Василюк Ф.Е. Психотехника выбора

Чистая культура выбора

Сформулируем понятие о выборе как таковом, о “чистой культуре выбора”. Для этого потребуется ввести концептуальную систему координат, в рамках которой будет определяться понятие выбора. В качестве такой системы выступит психологическая типология жизненных миров, подробно описанная в одной из работ автора (Василюк, 1984). Для удобства читателя приведем здесь «выжимку» из нее, что послужит неким экспресс-курсом языка описания, на котором пойдет речь о психотехнике выбора.

Типология жизненных миров

Предметом данного типологического анализа является жизненный мир, или мир живого существа*.(*Мы не говорим здесь человек, личность, но максимально абстрактно — живое существо, поскольку задача состоит не в теоретическом описании какой-то эмпирической реальности, а в создании некоторой «математической» реальности, которая сама в дальнейшем может послужить языком описания.). В нем выделяется два аспекта – внешний мир и внутренний мир. Пытаясь осознать феноменологические характеристики “внешнего” мира мы, прежде всего, различаем два его возможных состояния — он может быть “легким” или “трудным”. Под “легкостью” внешнего мира понимается гарантированность немедленного и полного удовлетворения любой актуализировавшейся потребности живущего в нем живого существа, а под “трудностью” — отсутствие таковой. Внутренний мир может быть “простым” или “сложным”. “Простоту” мира легче всего помыслить как односоставность жизни, то есть как наличие у “простого” существа единственной потребности или единственного жизненного отношения. Но простым может быть и внутренний мир многосоставного существа, если его жизненные отношения “параллельны” друг другу и нигде не встречаются. “Сложность”, соответственно, понимается как наличие нескольких пересекающихся жизненных отношений. Наложение этих бинарных оппозиций даёт следующую категориальную типологию:

1.Внутренне простой и внешне легкий (Инфантильный) жизненный мир обеспечивает немедленное удовлетворение потребности живущего в нем существа. Жизнь его сведена к непосредственной витальности и подчиняется принципу удовольствия. Норма этого мира — полная утоленность, поэтому малейшая боль или неудовлетворенность воспринимаются здесь как глобальная и вечная катастрофа.

2. Внутренне простой и внешне трудный жизненный мир (Реалистический). Отличие этого жизненного мира от предыдущего заключается в том, что блага, необходимые для жизни, не даны здесь непосредственно. Внешнее пространство насыщено преградами, сопротивлением вещей, и потому главным “органом жизни” обитающего здесь существа становится предметная деятельность. Эта деятельность в силу простоты внутреннего мира, то есть постоянной устремленности жизни к удовлетворению единственной потребности, всегда энергетически заряжена, не знает отвлечений и колебаний, и проблематична не с мотивационной, а только с операциональной, технической стороны. Чтобы быть успешной, деятельность должна сообразоваться с внешней вещной реальностью, и потому наряду с принципом удовольствия здесь появляется принцип реальности, становящийся главным законом этого мира. Следование принципу реальности обеспечивается тем, что у существа реалистического мира развивается психика, решающая две основные задачи — ориентировку во внешней предметной среде и сдерживание внутренних аффектов. Последнее требуется потому, что принцип удовольствия не исчезает из состава жизненного мира, продолжая требовать немедленного удовлетворения и, не получал такового, порождает панические аффекты. Для контроля за этими аффектами в психике реалистического существа развивается механизм “терпения — надежды”, позволяющий целенаправленно действовать в условиях неизбежных отсрочек в удовлетворении потребности.

3. Внутренне сложный и внешне легкий жизненный мир (Ценностный). Основная проблематичность жизни в легком и сложном мире не внешняя (Как достичь цели? Как удовлетворить потребность?), а внутренняя (Какую цель поставить? Ради чего действовать?). Если в реалистическом мире развивается психика, то в легком и сложном — сознание как “орган”, предназначение которого есть согласование и сопряжение различных жизненных отношений. Внутренняя цельность является главной жизненной необходимостью этого мира, а единственный принцип, способный согласовывать разнонаправленные жизненные отношения — принцип ценности.

4. Внутренне сложный и внешне трудный жизненный мир (Творческий). В сложном и трудном мире возникают специфические проблемы, не сводящиеся к сумме проблем “реалистического” и “ценностного” мира. Главная внутренняя необходимость субъекта этого мира — воплощение идеального надситуативного замысла своей жизни в целом. Эту задачу приходится решать на материале конкретных ситуативных действий в условиях внешних затруднений и постоянно возобновляющихся внутренних рассогласований. По своей сути такая задача является творческой, ибо никогда не имеет готового алгоритма решения. Для осуществления творческого типа жизни наряду с психикой, деятельностью и сознанием, необходим новый “орган” жизнедеятельности — воля.

Вот краткое описание категориальной системы координат, позволяющей ясно очертить грани понятия выбора, отделив его от смежных и сходных представлений.

Предельно формально выбор можно определить как действие субъекта, которым он отдает предпочтение одной альтернативе перед другой (другими) на определенном основании. Чтобы перейти от формального определения к содержательному, нужно ответить на вопросы — кто есть субъект выбора? Что представляют собой альтернативы? Каково основание выбора?

Рассмотрим, какие возможности для ответов на эти вопросы предоставляют описанные типы жизненных миров.

Инфантильный жизненный мир можно сразу исключить из рассмотрения, поскольку внутренняя простота и внешняя легкость создают психологическую среду, в принципе лишенную каких-либо внутренних дифференциаций, противоречий и альтернатив.

Реалистический жизненный мир может быть представлен для обсуждения проблем выбора примером пресловутого буриданова осла, терпеливо стоящего уже шестой век между нетленными стогами сена. Его внутренний мир прост, он сведен лишь к одной потребности — пищевой, иначе какая-нибудь другая нужда сдвинула бы животное с мертвой точки и тем было бы нарушено идеальное равновесие сил, не дающее ему сойти со своего места. Альтернативы, между которыми приходится выбирать — это не разные потребности, не разные жизненные отношения, а лишь, разные операции, разные способы действия. Если бы со стороны одного из стогов подул ветер, и осел пошел бы в сторону более сильного запаха, сразу стало бы очевидно, что несчастное животное не является, собственно, субъектом выбора, но лишь пассивной стрелочкой весов, которая отклоняется в сторону более тяжелой чаши. Основанием такого предпочтения (насколько здесь уместно употребление этих слов) была бы большая сила внешней стимуляции. Даже языковая интуиция свидетельствует, что подобное предпочтение выбором в собственном смысле слова назвать нельзя.

Модель буриданова осла позволяет методом от противного сформулировать некоторые черты искомого понятия выбора: 1) вы бор возможен лишь во внутренне сложном мире; 2) альтернативы, между которыми совершается выбор, — не операции, не способы действия, ведущие к одной цели, а разные жизненные отношения, “отдельные деятельности” (в терминологии А. Н .Леонтьева); 3) выбор является активным действием субъекта, а не пассивной реакцией; 4) основанием выбора не может являться сила побуждения как таковая; там, где дело решается силой, нет смысла говорить о выборе.

Если выбор возможен только во внутренне сложном мире, в нашем распоряжении в пределах изложенной типологии есть два варианта: Ценностный и Творческий миры. Обратимся сначала к последнему из них, поскольку он отличается от рассмотренного Реалистического всего одним параметром — сложностью.

В Творческом (сложном и трудном) жизненном мире субъект, стоящий перед необходимостью сделать выбор между двумя жизненными отношениями, вступившими в противоречие, находится в крайне непростой ситуации. С одной стороны, он хотел бы осуществить выбор на принципиальных, ценностно-смысловых основаниях, поскольку главная жизненная необходимость субъекта творческого мира — воплощение замысла жизни как осмысленного целого. С другой — его выбор должен быть реализуемым, реалистичным. Защитить слабого ценностно важнее, чем обеспечить собственную безопасность, но в конкретной ситуации расстановка сил может быть такова, что приходится выбирать не лучшее, но неосуществимое, а заведомо худшее, но возможное.

Однако плотная материя мира не только извне затрудняет осуществление ясных по смыслу выборов, она вторгается в интимный внутренний процесс осмысления и оценки альтернатив, затуманивает внутренний взор сиюминутными соблазнами, запретами, поводами, подсказками, условностями, подвернувшимися случаями, убедительными просьбами, манипуляциями, требованиями, ограничениями и т.д. и т.п. Однако дело решение о покупке, принятое в условиях галдящего рынка с ограничением денег и времени, и совсем другое — обдумывание желательности иметь такую-то вещь в неторопливой беседе с опытным и доброжелательным собеседником.

В сложном и трудном мире каждое отдельное жизненное отношение, побуждаемое отдельным мотивом, разрослось в разветвленную систему “актов жизнедеятельности” (Флоренский, 1914). На поворотах судьбы, в трагические минуты, на пике чувства человеку бывает ясно дан настоящий смысл в его жизни того или иного отношения, но чаще всего отношение представлено через сиюминутные цели, заботы, действия, жесты, эмоциональные реакции. И существует особая, непростая “задача на смысл” (А.Н.Леонтьев 1975), состоящая в том, чтобы по ситуативным намерениям, эмоциям и плодам своих усилий восстанавливать реальный смысл воплотившегося в них жизненного отношения. Понятно, насколько это осложняет проблему выбора. Противоречащие друг другу по внутреннему смыслу жизненные отношения зачастую не противостоят лицом к лицу, а внешне мирно сплетаются, а то и срастаются ветками совместных действий, ситуаций, средств и т.д. Задача на смысл оборачивается в таком положении задачей на различие смыслов, без решения которой человек, даже ощущая конфликтность и двойственность ситуации, не может точно определить между чем и чем он, собственно, должен выбирать.

Если ввести понятие качества выбора, то, очевидно, что выбор будет тем хуже, чем менее ясно сквозь пестроту поверхностных связей субъект смог рассмотреть различие противостоящих смыслов, и чем больше сам выбор основывается на ситуативных удобствах или ограничениях. Субъект при этом все более оказывается “загипнотизированным”, плененным ситуативной поверхностью жизни, и, собственно, не совершает волевой личностный акт выбора, а дрейфует по линиям наименьших сопротивлений под действием переменчивых ветров «психологического поля» (Левин, 1936). Наоборот, выбор будет тем лучше, чем яснее поняты альтернативные смыслы жизненных отношений, и чем более глубокие основания лежат в основе предпочтение одного жизненного отношения другому.

Эта формулировка подводит нас к тому, что в более чистом виде выбор можно наблюдать в условиях внутренне сложного и внешне легкого, Ценностного мира. В самом деле, он устроен таким образом, что, во-первых, каждое жизненное отношение представлено в нем не “телом” своей деятельностной реализации, а “душой” - мотивационным смыслом. Во-вторых, в силу своей легкости, то есть мгновенной, «волшебной» реализуемости любой инициативы субъекта, в этом мире нет возможности сослаться на неудобство, опасности, недостаток сил и способностей, словом, нет алиби трудности, здесь нужно лишь мужество пожелать и ответственно сказать “да” своему желанию. Легкость мира устраняет все ситуативные точки опоры, и поэтому выбор здесь может совершаться лишь на основе принципиального сравнения альтернатив.

Таким образом, сами характеристики этого жизненного мира — внешняя легкость в сочетании с внутренней сложностью задают как раз те условия, в которых может совершаться лишь выбор, так сказать, чистой пробы — между действительно существенными для жизни альтернативами на действительно существенных основаниях с полной сознательностью, произвольностью, с бескомпромиссной определенностью и окончательностью.

Чистая культура выбора обнажает присущий выбору трагизм. Трудность и ситуативность жизни чаще всего маскируют этот трагизм, а иногда и реально смягчают его.

В мире, где от намерения до воплощения длинный путь, где замысел и реализация принципиально не могут совпасть, ибо реальность является таким сильным цензором и редактором, что оказывает на реализацию порой большее влияние, чем сам замысел, в таком трудном, неудобном мире есть одно восхитительное удобство - в нем можно одуматься, опомниться, спохватиться.

Мир сделан, и жизнь потекла по его руслу, но, не успев далеко повернуть от развилки, она может еще вернуться, пусть даже с новыми ветками, но все же вернуться. В трудном мире сколько-нибудь значимый выбор драматичен, в легком же, где намерение воплощается мгновенно, полно и окончательно, всякий выбор необратим и потому трагичен. Трагичен даже если он «правилен», «хорош», поскольку выбор есть не только предпочтение одной альтернативы, но и отвержение другой, а альтернатива, с которой имеет дело субъект легкого и сложного мира — это один из его мотивов, то есть то, что по определению значимо и составляет существенный смысловой “орган” жизненного организма. Отвержение мотива не равносильно его уничтожению, оно может выражаться, например, в снижении его иерархического статуса, но от этого не становится менее болезненным. Так для генерала угроза разжалования может быть не менее страшной, чем угроза гибели. Окончательное отвержение существенного, совершаемое добровольно (а в легком мире нет никакого внешнего принуждения) — вот трагизм выбора, выпукло обнажаемый условиями легкого и сложного мира.

Чистая культура выбора открывает нам помимо трагизма имманентную парадоксальность выбора. Внутренне сложный мир потому, собственно, и сложен, что включает в себя уникальные в смысловом отношении мотивы, совершенно не сводимые друг к другу. Чтобы совершить выбор, субъект должен решить парадоксальную задачу — сравнить несравнимое. Существует ли инструмент, который способен соизмерять не имеющее общей меры?

Мы уже видели, что в трудном и простом мире мотивы могут меряться между собой лишь интенсивностью побуждений, силой, а не смыслом. В трудном и сложном мире при конфликте двух мотивов они могут быть сравнены не сами по себе, а с помощью третьего: перевес получит та альтернатива, осуществление которой меньше повредит (или больше поможет) реализации этого мотива-рефери. Быть может такой выбор и окажется прагматически удачным, особенно если мотив-рефери занимает иерархически значимое положение в жизни человека, но подобный «суд» заведомо лишён достоинства истинности, ибо «судья» пристрастен. В легком в сложном мире, дающем нам модель чистой культуры выбора, такие подмены истинного и существенного основания мира принципиально невозможны: легкость мира нивелирует аргумент силы, а мгновенность и окончательность реализации любого выбора делают бессмысленными любые непринципиальные, соглашательские альянсы между мотивами, не основанные на их внутреннем единстве.

Поэтому можно предположить, что в легком и сложном мире должна существовать некая инстанция, служащая основой для выбора, которая сама мотивом не является, но в то же время обладает смыслообразующими и смыслоразличающими потенциями, и способна быть точкой опоры для совершения невозможного— осмысленного выбора между тем, что по смыслу не сравнимо. Имя этой инстанции — ценность.

Когда знакомишься с попытками психологической науки ответить на вопрос, что есть ценность, часто создается впечатление, что главное стремление этих попыток — отделаться от ценности как самостоятельной категории и свести ее к эмоциональной значимости, норме, установке и т.д. Но ценность явно не вмещается в узкие рамки этих понятий, в ней кроется какая-то тайна.

Ценность — это не предмет моего желания или потребности, не мотив, потому что мотив всегда “корыстен”, мотив всегда «мой», «твой» или «его», и во мне он борется только за свой интерес. Ценность же, во-первых, может быть “наша”, во-вторых, и в интрапсихическом пространстве внутри личности она выполняет не дифференцирующие, а интегрирующие, собирающие, «оцельняющие» функции. Это не означает, что она объединяет все без разбора. С разбором — но объединяет. Ценность — это не эмоция. Эмоция капризна и неустойчива, зависит от сиюминутной ситуации и сиюминутного состояния, ценность же стабильна, устойчива, надситуативна. Эмоция — стрелка компаса в условиях магнитной аномалии, ценность — магнитный полюс (часто невидимый). Ценность – не правило, не норма (см. Генисаретский, 1993). Норма существует как нечто внешнее, пришедшее извне, как долг, более или менее внедренный в меня, даже сросшийся со мной, но всегда ощущаемый как имплантация другого или других в меня. Источник же ценности внутренний, она переживается как рождающаяся изнутри. Ценность не есть субъективность, в реальном жизненном опыте она не воспринимается, она есть нечто избираемое, произвольно изменяемое, она – объективна. Ценность не расположена “по горизонтали”, она — не цель (пусть даже очень важная и очень отдалённая), достижение которой феноменологически сопряжено с будущим. Ценность существует в “вертикальном” измерении, объемлющем время, и потому движение к ней может совершиться в любой момент времени. Ценность — тайна, но не загадка, ее нельзя раскрыть, отгадать. Ценность не вопрос, она — ответ, но ответ, который ни когда нельзя явно назвать, полно и исчерпывающе выразить. Можно лишь сопоставлять с ним ответы на последующие вопросы жизни, получая сигналы по типу “тепло — холодно”. Ценность — не вещь, которой можно гарантированно обладать, не предмет, который можно определенно представить и надежно удерживать в представлении, не место, куда можно однажды попасть и там автоматически оставаться. Встреча с ценностью требует постоянно возобновляющегося усилия. Таковы некоторые черты феноменологии ценности.

Разумеется, в обыденном сознании ценность может являться и в отблесках чувства, и в регулятивном правиле, и в значимости предмета, и множестве других форм и отражений, на которые в основном и ориентируется человек, решая проблему выбора. Но в условиях теоретического легкого и сложного мира, субъект должен сопоставить конфликтующие между собой мотивы не с отражениями и тенями, а с ценностью самой по себе.

Подведем итог обсуждению чистой культуры выбора. Выбор как таковой, в его чистом виде имеет место при наличии следующих условий:

1) Альтернативы, между которыми совершается выбор, — не разные способы действия, а отдельные жизненные отношения, составляющие существенные органы жизни субъекта.

2) Жизненные отношения в чистом выборе должны быть представлены не в разветвленном виде “системы актов жизнедеятельности”, а в виде своего центрального ядра.

3) Основанием совершения выбора не может быть ни побудительная сила одного из конкурирующих мотивов, ни любые соображения, диктуемые текущей ситуацией — удобства, ограничения, опасности и т.п. Единственным основанием чистого выбора является ценность.

4) Из предыдущего следует, что выбор является актом сознательным, произвольным, ответственны, ценностным и свободным. Эти характеристики в совокупности указывают, что он есть акт личностный (ср. Асмолов, 1990, с.35I). Личностный выбор, по сути, парадоксален и потому до конца не рационализируем. Он необратим и трагичен.

Такова чистая культура выбора. В идеальном виде он существует лишь в условиях внутренне сложного и внешне легкого, ценностного жизненного мира.

ОПЕРЦИОНАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ВЫБОРА

Чтобы совершать подлинные выборы, то есть выборы, которые в контексте реальной жизни приближаются к описанному выше идеалу, человек должен стремиться воплотить в своем сознании условия легкого и сложного ценностного мира и осуществлять выбор по логике и законам этого мира. Какие психотехнические действия он для этого должен совершить? Описав совокупность этих действий, мы получим операциональную структуру акта выбора.

1) Отвлечение от трудностей мира. Это умение выходить из поля действия сиюминутных, временных, быстро преходящих обстоятельств, связанных с труднодоступностью одной и легкодоступностью другой альтернативы, умение не предпочитать синицу потому лишь, что она уже в руке, а журавль — в небе.

2) Удержание сложности мира. Может показаться, что психотехническая задача удержания сложности мира лишена смысла, потому что сложность дана нам без специальных усилий, как объективный факт перекрещенности жизненных отношений. Всякое действие человека, “реализующее одну его деятельность, одно отношение, объективно оказывается реализующим и какое-то другое его отношение” (А.Н. Леонтьев, 1975). Тем не менее, клинический и житейский опыт показывают, что люди сплошь и рядом ведут себя так, будто бы их жизненный мир прост, то есть удерживают в сознании лишь актуальные цели и задачи реализуемой деятельности, игнорируя влияния, которые их действия оказывают на другие жизненные отношения. И дело при этом не в том, что они решили пожертвовать ими ради достижения своей цели (жертва была бы формой учета сложности), а в том, что они актуально удерживают сознанием лишь одно жизненное отношение. За примерами далеко ходить не нужно: инфантильное “с глаз долой — из сердца вон”, готовность наркомана ради “дозы” идти на любые ухищрения, даже на преступление, не думая о последствиях и о своих собственных интересах, истерическое вытеснение одной из конфликтующих тенденций — это лишь первые, наугад взятые проявления игнорирования или избегания сложности мира.

Исходя из этих фактов, можно предположить, что внутренняя сложность мира есть плод особого усилия, особых психотехнических действий, сводящих субъективно разбегающиеся жизненные отношения в единое пространство. Действия по поддержанию сложности мира являются необходимым условием и структурным компонентом акта выбора. Что это за действия?

Разотождествление. Для того, чтобы возможным стало внутреннее психотехническое оперирование жизненным отношением или мотивом, субъект должен разотождествиться с этим отношением, превратив его из поглощающей стихии в предстоящий предмет так, чтобы можно было назвать его — “это мое”, тем самым, актуализировав Я, которое не тождественно “мое”.

Совместная презентация. Действие, направленное на организацию одновременной представленности сознанию двух или больше отношений. Пространством презентации может послужить отдельная деятельность, в которой “выгораживаются” какие-то символические зоны, помогающие удерживать в поле внимания вместе с текущей и другие деятельности. Таким пространством презентации могут стать и не приписанные к отдельному отношению знаковые и физические объекты, в том числе и человеческое тело. Например, принятые сейчас в молодежной субкультуре “фенечки” —плетеные браслетики— по своей психологической функции призваны быть символом, постоянно, чем бы человек ни занимался, напоминающим о дружеских отношениях с дарителем “фенечки”.

Выявление. Действие, направленное на осознание факта пересечения жизненных отношений. Например, чувство вины, возникшее при достижении успеха вместо радости, может послужить поводом для анализа и обнаружения конфликта двух жизненных отношений.

Структурирование. Действие, направленное на обнаружение или установление разного рода связей между жизненными отношениями. Возможно установление логических связей (например, “Если не решу задачу, не пойду играть в футбол”), временных («Сначала поиграю в футбол, а потом решу задачу»), иерархических («Здоровье дороже, чем успех») и т.д.

Названные действия не исчерпывают всего психотехнического инструментария особой активности по поддержанию сложности мира, но их достаточно, чтобы оценить ее общие задачи. Это, во-первых, задача противостояния тенденции каждого жизненного отношения захватывать все сознание личности, тенденции “гипнотизировать”личность, лишать ее роли автора жизни и делать послушным исполнителем “воли” соответствующего мотива. Вторая общая задача действий по поддержанию сложности мира — противостояние стихийному запутыванию нитей жизненных отношений и стремление к осмысленному их сопряжению.

3) Актуализация глубинных ценностей. Дело обстоит отнюдь не так, что человек всегда стремится ценностно разрешить возникший внутренний конфликт и не делает этого лишь потому, что не смог осознать сам факт противоречия или из-за внешних причин, за чистоту взора, не смог отстраниться от влияния ситуативных обстоятельств и игры “полевых” сил. Напротив, существует мощная внутренняя тенденция уклоняться от подлинного выбора. Тенденция, которая с удовольствием эксплуатирует и внутреннюю сложность жизни, и внешнюю трудность, нарочито преувеличивая их неподконтрольность и могущество. Поэтому мало очистить сознание от удобных ссылок на внутреннюю неясность и внешние обстоятельства, для осуществления полноценного выбора необходимы еще способность и готовность актуализировать в сознании ценности, переводя обсуждение противостоящих альтернатив из горизонтальной плоскости коньюктурно-ситуативного взвешивания в “вертикальную” плоскость их принципиальной оценки. Актуализация ценностей, таким образом, — особая психотехническая задача. Ее решение состоит из двух основных актов - «приглашения» (“призыва”) ценности “прислушивания ” к ней. Так гитарист перед тем, как подтянуть струну, возбуждает звук камертона и прислушивается к нему.

4) Оценка альтернатив. Оценивание альтернатив мало напоминает измерение линейкой двух отрезков или сравнивание с образцом двух деталей. Самый главный вопрос психологического описания этой, центральной части выбора состоит в том, чтобы понять, как, в какой форме встречаются ценность и оцениваемая деятельность (жизненное отношение).

Каждая альтернатива (отдельная деятельность, реализующая особое жизненное отношение) должна быть подготовлена к процедуре оценки. Эта подготовка уже отчасти обеспечена предшествующими фазами выбора — отвлечением от трудностей мира и удержанием сложности. Погрузить деятельность в контекст легкого жизненного мира — значит, снять с нее ограничения технического порядка и тем самым мысленно довести ее до предела, дать ей осуществиться во всей полноте, превратиться в целую жизнь, максимально выявить себя.

Для полного осознания смысла этой деятельности нужно в контексте внутренней сложности предоставить ей режим наибольшего благоприятствования, то есть вообразить, что она полностью определяет собой весь образ жизни личности. Результатом этих психотехнических действий будет мысленное преобразование деятельности в образ жизни, мотива этой деятельности — в смысл жизни, а ее субъекта — в личность, живущую этой жизнью.

Итак, в подлинном выборе речь идет не об избрании того или другого нюанса или детали (вроде выбора прически, как дело изображается в экспериментальных исследованиях когнитивного диссонанса — Festinger,1967). Вся субъективно переживаемая мучительность выбора косвенно свидетельствует о том, что каждая выбираемая альтернатива — не просто какая-то частность, пусть и важная, что, выбирая альтернативу, человек выбирает судьбу. Это значит, что, даже если речь идет о выборе прически, в подлинном выборе она рассматривается не как частное изолированное жизненное событие, а как символ, воплощающий тот или иной образ жизни.

Чтобы ответить на вопрос, в каком виде встречаются между собой оцениваемая деятельность и ценность, нужно еще задуматься над формой актуализации ценности. Последняя состоит не во введении в феноменальное поле некоторого объекта (в идеи, принципа, нормы, образца и т.д.), а в появлении в нем второго лица, живого Ты. Ценность по своей сущностной форме есть не идея, а лицо. Ценность существенно персонологична, как личность существенно аксиологична. Актуализация ценностного Ты означает возникновение особого диалогического отношения, в котором и через которое личность, собственно, и осознает себя как Я. Я и есть ответ на вопрос, отклик на призыв со стороны Ты.

Выходит, что в ситуации оценки деятельности личность “рождается” дважды — один раз как ответ на вопрос: “Кто я, следующий такому образу жизни”, а второй раз как ответ на вопрос: “Кто я, исповедующий эту ценность?” Это двойное рождение личности и создает ту форму и то поле, на котором могут встретиться ценность и деятельность, может произойти подлинная экзистенциональная оценка деятельности. Так, в приведенной выше метафоре дважды рождается звук — от камертона и от настраиваемого инструмента, и гитарист делит свой слух местом их встречи.

Ценностное сопоставление альтернатив и происходит в форме такого попеременного прислушивания личности к себе – к тому, как в ней откликается и звучит ценность, и как в ней откликается и звучит образ жизни, представляемый каждой из конкурирующих деятельностей.

На уровне сознания этот процесс может проявляться в ответах на вопросы: “Хочу ли я такой жизни? Кто я перед лицом своих ценностей, если выбираю эту жизнь? Могу ли я от нее отказаться? Кем я окажусь в этом случае? Соответствую ли я такой жизни’? Могу ли ее вынести? и т.д. ”. Происходит сложная внутренняя дискуссия, в ходе которой каждая из конкурирующих альтернатив многократно и в разных вариантах и сочетаниях появляется на сцене в силу того, что подготовительный процесс воображаемого преобразования деятельности в образ жизни и превращения ценности в Ты может возобновляться и варьироваться в рамках уже начавшейся оценки.

В идеальном случае рано или поздно наступает момент, когда вдруг внутри личности возникает созвучие двух ее образов, — идущего от ценности, и идущего от предлагаемой одной из альтернатив жизни. Этот момент знаменуется ощущением внутренней согласованности, радостного узнавания себя и своей жизни, воодушевления, чувством подлинности, осмысленности, принятия судьбы, мужества жить.

Разумеется, это лучший, но не единственный возможный исход. В реальных условиях дефицита времени, ресурсов, резко ограниченного поля внешних и внутренних возможностей могут избираться и закрепляться решением субъекта дисгармоничные выборы, когда оказывается, что образ жизни, личность и ценности не соответствуют друг другу, в личности создается мучительная и болезнетворная раздвоенность.

Анализ этой фазы выбора позволяет преодолеть распространенную в научно-психологических описаниях иллюзию константности личности до, во время и после выбора. Выбор же зачастую мыслится как действие, совершаемое как бы за границами самое личности, сохраняющей самотождественность. В действительности это не так. Человек выбирает не один из двух предметов или даже мотивов. Он выбирает себя. Выбор изменяет его личность. Парадоксально выражаясь, не столько личность делает выбор, сколько выбор делает личность, формирует ее.

5) Решение. Даже если в фазе оценки альтернатив возникло очевидное предпочтение одной из них, это автоматически не предрешает выбор в пользу этой альтернативы. Необходимо специальное внутреннее действие — решение, которое скажет “Да” одной из конфликтующих сторон, и “Нет” другой. Этот акт может быть подготовлен очень хорошо или почти вовсе не подготовлен, в любом случае он необходим. Никакие внутренние постижения и очевидности сознания сами по себе не перетекают в действие, для этого требуется решение - акт мужества и риска принятия на себя ответственности. Это водораздел между сознанием и волей, ничем до конца не детерминированный и полностью не рационализируемый. Момент решения интимно связан с таинством личности. Говоря “Да будет так!”, человек не просто берет на себя ответственность за решение, не просто придает ему характер окончательности, он скрепляет выбор печатью своей личности, впечатывает свою личность в выбор. От силы этой печати во многом зависит, насколько стойко человек будет следовать своему выбору при неизбежных испытаниях на этом пути.

6) Жертва. Она является не столько неизбежным следствием выбора, сколько внутренним актом, с необходимостью входящим в его состав. Чтобы осуществить выбор, человек должен отказаться от многих возможностей, привычек, намерений, в пределе — от какой-то жизни, которая была возможна до выбора. Поэтому на самых ранних фазах выбора начинается и еще долго после принятия окончательного решения тянется работа переживания по смирению с невозможностью осуществления отвергнутой альтернативы. Чем лучше развита у человека способность предвосхищающего, опережающего переживания, чем лучше он осознает всю полноту предстоящей утраты и в то же время ресурсы и перспективы совладания с нею, тем больше он способен жертвовать и тем более ответственно может делать свои жизненные выборы. Способность жертвовать на глубинных экзистенциальных уровнях связано с даром свободы и творчества личности, может быть по тому, что и свобода, и творчество, и жертва предполагают выход за свои пределы. Не случайно даже в шахматах умение жертвовать сопряжено с ярким творческим стилем игры.

 

Ответственный редактор: О.И. Титова

Технический редактор: Т.В. Клюева

 

 

Подписано в печать

Сдано в производство

Формат 60х84 1/16 Бумага типографская.

Печать офсетная. Усл. печ. л. 6,2

Изд. № Тираж экз. Заказ №

_________________________________________________________ Редакционно-издательский отдел СИБУП.

660037, Красноярск, ул. Московская, 7а

 

 

[1] М. Р. Щукин называет стили, не обеспечивающие успешное выполнение деятельности, псевдостилями. Вряд ли это оправдано. Стиль — это устойчивая система особенностей выполнения деятельности, а обеспечивает ли эта система успеваемость — это другой вопрос.

[2] Термин акцентуированная личность, предложенный немецким психиатром К. Леонгардом (К. Leonhard), является одним из обозначений характеров, близких к норме. Термин широко используется сейчас в отечественной психиатрии, особенно в тех случаях, когда необходимо подчеркнуть, что речь идет именно о крайних вариантах нормы, а не о задатках патологии.

 

[3] Точка наименьшего сопротивления (лат.)