеские соревнования в дальности бросков, плевков, в мощности струи мочи и т. д).

Нельзя сказать, что девочкам чужда тема силы. Просто силы, которые привлекают девочек, несколько иные, чем те, что завораживают мальчиков. В соответствии со своим природным устройством, как будущие матери, девочки (сами того не осознавая) более чувствительны не к рвущимся наружу центробежным силам, а к спрятанным, сосредоточивающимся внутри объекта силам центростремительным. Это те силы, которыми предмет или человек наливается и мощнеет, которые крепят его внутреннюю структуру, становясь источником ее роста и развития. И в них, этих внутренних силах, девочки и женщины знают толк и умеют их использовать.

Свои собственные силы женщины обычно стараются не выставлять напоказ, утаивая основные резервы. Мужчины, наоборот, о своей силе склонны заявлять открыто, проявлять ее в полной мере и гордиться ею.

Различия между мальчиками и девочками сочетаются с одновременным возрастным сходством их поведения. Такое сходство обусловлено тем, что все дети в процессе своего психического и личностного развития решают одни и те же задачи, но делают это несколько разными способами. Это ярко проявляется в замечательной детской традиции, о которой сейчас пойдет речь.

Мы уже вскользь упоминали о том, что многие привлекательные предметы, подобранные детьми на улице, становятся содержимым девчоночьих «секретов» и мальчишечьих «тайников». Теперь настало время поговорить об этом подробно.

«Секрет» (или «секретик») девочки – это небольшая ямка глубиной в несколько сантиметров, специально выкопанная в земле. Ее дно тщательно выкладывается чем-нибудь красивым. Обычно сначала делается фон: например, листья с дерева, на которые сверху кладутся интересные «штучки», головки цветов, веточка с желудями и т. п. Содержимое «секретика» далеко не всегда растительного происхождения. В классических «секретиках» опытных девочек семи-восьми лет больше всего ценится фон из цветной фольги. Фольгу готовят загодя. Она может быть найдена на улице, а может быть принесена из дома. Поверх фольги делается сложная аранжировка из осколков цветных стеклышек, бутылочных крышек, бусин, пуговиц, картинок, фигурок, слепленных из пластилина. Вообще, содержимым «секрета» может стать все что угодно. Главное – чтобы все это было интересно и красиво скомпоновано. Сверху композиция покрывается куском прозрачного стекла, тщательно вымытого в ближайшей луже. (Добыть такое стекло нелегко, поэтому неожиданная находка подходящего осколка оконного стекла может сама по себе стать стимулом к созданию «секрета».) Получается что-то вроде окошечка в земле, сквозь которое видна таинственно мерцающая благодаря бликам фольги Красота. Затем стекло засыпают тонким слоем земли, так что если смотреть снаружи, то ничего не заметно. Поэтому часто девочки стараются как-то отметить для себя расположение «секрета», чтобы потом его можно было найти.

Обычно у девочки бывает по несколько таких «секретиков» (в среднем 3–5, иногда больше), и она их периодически посещает. Тогда земля над «секретом» расчищается, так, чтобы под покровным стеклом была видна «красота», спрятанная в глубине. Ею любуются, подправляют, если что-то попортилось, и закапывают снова. Срок жизни такого «секрета» – от нескольких часов до пары недель. Чаще всего он гибнет от разрушительных действий недругов, иногда – от стихийных бедствий, а бывает – и от рук самой хозяйки, если он ей надоел. Тогда она снова делает «секрет», еще красивее прежних.

Создание «секретов» – это традиция детской субкультуры. Это значит, что как сама идея, так и формы ее воплощения и даже название «секрет» передаются от старших детей к младшим в виде культурного наследия. Каждое следующее поколение маленьких девочек воспроизводит то, что делало предыдущее поколение, и так продолжается, пока традиция не угаснет.

В случае с «секретиками» она не угасает, а процветает. Фактически это культурный образец поведения, который устойчиво сохраняется в детской субкультуре. В середине 1980-х годов мне посчастливилось записать рассказы Наталии Георгиевны Горбатовой о детском быте начала 1900-х годов. Она родилась в 1902 году в семье рабочего Обуховского завода, и ее детство прошло в пригороде Петербурга, в селе Александровском, на Троицкой улице (теперь это улица Грибаки-ных Невского района Санкт-Петербурга). Благодаря живому уму и прекрасной памяти Наталия Георгиевна, несмотря на то что ей было за восемьдесят, подробно рассказала о многом: о детском фольклоре и играх, о времяпрепровождении детей и даже о том, что давали детям на завтрак, обед и ужин. Вот отрывок из ее рассказа, относящийся к «сокровищницам» и «секретам» девочек:

«Для „сокровищ“ мы собирали красивые стекла, камушки гладкие. От бутылок – стекла зеленые, но бывали у нас и красные и синие. По 2-й Троицкой улице были кое у кого веранды. Там мы подбирали цветные осколки. Эти стеклышки вставляли, как мозаику, в коробочку, и она сверху покрывалась стеклом, как крышкой. Держали коробочку дома.

Делали и «секреты». У нашего домовладельца был огород ближе к улице. Там была грядка. Мы с сестрой Полей ходили туда: «Сделаем секрет?!» Втиснешь коробочку в грядку так, чтоб влезла туда по стекло покрывающее, – и сверху вместе засыплем землей и травой.

Прямо в ямку цветные стеклышки мы не клали: боялись, что запачкаются или не найдешь. «Секреты» никому не показывали, сами проверяли. Не помню, таскали ли их у нас. Может быть, только мальчишки. Такие случаи были.

Про другие материалы для «секретов» ничего не помню. Из фольги ничего не делали – не попадалась она нам».

Почему большинство девочек в возрасте от пяти-шести до восьми-девяти лет или сами делали «секреты», или по крайней мере наблюдали, как их делают другие? Видимо, эта традиция сохраняется потому, что делание «секретов» оказалось удачной формой удовлетворения каких-то важных потребностей ребенка, которые актуализируются в этом возрасте.

Я собираю материал о «секретах» с конца 1970-х годов: делала зарисовки «секретов» многих девочек, задавала детям вопросы о том, для чего «секреты» делаются. Мои изыскания позволяют сейчас подвести некоторые итоги и ответить на вопрос: почему существует эта детская традиция?

Оказалось, что «секреты» имеют несколько важных функций в жизни ребенка.

Во-первых, они несомненно являются одной из массовых форм детского дизайнерского творчества. Уникальность «секретов» как художественных созданий детей состоит в том, что они полностью находятся вне зоны эстетического контроля взрослых. Родителям даже в голову не приходит, что эти жалкие ямки со всякой дрянью, прикрытой стеклышком, ямки в грязи под скамейками в сквере, или у корней дерева, или у стены дома можно рассматривать как чей-то художественный продукт. Обычно родители вообще их не видят, недаром же это – «секреты». Думаю, что к счастью для детей. Это спасает их от взрослого вмешательства, навязывания представлений о том, как надо, а как не надо, что красиво, а что нет. Такого авторитарного вторжения не избегает практически ни один вид детского творчества, доступный лицезрению взрослых. (Кстати, следует сказать, что детские «секреты» не заметили и те профессионалы-взрослые, которым по долгу службы следовало бы обратить на них внимание, – этнографы, художники-педагоги, психологи.)

Эстетический аспект «секрета» очень важен для девочки. Ведь, делая «секрет», ребенок сознательно творит Красоту, и в его творении отчетливо видны исконно детские представления о прекрасном. Внимательному наблюдателю «секрет» расскажет о детских эстетических предпочтениях, особенностях дизайнерского мышления, принципах организации композиции. И все это первозданно, искренно, сделано для себя и других детей без оглядки на художественные авторитеты взрослых.

Следующий важный аспект существования «секретов» связан с тем, что все они находятся вне дома, в разных точках внешнего пространства, где ребенок бывает. Уже сам этот факт указывает на возможную роль «секретов» в детском территориальном поведении. И верно.

Моя ученица Н. Г. Путятова исследовала территориальное поведение детской дворовой компании в одном из центральных районов Петербурга. Она попробовала нанести на карту места расположения «секретов» отдельных детей и сопоставить их со степенью освоенности ребенком этих территориальных зон.

Оказалось, что эти дети были склонны делать свои «секреты» в двух типах зон.

Большая часть «секретиков» группировалась в высокосоциализированных местах, максимально освоенных детским сообществом. Например, под скамейками, окружающими центральную площадку сквера, где все дети этого микрорайона гуляли после школы.

Но также «секретики» могли располагаться и там, где, наоборот, ребенок бывал редко – на границах освоенной территории, там, где начинается уже чужая, неизведанная земля.

Думаю, что такое размещение «секретов» определяется их глубинной связью с личностью самого ребенка. Делая «секрет», ребенок фактически материализует свое тайное присутствие в данном месте. Он вкладывает в «секрет» кусочек своей души и делает его своим представителем в двух значимых зонах освоенной территории – в ее социальном центре и у ее границ. Периодические посещения и проверки ребенком своих «секретиков» оживляют символическую связь между «Я» ребенка и его воплощением в своем создании, между обозначаемым и обозначающим. Можно сказать, что делание «секретов» – это одна из многих форм утверждения детьми своего присутствия на освоенной территории и один из способов овладения ею через пребывание в самой плоти земли, через своеобразное врастание в почву.

Тут напрашивается несколько кощунственная, но обоснованная аналогия. Когда возникает новое человеческое поселение – деревня, город, монастырь, – люди начинают чувствовать себя по-настоящему оседлыми, когда там, где они поселились, появляется первая могила и возникает кладбище. Именно похороненные родственники, часть рода, к которому принадлежат живущие, накрепко соединяют их мистическими узами с этой землей. Дальше можно вспомнить и строительную жертву, которую убивали и погребали под основанием строящегося жилища, чтоб крепче стояло… Но это уже задача этнографов – исследовать параллельные традиции, существующие в секретном мире детей и мифологическом мире взрослых. А мы двинемся дальше, придерживаясь психологической стези, и займемся рассмотрением третьего аспекта существования детского «секрета» – его роли в общении детей друг с другом.

Дело в том, что «секрет» открывается избранным. Обычно это доверенные лица – лучшие подруги. Степень доверия к человеку измеряется, как известно, возможностью открыть ему свои тайны. У младших девочек это в буквальном смысле становится процедурой раскапывания своего «секрета», чтобы на него могла посмотреть любимая подруга. К сожалению, девочки очень переменчивы в своих дружеских привязанностях, а распространенным видом мести среди бывших подруг является уничтожение «секретов» друг друга (как бы символическое убийство), а также предательство, когда чужой «секрет» выдается мальчишкам, которые его и разрушают.

Мы уже неоднократно подчеркивали, что «секреты» – дело женское, девчоночье. Мальчишки делают «тайники», о которых речь еще впереди. Однако «секреты» играют важную роль в общении девочек и мальчиков.

Вообще существует немногочисленная категория мальчиков, которым интересно играть с девчонками. Тогда они иногда принимают участие в делании «секретов», но скорее в качестве обучаемых, посвящаемых – на вторых ролях. По воспоминаниям таких мальчиков, их более всего удивлял и вызывал восхищение эстетизм девочек, проявлявшийся в оформлении «секрета». Девочки учили тщательно разглаживать фольгу, подбирать интересный материал, аккуратно и красиво все раскладывать. Для мальчиков волнующе новыми были сами принципы создания «секрета».

Основная же масса мальчиков видит в «секретах» девчонок совсем другое. Для них это объект охоты: они хотят найти «секрет», чтобы его разорить. На вопрос: «Зачем девчонки делают „секреты“?» – мальчики обычно отвечают: «Чтобы мы могли их рушить!

Так происходит в младшем школьном возрасте у семи-девятилетних, когда внешне отношения между полами принимают иногда вид военных действий друг против друга, за фасадом которых прячется истинный интерес к противнику. Тогда посягательство на «секреты» девочек стоит в одном ряду с дерганьем за косы, выхватыванием портфеля и другими активными нападками, за которыми нередко стоит интерес, симпатия или просто желание мальчика вступить в непосредственный контакт с девочкой. Из этого становятся понятными довольно частые случаи, когда девочка сама разрушает свой «секрет», потому что «его долго никто не находил и не рушил и стало скучно».

Поскольку мальчики такие же люди, как и девочки, их «тайники» роднит с «секретами» общая функция – желание таким образом материализовать свое тайное присутствие в пространстве окружающего мира. Однако мальчишечьи «тайники» редко бывают в земле – только если больше негде их устроить. А вообще они чаще располагаются во всевозможных нишах, щелях, укрытиях, где можно сделать незаметное для постороннего глаза вместилище, куда закладываются разнообразные предметы.

Иногда мальчики прячут в «тайник» то, что потом будет необходимо для уличной игры, чтобы не надо было ходить за этим домой или чтобы из дома это не выкинули, приняв за мусор. Но гораздо чаще в «тайнике» находятся личностно-значимые, ценные для мальчика предметы, похожие на те, что хранятся в «сокровищницах». Некоторые из них были им найдены или добыты. Что-то – подарено значимыми людьми (обычно старшими мужчинами: отцом, дядей, старшим братом или товарищем).

В особых случаях, например в пионерском лагере, в «тайниках», расположенных вне обжитого пространства, в лесу – под деревьями или на них, в норах и откосах канав и т. п., – прячутся предметы, которые могут быть отобраны начальством или более сильным сверстником (еда, носильные вещи, предметы, имеющие высокую потребительскую ценность, а также – краденое).

Интересно, что в «тайниках» мальчиков отсутствует эстетический аспект, столь важный для «секретов» девочек. Очень часто акцент сдвинут на другое: не столь важно – что лежит в тайнике (иногда мальчики страдают оттого, что «тайник» сделан, а положить туда нечего), сколь важно – как он выстроен (неожиданность выбора места, выдумка и техническое совершенство организации самого вместилища).

Мальчишеский «тайник» в гораздо меньшей степени, чем «секреты» девочек, является средством общения. Мальчики иногда тоже показывают его ближайшим друзьям, но после этого он теряет свою защищенность, а потому и привлекательность для хозяина, который рушит его или переносит в другое место. Девочки за мальчишескими «тайниками» не охотятся, а вот свои же, мальчишки, – да. Если мальчик набредет или случайно обнаружит «тайник» сверстника, как сообщали мои информанты, обычно он его обязательно демонстративно разрушит, оставляя развороченным. Спрятанные там вещи редко представляют ценность для кого-либо, кроме хозяина. Разрушитель их вынимает и бросает неподалеку. Все это напоминает символический поединок с хозяином «тайника»: если он обнаружен и безжалостно разоблачен, то должен принять смерть.

Интересно, что мальчики часто делают «тайники» прямо в собственном доме. В квартире излюбленным местом для них становятся щели под подоконником, задвинутые чем-нибудь выемки в стене, пространство под вынимающейся половицей, плинтусом и т. п. Девочки делают это реже, может быть потому, что у них обычно бывают отдельные «сокровищницы». Для мальчика оказывается важным переживание того, что у него есть в пространстве дома собственные тайны, о которых никто не догадывается и которые никому не доступны.

Что же представляют собой «сокровищницы», «секреты» и «тайники» с точки зрения проблемы детского территориального поведения?

Судя по всему, в этом плане они являются проявлением попыток ребенка (освященных детской традицией) установить глубинный личный контакт с местом обитания. Налаживание такого контакта со стороны ребенка представляет собой нечто вроде символического диалога, который воплощается в потаенном материальном взаимообмене с окружающей средой, в символическом обмене с ней ценными дарами. Гостями из внешнего мира становятся для ребенка предметы, которые он берет в свою «сокровищницу». А себя он материализует вовне в виде собственных полномочных представителей: «секретов», скрытых в недрах земли, и «тайников», запрятанных в плоти окружающего мира.