Bachelierus 10 страница

Кстати, все эти явления—сила звука, высота звука и дол­гота звука — в речи играют роль не в абсолютной, а относитель­ной форме. Не важно, дискантом говорит человек или басом,

от этого смысл не меняется; важно, когда он переходит от вы­соких тонов к низким и от низких к высоким. То же самое отно­сится к замедлению или ускорению речи. То, что один говорит медленно, а другой быстро, — это тоже само по себе не играет роли, а замедление и ускорение речи играют роль. То же отно­сится к силе звука. Можно обладать громким голосом и тихим голосом, можно говорить шепотом и можно говорить в расчете на большую аудиторию, — от этого значение не меняется, а когда мы различаем ударные или неударные слоги — это имеет значение.

Все эти количественные элементы следует рассматривать относительно: какой слог сильнее сравнительно с соседним; ка­кой слог произносится дольше сравнительно с соседним и т. д.

Средства интонации: усиление звука, замедление звука, по­вышение или понижение звука—всё это играет роль в оформ­лении фразы и связано с тем, что можно назвать расчленен­ностью речи. Речь расчленена, но расчленена не тем, что обык­новенно именуется паузой, если понимать буквально только то, что мы произносим какие-то куски речи и отделяем один от другого молчанием. Обыкновенно мы расчленяем речь еще сред­ствами интонации, каким-то голосоведением. Разберем какой- нибудь пример.

Прочтем такую фразу: «Ему пришло в голову, что то, что ему представлялось прежде совершенной невозможностью, то, что он прожил свою жизнь не так, как должно было, что это могло быть правда».

Посмотрим, во-первых, на какие части дробится это предло­жение, если его читать не на ровном тоне, а с расстановкой. Здесь есть некоторые указания на то, как следует дробить,— это знаки препинания. Но этих показателей недостаточно для того, чтобы расчленить фразу. Где здесь будет первое разделе­ние? «Ему пришло в голову, //». Как делится фраза дальше? «... что то, что ему представлялось прежде / совершенной не­возможностью, // то, что он прожил свою жизнь / не так, как должно было //, что это могло быть правда ///».

Вот как примерно делится фраза в живом чтении. Отчасти эти деления совпадают со знаками препинания, отчасти не сов­падают; то мы делаем остановку там, где нет никакого знака препинания, то мы некоторые знаки препинания игнорируем.

Обычно такие разделения называются паузами, но вовсе нет необходимости каждый раз устраивать остановки и мол­чать. Пауза сделана, хотя голос мой ни на одно мгновение не прекращался. Чем же выделяется пауза, если не молчанием?

Во-первых, следует обратить внимание на силу звука. На каждом слове есть ударение. «Ему пришло в голову». Здесь три слова, три ударения. Но все ли они одинаковы, нет ли ка­кого-нибудь ударения посильнее, чем другие? Есть, а именно ударение на слове «в голову»; это ударение, следовательно, ка­-

чественно отличается от других ударений. На словах «ему» и «пришло» есть ударения лексические, но слово «в голову» отли­чается от всех прочих слов своим ударением, которое объединяет собой не слоги одного слова, а все слова, входящие в данный небольшой отрывок; оно совпадает со словесным ударением в данном слове, но оно возвышается над остальными. «Ему пришло в голову,// что то, что ему представлялось прежде/ (кстати первое разделение сильнее, чем разделение после слова «пре­жде») совершенной невозможностью// (здесь разделение при­мерно такой же силы, как первое), то, что он прожил свою жизнь / не так, как должно было // («должно было» мы рассмат­риваем как одно слово), что это могло быть правда///». И после этого мы делаем более глубокую паузу.

Такие фразовые ударения тяготеют к тому месту, где нахо­дится разделение; именно перед самым разделением появляется фразовое ударение.

Теперь рассмотрим фразу с точки зрения высоты звука. «Ему пришло в голову»; «ему пришло» можно произнести на одном тоне, а на слове «в голову» голос должен скользить; сперва он понижается, а потом повышается. Это то, что называется музы­кальной каденцией. Такая же каденция будет дальше: на слове «невозможностью», на слове «жизнь». «В голову» мы могли каждый слог произнести на своей высоте, а в слове «жизнь» один слог, и мы делаем ту же каденцию: на том же слоге мы начинаем сначала низко, а потом кончаем на более высоком тоне, на одном слоге мы делаем и понижение, сравнительно с предыдущим, и повышение. Далее каденция будет на словах «должно было» и, наконец, в самом конце, на слове «правда». В конце каждого кусочка совершается каденция, а именно по­нижение и повышение голоса, причем на предыдущих словах каденция начинается на средних тонах, а когда доходим до на­стоящей паузы, до конца предложения, то удерживаемся на низких тонах. Повышение голоса требует предварительного понижения. В слове в голову есть не только повышение, но и понижение по сравнению с предыдущим.

При этом интересна скорость произношения. Одинакова ли она? Оказывается, что на каденции происходит некое замедле­ние. В слове голову первое о звучит длиннее, чем остальные элементы речи, т. е. на ударном слоге происходит некоторое за­медление голоса.

Интонация — не простое, а сложное явление, куда входит и повышение голоса, и усиление голоса, и замедление голоса. При этом интонация в нормальной речи приходится на послед­нее слово каждого открывка, который обыкновенно называется синтагмой (от греческого υνταγμα— вместе построенное). Кроме синтагмы, есть и другие названия, здесь нет обязательной терминологии. Важен самый факт, что предложения делятся на фразовые отрезки, которые обычно кончаются интонационной

каденцией. В эту интонационную каденцию входит весь голосо­вой рисунок. При этом каденция бывает разная, в зависимости от того, делается ли остановка внутри предложения или в самом конце предложения. Кроме того, известно, что в вопросительных и восклицательных предложениях бывает особого рода каден­ция. Вопросительное предложение часто отличается от утвер­дительного только интонационным строем: «Пора? — Пора». Грамматически оба слова одинаковы, но после одного из этих слов мы ставим вопросительный знак и голос идет вверх. А когда мы отвечаем «пора», голос идет вниз.

Итак, всякое предложение оформляется особой интонацией. Интонация дает нам определенную расчлененность предложения, и эта расчлененность оформляет смысловое содержание. Однако интонация ничем не записывается в речи, знаки препинания яв­ляются очень слабым указателем на интонационный строй. Почему же мы все-таки правильно читаем?

Прежде чем ответить на этот вопрос, обратимся к разным случаям речи. Когда мы имеем дело с устной речью, тогда наша интонация есть явление совершенно свободное. Мы можем там, где хотим, повышать голос; можем, где хотим, понижать его; можем интонацией выделять то или другое слово и т. д. По­этому в устной речи интонация является совершенно свободным, ничем не связанным выразительным средством, которое сопро­вождает грамматический строй нашей речи, сопровождает так же, как его может сопровождать жест или мимика. Произнесите какую-нибудь фразу с определенным жестом, и она получит одно значение, с другим жестом — другое значение. Произнесите фразу хотя и торжественную, но с презрительной гримасой — и получится одно значение, и, наоборот, произнесите с серьезным лицом — и значение будет другое. Мимика и жест тоже помо­гают полиманию. Вообще в реальной жизни есть много разных средств для того, чтобы пополнить значение фраз. Например, сидят за столом, и хозяйка спрашивает гостя: «Вам без?» и он понимает, что его спрашивают, будет ли он пить чай с сахаром или без сахара.

Живая речь считается не только с грамматической нормой и с синтаксической нормой. Не меняя слов, можно произнести фразу на различный лад и получится различное значение. Если сказать: «Я сегодня пришел в университет», то это отве­чает на вопрос: когда, в какой день я пришел; «Я сегодня пришел в университет», т. е. обыкновенно я имею привычку при­езжать, а сегодня пришел; «Я сегодня пришел в универси­тет», т. е. я не имею обыкновения заходить в это учреждение, а случилось так, что я пришел сюда. Вы видите, что одну и ту же фразу можно произнести с логическим ударением на разных словах и этим придать фразе разное значение. Следовательно, устная речь дает возможность строить фразу как угодно. Ин­-

тонация свободна, человек—хозяин этой интонации; как хочет, так и произносит.

А в написанной фразе, по-видимому, уже нечто другое. Можно, конечно, подчеркнуть слово курсивом, но это делается в редких случаях, обычно же просто пишут фразу, и она читается одним и тем же способом. Каким образом достигается то, что мы читаем фразу одним и тем же способом?

Из всех возможных грамматических конструкций выбира­ются стандартные, которые исторически вырабатываются в пись­менной речи, и к этим стандартным конструкциям мы всегда должны обращаться. Не надо пугаться слова «стандартный», потому что стандарт этот довольно разнообразен, но есть опре­деленные ходовые синтаксические конструкции, которые приме­няются в письменной речи. В этом отношении письменная речь сильно отличается от разговорной, и если бы мы писали так, как говорим, то очень часто наша письменная речь стала бы непо­нятной, потому что когда мы употребляем необычные конструк­ции, читатель не знает, как их прочитать, и в результате полу­чится непонимание. Письменная речь всегда правильнее устной, она придерживается определенных норм, в то время как устная речь не обязана их придерживаться, потому что мы своим голо­сом всегда можем поправить недостаток внутренней замкну­тости, твердой структуры речи. Впрочем, есть некоторые способы передавать живую разговорную речь в письменном виде, но обычно это делается путем отступления от нормы. Отступая от нормы, мы можем придать письменной речи характер устной речи, причем так, что не будет никаких сомнений в правильности чтения. При этом существуют особые нормы для прозаической речи и особые нормы для стихотворной речи.

Итак, чем же оформляется предложение?

Во-первых, предложение оформляется тем, что оно состоит из определенных грамматических членов. Предложения связаны друг с другом при помощи согласования, управления и примы­кания. Эти способы дают, нам возможность грамматического оформления предложения. Во всяком предложении мы можем разыскать определенные его члены: подлежащее, сказуемое, прямое дополнение, обстоятельство и т. д.

Во-вторых, предложение оформляется порядком слов, в ко­тором его обязательно надо расположить.

И, наконец, третье, чем оформляется предложение, — это ин­тонация. Она возникает обыкновенно на основе расположения речи в стандартных формах.

Обратимся сначала к первому вопросу. Что дает то, что обычно называется грамматическим разбором предложения? Грамматический разбор предложения выделяет основные смыс­ловые элементы предложения. Основными элементами являются подлежащее и сказуемое. Обыкновенно все предложения распадаются на две части: одна часть принадлежит подлежа­-

щему, другая часть — сказуемому; одни члены согласованы с подлежащим, другие — со сказуемым. Но подлежащее и ска­зуемое имеют не только чисто грамматическое значение. За под­лежащим и сказуемым мы видим и определенный смысл, опре­деленную их роль в том сочетании слов, которое образует пред­ложение. Какой это смысл? Подлежащее — это то, о чем го­ворят, а сказуемое — это то, что об этом говорят. Это немного гуманная формула, но ее можно раскрыть. Подлежащее — это то, что дается, это, если не совсем известное, то во всяком слу­чае уже что-то готовое, а сказуемое — это нечто новое, что об этом готовом, нам известном, говорится. Сообщение обыкновенно заключается в сказуемом. Если говорят: «молодой человек во­шел в комнату», то предполагают, что «молодой человек» уже упоминался, что он лицо известное. Нам сообщается лишь то, что он делал — «вошел в комнату». За подлежащим и сказуе­мым обыкновенно закрепляются такие значения. Однако надо сказать, что далеко не всегда эти значения совпадают с грам­матическим подлежащим и грамматическим сказуемым. Очень часто бывает трудно построить фразу только по законам языка так, чтобы то, о чем говорится, было обязательно в именитель­ном падеже, а то, что хотят сказать об этом предмете, было бы обязательно личным глаголом или другой обычной формой сказуемого. Так, фраза «у Петрова есть книга» по существу означает, что Петров имеет эту книгу. Но сказать «Петров имеет книгу» это не по-русски, это звучит как перевод с иностранного языка. Вместо этого говорят: «у Петрова имеется книга», или «у Петрова есть книга». Формальным подлежащим как будто является «книга». Но какая разница: «Петров имеет книгу» или «у Петрова имеется книга»? Ведь в обоих случаях говорят о Петрове, а не о книге.

Итак, иногда слова, которые по значению, по смыслу долж­ны были быть подлежащим и сказуемым, в силу определенной традиции, определенных принятых оборотов, не являются ни подлежащим, ни сказуемым, а подлежащим и сказуемым яв­ляется что-нибудь другое. Вот почему обыкновенно различают грамматическое подлежащее и сказуемое и подлежащее и ска­зуемое по смыслу. Даже вводят другие термины для обозначе­ния того и другого. Для грамматического подлежащего и сказуе­мого употребляются русские грамматические термины, а для смыслового подлежащего и сказуемого употребляют термины «субъект» и «предикат». Так что «субъект»—это подлежащее по смыслу; «предикат» — сказуемое по смыслу; «подлежащее» — это грамматическое подлежащее, «сказуемое» — грамматическое сказуемое.

Подлежащее и сказуемое, как это уже было видно, часто не совпадают с субъектом и предикатом. Разберем такую несколько ученую фразу: «Неологизмами характеризуется система изобра­зительных средств Маяковского». Будет ли то же самое, если

мы скажем: «Неологизмы характеризуют систему изобразитель­ных средств Маяковского»? Это то же самое; здесь просто два разных оборота, которые имеют одно и то же значение. Но одно предложение построено в страдательном залоге («неологизмами характеризуется»), а другое—в действительном залоге («нео­логизмы характеризуют»), но смысл один и тот же. Между про­чим, в книжной речи у нас теперь появилась тенденция (не всегда здоровая) заменять действительную конструкцию без особенной нужды страдательной конструкцией. Редко кто ска­жет: «Я прочел книгу», а чаще говорят: «книга мною прочита­на». Вместо того чтобы сказать: «Я вчера написал письмо»,— говорят: «Письмо мною было написано вчера».

Две приведенные фразы (относительно неологизмов) — рав­носильные, равнозначные конструкции, в которых по смыслу одинаковое соотношение между словами. А если сказать иначе: «Система изобразительных средств Маяковского характери­зуется неологизмами». Или «Систему изобразительных средств Маяковского характеризуют неологизмы» — здесь получается другое. Опять-таки эти две конструкции между собой однознач­ны, но они значат не то, что две предыдущие конструкции. В каких условиях могли возникнуть первые фразы? Человек по­говорит о неологизмах, приведет несколько примеров и затем скажет: «Такими-то неологизмами характеризуется система изо­бразительных средств Маяковского». Т. е. о неологизмах уже из­вестно, а то, что они являются характерными для Маяковского, об этом сообщается. Значит в первых двух предложениях субъ­ектом будет «неологизмы», а во втором случае речь идет об изобразительных средствах в языке Маяковского, и как некая новость сообщается, что одним из характерных признаков си­стемы изобразительных средств Маяковского являются неоло­гизмы. И тогда скажут: «Система изобразительных средств Маяковского характеризуется неологизмами», или «Систему изо­бразительных средств Маяковского характеризуют неологизмы». Здесь получается перераспределение субъекта и предиката. В первом случае субъектом было слово «неологизмы», а пре­дикатом то, что они характеризуют систему изобразительных средств Маяковского. Во втором случае система становится субъ­ектом, а то, что она характеризуется неологизмами, — является предикатом. А как с точки зрения грамматического строя? С точки зрения грамматического строя — это одно и то же. Что произошло? Изменился порядок слов. Обыкновенно на первое место выдвигают то, что по смыслу является субъектом, а дальше ставят то, что является предикатом, то, что сообщается. И в данном случае мы перестроили предложение не путем вну­треннего изменения согласования, а путем чисто внешнего из­менения— переставили слова и получили нужное нам перерас­пределение смысла.

Анаколуф

 

Анаколуф (от греческого άναχόλουΰος — непоследовательный) — сведение членов предложения не согласованных грамматически и согласованных по смыслу.

В большинстве случаев стилистические явления, которые сопровождают ту или иную синтаксическую структуру, основы­ваются на некоторых отклонениях от нормы стандартной, тра­диционной речи, в которую обычно укладываются наши слова. Оказывается, например, что не всегда соблюдаются правила согласования отдельных членов предложения. Известно, что в устной речи это бывает сплошь и рядом: фразу начинают по- одному, кончают по-другому. Если же это встречается в пись­менной речи, то такой оборот всегда производит впечатление отклонения от книжных форм в сторону форм разговорных.

Обратимся к некоторым примерам; разберем следующие стихи Случевского:

 

Мой стих — он не лишен значенья.

Те люди, что теперь живут,

Geбe родные отраженья

Увидят в нем, когда прочтут.

Да, в этих очерках правдивых

Не скрыто мною ничего!

Черты в них — больше некрасивых,

А краски—серых большинство!

Согласованы ли здесь между собой все члены предложения? Нет, хотя речь и понятна, структура отклоняется от нормальной, и согласование, которое мы предполагаем обязательным, в данном случае не соблюдено. Слова «мой стих» как-то оторваны от дальнейшего. «Мой стих» находится вне предложения, а после этих слов идет законченное предложение с местоимением: «он не лишен значенья». Местоимение «он» лишнее, можно было сказать «мой стих не лишен значения». Здесь как бы недоска­зана фраза «мой стих» и затем дается новое предложение с местоимением «он» вместо «стих», так что уже начало предло­жения производит впечатление соединения фрагментов речи, не­законченных элементов речи, потому что мы никуда не можем пристроить слова «мой стих», они ни к чему грамматически не относятся. Но особенно ярко это чувствуется в последнем стихе: «Черты в них — больше некрасивых. А краски — серых большин­ство!» «Черты в них» — именительный падеж и, казалось бы, он требует соответствующего оформления фразы. А конец фразы «больше некрасивых» — предполагает иную структуру, предпо­лагает, что «черты» должны быть в родительном падеже, а не в именительном: больше некрасивых черт, большая часть серых красок. Здесь же сделано иначе: и «черты» и «краски» — в име­нительном падеже. Почему? Здесь как бы соединение двух раз­ных конструкций. «Черты в них» естественно было бы кончить — «больше некрасивые», «а краски» — «серые». Но книжная кон-

струкция не понравилась поэту. Поэтому первую часть он остав­ляет так, как она есть, — книжным оборотом, а вторую часть строит иначе. Это — сведение двух разных синтаксических кон­струкций, как бы обломков двух разных систем. Вызывается это тем, что автору хотелось в качестве субъекта дать «черты» и «краски». Если бы он построил фразу в родительном падеже: «больше некрасивых черт», то сознание, что «черты» — субъект, пропало бы, потому что грамматически это не было бы подле­жащим. Несведением конструкции автор подчеркивает, что яв­ляется субъектом предложения. Этот оборот до известной сте­пени имитирует живую речь. Мы так и говорим: начинаем с одной конструкции, а когда видим, что она требует не очень естественного способа выражения, легко переходим к другой конструкции. Такая структура именуется анаколуфом.

У Грибоедова Скалозуб произносит такую фразу: «Мне со­вестно, как честный офицер...» Слова «как честный офицер» могли быть присоединены только к такому предложению, где «я» было бы подлежащим, например: «я испытываю неловкость как честный офицер». Но тогда первая часть предложения, где «я» было бы грамматическим подлежащим, получилась бы книжной, неудобной. Поэтому применяются слова «мне сове­стно». Но в этой фразе, где подлежащего нет, где форма без­личная, настоящим смысловым подлежащим, субъектом пред­ложения, конечно, является «я». Следовательно, вторая часть «как честный офицер» согласуется не с грамматической фор­мой, а со смысловой. Тут согласование по смыслу, а не по грам­матической форме.

В основе анаколуфа лежит, во-первых, согласование по смыслу, а не по грамматической форме и, во-вторых, предпо­чтение живых разговорных форм стандартным, книжным. С точки зрения книжного стандарта, такое согласование невоз­можно, а с точки зрения живой разговорной фразы — допустимо.

Эллипсис

Подобно анаколуфу, эллипсис, или эллипс, (от греческого έλεφς опущение), является случаем нарушения грамматических связей между членами предложения. Эллипсис — это такая структура, в которой отсутствуют некото­рые связующие члены предложения. Фраза получается неполная, в ней отсутствуют некоторые элементы связи. Обычно эллипсис представляет такую форму, где легко восстановить эти отсут­ствующие члены. В разговорной речи мы сплошь и рядом опу­скаем некоторые слова, потому что они понятны по ситуации.

Эллиптические формы обычно являются формами разговор­ными. Они придают некую лаконичность, особую выразитель­ность, сжатость, энергию фразе.

Эллипсис является особенностью разговорной речи, но не всегда. Бывает, что и в письменной речи без ориентации на раз­говорную встречается эллипсис. Такой пример мы находим у Гончарова, где как раз в прямой речи имитируется разговорная

речь: «Доктор! Какими судьбами? — воскликнул Обломов, про­тягивая одну руку гостю...» («Обломов», гл. VIII).

Ясно, что предложение неполное, чего-то не хватает, но недо­стающее легко восстановить: «Доктор! Какими судьбами зашли ко мне?», или что-нибудь в этом роде. Обычно, когда встречается эллипсис, восстановить пропущенные слова легко. Не всегда мы уверены, что не хватает именно такого слова, но в общем вос­станавливается недостающий член.

Рассмотрим еще пример из драматического произведения А. В. Сухово-Кобылина: «Нет, я вот здесь на диване: здесь вот хорошо». Здесь не хватает глагола: «Я сяду» или «я располо­жусь здесь на диване» и т. п.

У Чернышевского есть такая фраза: «Симон, будьте так добры: завтра ужин на шесть персон». Здесь опять мы наблю­даем опущение глагола (в эллиптических конструкциях чаще всего отсутствует глагол). Какой здесь можно предполагать глагол? «Закажите», или «приготовьте ужин на шесть персон».

Вот еще один пример такой эллиптической формы, имити­рующей разговорную речь, у Грибоедова:

Молчалин на лошадь садился, ногу в стремя,

А лошадь на дыбы,

Он об землю и прямо в темя.

(Горе от ума, д. II, явл. VII).

Здесь пропущен ряд глаголов.

Любопытен пример эллиптического выражения, имитирую­щего разговорную речь, у Маяковского: