Интерьер жилища советской эпохи

Советская власть с самого начала своего существования уделяет огромное внимание быту. При этом считалось, что быт не ограничивался только жильем. Наоборот, будучи одним из видов патриархального слоя жизни, быт вырывает человека из социума.² В 20-е годы начинается сознательное строительство нового быта. В это время многие бросали свои квартиры, что было связано с Декретом Совета Народных Комиссаров о запрете вывоза за границу предметов, представляющих художественную и историческую ценность и способствовало тому, что многие из брошен­ных предметов быта оказались не у их хозяев, а в пользовании людей, которые этим предметам могли лишь дивиться. Вот один из документов того времени: «Стол круглый и стул один — во 2-й дом собеса, диван с гнутой спинкой — в распоряжение жилотдела, и еще один стул — то­варищу Грицацуеву как инвалиду империалистической войны, по его за­явлению и резолюции завжилотделом т. Буркина…».¹

Одной из центральных идей этого времени была идея коммуналь­ного общежития. Одна из причин — недостаток жилого фонда для все увеличивающегося городского населения. Проблема жилья стояла тог­да необычайно остро. Естественно, у правительства не хватало средств для строительства новых домов. Поэтому Постановлением СНК от 20 августа 1918 года все реквизированные у буржуазии дома переда­вались в собственность коммун. Показательна картина К. С. Петрова-Водкина «Новоселье» (1918). Здесь довольно подробно показано стол­кновение старого аристократического быта и переехавших в нетради­ционное для них жилище представителей трудящихся, новых хозяев жизни. Большая зала с паркетным полом, на котором новые жильцы расстелили деревенские дорожки, рядом с огромным зеркалом и разве­шанными на стенах масляными картинами в золоченых рамах, постав­лены табуретки вперемешку с резными стульями. Предметы быта про­тивоположных социальных слоев ведут свой немой диалог, вторящий реалиям социальной жизни. Справедливости ради надо отметить, что жильцам предоставлялось право свободного выбора дополнительного поселенца. Сначала жилье было бесплатным, но уже с апреля 1922 года за жилье стала взиматься плата. Но главными были идейные уста­новки создания идеального образа коммунистического единого обще­ства. Поэтому желание украшать свой быт, улучшать его — это стрем­ление следовать буржуазной культуре. Идеал же был таким: «белые стены без картин, окна без занавесей, прямые линии мебели без укра­шений». Все должно было опираться «на целесообразность, гигиену и качество».² Другой теоретик этого времени, полемизируя с ним, счита­ет, что произведенные буржуазией полезные и нужные вещи стоит ис­пользовать — например, телефон, телеграф, автомобиль.³ Быт должен был стать публичным, максимально просматриваемым.

Этот идеал, по мнению Г. П. Федотова, возник из приближения к европейскому массовому человеку, тип которого он назвал «Europaeo-Americanus». Он писал: «В интернационалисте, марксисте и т. д. — кто бы он ни был нетрудно узнать деревенского парня, каким мы пом­ним его в начале века. Как ни парадоксально это звучит, но homo Europaeo-Americanus оказывается ближе к старой Москве, чем к недав­нему Петербургу… Прийдя в Европу в период ее варваризации, он усво­ил последнее, чрезвычайно суженное содержание ее цивилизации — спортивно-технический быт. Технический и спортивный дикарь нашего времени — продукт распада очень старых культур и в то же время при­общения к цивилизации новых варваров».¹ Наследие крестьянской об-щинности трансформировалось в коллективистскую психологию и урав­нительное представление о справедливости. Это одна из причин порож­дения и длительного существования коммунальных квартир. До сих пор у нас процесс расселения таких квартир не решен, хотя в 60-е годы XX века началось у нас в стране массовое расселение городских жите­лей. Но массовая урбанизация начинается в СССР в 60-е — 70-е годы XX века.

Первое поколение горожан — переселенцы из сельской местности, что сформировало их интерьерное обустройство. Следует также иметь в виду, что после революции очень часто большие квартиры в центре города отдавались партийным функционерам, военным, хозяйственни­кам высшего и среднего звена. Вот одна из историй современной ком­мунальной квартиры: «Эту квартиру вначале дали такому революцио­неру… с дочкой… И вся она была с антикварной мебелью, брошенной тут…».² Впоследствии эти квартиры уплотнялись. Причем официально было разрешено самоуплотняться. Это право регламентировалось По­становлением ВЦИК и СНК РСФСР (от 16 августа 1926 г., от 1 авг. 1927 г., и постановлении СНК от 13 марта 1928 г.). Связано это было с тем, что за излишки жилплощади надо был платить в три раза дороже. Иногда случалось в связи с этим, что хозяева вынуждены были жить в одной квартире на равных правах с прислугой, а иногда «прислуга и бывшая госпожа до сих пор живут вместе в одной комнате».³

В 30-е годы попытки такого кардинального изменения быта были осуждены. Так, архитектор Р. Я. Хигер с неодобрением отзывается о проектировании домов-коммун, в которых на человека выделялась одна комната (от 5 кв. м). Кухня, ванная и другие подсобные помещения планировались для общего пользования (тем самым, помимо прочего, экономились пространство и материальные затраты). После революции первым советским архитекторам хотелось создать новый тип интерьера, соответствующий образу жизни советского человека. Они верили, что общественные институты возьмут на себя бытовые заботы. Дома возво­дятся без подсобных помещений, с коридорной системой и общей кух­ней. Очень верно ощущает эту утопическую эпоху поэт:

Архитектура первых пятилеток

Встречает нас из-за зеленых веток

Структурой камня, грубой и нагой,

И чувствую, я не хочу домой!

Поставленный фасадом против ветра,

Дом кажется мечтою геометра.

Двукрылый и прозрачный,

в разворот,

Напоминая первый самолет,

На крыше, не по климату, солярий,

Террасы для общественных собраний,

Балконы, переходы, этажи, -

Во всем сквозит высокий строй души.

Война кастрюлям, кухням и заботам!

Дом кажется не домом — Дон Кихотом!

Вот он стоит сейчас перед тобой

В кольце других — и так и рвется в бой!»¹

Однако реальная жизнь, экономические условия и культурный уро­вень отвергли такое жилище. Как правило, большинство людей жило в убогих коммунальных квартирах, когда, как это описано в романе М. Ку-раева «Зеркало Монтачки», после занятий любовью надо было выстоять очередь в места общего пользования. «Половая жизнь в коммунальной квартире имеет свои особенности из-за прозрачности приватной сферы и до некоторой степени носит поэтому публичный характер»². К сча­стью, обобществление жилья не состоялось. Но до конца советского строя осталось коммунальное жилье, где разные семьи сожительство­вали в одной квартире, не имея между собой никаких связей, кроме жилой площади и совместного быта. Особенно сложно такое прожива­ние касалось кухни. В 20-е годы казалось, что кухня отомрет, так как упование шло на развитие общественного питания: «разрушается ис­точник грязи и копоти в квартире. Кухня, эта отрыжка дикости в Ев­ропе; преисподняя семьи, ее микроб смерти и разложения; источник разладов. На ней построено рабство женщины, хотя сама кухня — про­дукт социального режима … Она — одна из тех язв, которые губят человечество. Сифилис семьи.».¹ Такие идеи об обобществлении питания возникли не только из стремления об утопическом обществе. Подра­жая Австрии и Германии, которые из-за войны пошли на централиза­цию питания в целях экономии, массовое кормление, конечно же, не было демократическим, о чем в первую очередь декларировалось. Счи­талось, что общественное питание освободит женщин, улучшит здоро­вье, уравняет качество пищи богатых и бедных, будет способствовать рациональному расходованию продуктов. «Централизация кухни долж­на стать орудием полного уничтожения возможности для богатых стя­гивать в свои сепаратные кухни больше пищи, чем им полагается по их здоровью и работе сравнительно с общей наличностью припасов».² В 1924 году вышла книга «Нарпит», в которой освещались вопросы общественного питания.³ Прекрасная идея освобождения женщин от тягот домашнего труда, в первую очередь — приготовления пищи, на деле оборачивалась плачевными итогами, и домашние кухни продолжа­ли существовать.

Слом тех устоявшихся социальных групп, которые были характерны для дореволюционной России, сразу же отразился на интерьерах того времени. Представители господствующих слоев общества выгонялись из своих квартир, уплотнялись. Вспомним «Собачье сердце» М. Булга­кова. Театральный художник Эдуард Кочергин вспоминает о своей ра­боте в 60–70-е годы на Ленфильме, когда для инсценировки быта про­шедших эпох специально давались объявления о покупке предметов быта разных этапов жизни российского общества, в обилии сохранив­шихся в Ленинграде. Ему приходилось бывать в разных домах. Щемя-ще грустные рассказы получились. Так, войдя в одну из коммунальных квартир, он увидел хозяек разных комнат одной квартиры, которая в первые революционные годы была уплотнена. Мебель из квартиры была демократично роздана тогда молодым комсомолкам. Поэтому в каж­дой комнате стояли вещи из разных гарнитуров. А сын прежних хозя­ев ютился в маленькой комнате для прислуги. Из мебели родителей у него, конечно же, ничего не осталось, ибо такие комнатки были не бо­лее 6 кв. м. Зато сохранился семейный альбом, где лица людей диаме­трально отличались от тех, кто стал жить в их квартире. Озаренные ду­ховным светом, они были совершенно непохожи на тех, кто стал теперь господствующим классом. Сын бывших обитателей квартиры сказал ху­дожнику: «Человек — это звучит горько». Это соответствует истории жизни советских людей, и репрессированных, и репрессировавших, что и отразилось в большинстве советских интерьеров. В другой квартире художник обнаружил бывшую дворянку, молоденькой девушкой ока­завшейся в квартире, которую должны были реквизировать матросы. Один из них, влюбившийся в красавицу, спас от разорения дом. Мо­лодым оставили квартиру, в которую были собраны предметы со всего дома. Теперь же, когда дом пошел в 70-е годы на капитальный ремонт, этой паре выделили квартиру в новостройках, где громоздкие вещи по­меститься не могли. И хозяйка со знанием дела говорила: «Это Павлов­ский стол, это николаевский секретер, это Александровское псише…».

Описывая коммунальную квартиру в послевоенные годы, Л. Цыпкин показывает, как несколько женщин обжили квартиру в зависимости от занятий, быта, воспитания: одна из молодых жилиц, « в ожидании счастливого жребия работавшая медсестрой на скорой помощи, — она либо спала, либо отсутствовала, и через открытую дверь ее комнаты ча­сто можно было видеть ее кровать, почему-то всегда незастеленную, с огромной пуховой подушкой и небрежно откинутым голубым пуховым одеялом, и …, Анна Дмитриевна…, когда-то владевшая всей этой квар­тирой вместе со своим мужем, бывшим белым офицером, давно выве­денным в расход, курившая целыми днями «Беломор» в своей каморке перед постоянно включенным телевизором». В этой квартире также две комнаты, занятые родственницей рассказчика, в которых столовая — «маленькая узкая комната» и та, которая использовалась и как гости­ная, и как кабинет, и как спальня.¹ Неудобство коммунального быта особенно остро ощущалось в местах общего пользования. Именно это­му посвящена инсталляция Ильи Кабакова, показанная на выставке в ГЭ летом 2004 г. «Туалет». В аннотации к этому произведению автор пишет: «Жили мы в коммунальной квартире и все ходили в один туа­лет… Господи! Как построить и сохранить стену между собой и дру­гими, и чтобы «они», эти другие, только показывались над краем этой стены, но не прыгали ко мне сюда, вовнутрь отгороженного от них про­странства».

Книга И. Утехина² посвящена анализу быта коммунальной кварти­ры. Он показывает, что быт в больших, средних и малых коммуналь­ных квартирах отличается друг от друга. Но в целом плотность насе­ления коммунальных квартир убывала. Так, 40 лет тому назад в квар­тирах жило по 56 человек, 15 лет тому назад — 33, сегодня (имеется в виду начало XXI в.) — 20. Связано это с тем, что с начала 60-х го­дов началась первая волна переезда жителей коммунальных квартир в отдельные квартиры. И. Утехин ограничился анализом ленинградских (петербургских) коммунальных квартир. Но общие закономерности распространяются на все коммунальные квартиры советского и постсоветского времени. В этой книге вскрывается мировоззрение человека, живущего в коммунальной квартире. Он правильно подчеркивает, что «… длительное проживание в коммунальной квартире и, шире, при­частность к стереотипам советской ментальности, воплощенных в кол­лективном быту советского общежития любого типа, не просто создает предпосылки для формирования определенных особенностей личности, но и выступает в качестве одного из этиологических факторов для «па-раноидов жилья» (содержание бреда и галлюцинаций привязано к ме­сту проживания больного — С. М.) как особой формы инволюционных психозов, т. е. является не просто патогенетическим — способствую­щим — фактором, а одной из причин заболевания».¹

Безусловно, это мировоззрение накладывает отпечаток и на все по­ведение человека в обществе, его жизнь, и, в конечном итоге, влияет на развитие общества. К примеру, особая группа психических расстройств позднего возраста. Нас же интересует то, что касается интерьера.

Интерьеры здесь специфические. Так, в прихожей находится теле­фон общего пользования, рядом стул или кресло. В коридоре неболь­шая территория, прилегающая к двери в комнату, рассматривается как часть владений жильца, обитающего в этой комнате. Иногда, если по­зволяет территория, там есть вешалка, шкафы, сундуки. На кухне цен­трами регламентации являются конфорки газовых плит, пользование которыми закреплено за определенными жильцами. Одна семья моет свою половину, другая — нет. Так как я выросла не в коммунальной квартире, столкнувшись с этим в реальной жизни, я была неимоверно изумлена. Лишь позднее познакомившись с научными исследованиями, я наконец-то поняла, что это — стремление к справедливости. «Столы и кухонные шкафы располагаются между плит, стоящих у стен, а так­же в центре кухни, если позволяет ее конфигурация. В прошлом значи­тельную часть кухни занимала большая дровяная плита. Она, как пра­вило, не использовалась по своему назначению. С тех пор, как несколь­ко семей начинали жить вместе, каждая семья получала место на этой большой плите для своего примуса. После войны, когда в квартиры был проведен газ, дровяные плиты были разобраны, а на их месте установ­лены газовые плиты и кухонные столы».² Правда, не всегда эти плиты ломали. Тогда они служат местом сбора мусора и т. п. утилитарного использования. Холодильники, как правило, в коммунальной квартире держат в комнате, впрочем, как и еду в кастрюлях и на сковородках. В некоторых квартирах кухня используется для сушки белья. Для этого в ней натянуты веревки. И здесь свои правила. Например, развешивать свое белье над чужим столом запрещено. Все эти площади коммунального владения — прихожая, коридор, кухня — не рассматриваются как нечто, что можно и нужно доводить до эстетического уровня. Поэтому люди, прожившие большую часть своей жизни в коммунальной кварти­ре, получив затем отдельную квартиру, рассматривают прихожую, ко­ридор, туалет и кухню как места, куда можно складывать ненужные и непрезентабельные вещи. У нас в прихожей стоят две довольно милые вазы. Пришедший гость, увидев их, удивился, зачем такие красивые вещи стоят не в комнате. А другая гостья обратила внимание на кар­тину, висящую в туалете. Почему ты повесила в туалет хорошую рабо­ту? Но для меня и туалет, и прихожая — места эстетического воздей­ствия, значимый и продуманный интерьер. Не случайно Генекен писал, что прихожая — это вывеска квартиры.¹ Для тех же, кто провел свою жизнь в коммунальной квартире, это уже не кажется столь значимым. В местах общего пользования нельзя читать, писать. Это даже запре­щено. Автору в связи с тем, что в комнате на рояле занималась дочь, а мне срочно надо было послать тезисы, приходилось их пытаться напи­сать то на кухне, то в ванной и даже в туалете. Неоднократно мне это запрещали. Как потом оказалось, это диктовалось правилами общежи­тия — «потому что потребность воспользоваться им могут одновремен­но испытывать несколько человек. Уважая права друг друга и соблюдая очередь, они, тем не менее, не станут мириться с тем, что представля­ется в их глазах злоупотреблением, затрагивает их права».² Освеще­ние коммунальных квартир скудно. Переезжая в отдельные квартиры, жители коммунальных квартир особенно заботятся о том, чтобы не рас­ходовать лишней электроэнергии и не переплачивать за нее. Плата за электричество — больной вопрос в коммунальной квартире. Поэтому раньше в туалете, ванной, кухне было несколько лампочек, выключате­ли которых были в комнате каждого квартиросъемщика. Теперь — одна лампочка, а расчет делится на всех квартиросъемщиков.

Стиральные машины, если их рискуют ставить в местах общего пользования — чаще всего на кухне, используются в качестве шкафов и столов. «Вообще говоря, бедность и теснота придают вещам валент­ностей, принуждают их к полифункциональности: … стулья использу­ются как столы или полки, утюги и стопки книг — как груз, старые газеты — как скатерти, банки — как вазы и т. п. ³ Это очень верное замечание. У бедных людей вещей всегда намного больше, чем у бо­гатых. Ибо выкинуть их страшно — а вдруг ими можно будет вос­пользоваться? Поэтому квартиры бедных всегда больше заполнены вещами, в них тесно. В получаемых квартирах остается коммунальная психология: старые вещи не выбрасываются, прихожая, кухня, ванная считаются местами, которые не требуют индивидуального и эстетиче­ского оформления. Поведение людей в коммунальных квартирах соот­ветствует так наз. «культурам бедности» — deprivation societies, опи­санных Джорджем Фостером в образе ограниченного Блага: все блага в жизни — замкнутая система, ограниченный ресурс для данной груп­пы. Поэтому если кто-то из группы получает преимущество, то это не­избежно оказывается за счет других.¹ Приватное пространство комнат изначально не было специализированным. «Такая комната была — и чаще всего остается сегодня — одновременно спальней, столовой, го­стиной = кабинетом, иногда еще выполняя все или некоторые функции кухни».² В комнате — особая зона у двери, нечто вроде прихожей. Зо­нирование шкафами, занавесками. Иногда для этого задняя стена шка­фа оклеивается обоями. За шкафом может располагаться детская. «За­навеска — в специфически коммунальном значении имеется в виду за­навеска, используемая для членения пространства внутри комнаты (в этом смысле стоит в одном ряду с ширмой, шкафом и перегородкой)».³ Основная часть комнаты имеет два центра — телевизор и стол. Но ось телевизор — диван (кресло) — и место отдохновения, и значимое сакральное пространство. «Телевизор возвышается посреди стола на расстеленной русской шали, будто алтарь религии всех современных удобств. Он накрыт специальной бархатной тканью с золотом, какой раньше покрывали иконы и, позднее, граммофоны, к которым относи­лись с особым почтением» — пишет Светлана Бойм.⁴ Конечно, здесь несколько утрированно дается воспроизведение коммунального инте­рьера, но доля правды все же здесь есть. С. Бойм сопоставляет комна­ту коммунальной квартиры с традиционной русской избой, где функ­цию печи и красного угла взял на себя телевизор и сервант. У телеви­зора — диван, над ним — ковер. Вторая кровать тоже имеет на стене ковер. «Ковер на стене вообще характерен для спального места»,⁵ — замечает Утехин.

Обеденный стол — в центре комнаты. Он покрыт скатертью и про­зрачной клеенкой. На нем — деревянные или суконные подставки для чайника или кухонной посуды. Обязательная принадлежность комнаты в коммунальной квартире — сервант или комод. «Серванты в большин­стве своем пришли туда в 1960–70-е годы, заменив собой старомодные буфеты темного дерева, с резными украшениями, со множеством дверец и ящичков»¹ Сервант же в ту пору был мебелью престижа: «буфет — в интерьере комнаты коммунальной квартиры это нечто большее, чем просто предмет мебели, где хранится посуда, буфет (или сервант, ко­мод) — важный элемент в обстановке приватного пространства, вопло­щающий его парадную часть, что видно из набора предметов, стоящих на буфете, и предметов, помещенных за стеклом (среди последних — парадная, праздничная посуда).² Как видим, для анализа Утехина бу­фет, сервант, комод стоят в одном ряду. На самом деле эти предметы мебели имеют разное знаковое значение в разные годы. Сервант был действительно гордостью жителя коммунальной квартиры. Сам Утехин пишет: «То была эпоха (70-е годы — С. М.), когда старинная мебель, какую теперь можно найти в антикварных магазинах, была доступна предприимчивым гражданам бесплатно на помойке, потому что переез­жающие из коммунальных в малогабаритные, но отдельные квартиры, не знали, что с нею делать».³ Это не совсем так. Как правило, выбрасы­вали мебель, за редким исключением, рубежа XIX–XX веков. В ту пору она не считалась антикварной, и знатоки ее совсем не алкали. Сегодня же, когда модерн стал модным, эти вещи оказались в цене.

Во многих комнатах сохранились изразцовые печи и камины, но, даже если они действующие, ими не пользуются. С конца 80-х годов по­сле перестройки во многих коммунальных квартирах в связи с переез­дом многих жильцов в отдельные квартиры, появились пустые комнаты. Сюда стали ставить велосипеды, санки, лыжи, лыжные палки, которые раньше размещались в коридоре. Отношение к интерьеру тоже специ­фическое. Характерная сплетня коммунальной квартиры: «Клавдия Ни­колаевна была проститутка. Когда совсем состарилась, стала портни­хой… Какая у нее была комната! Там, бронза на бронзе, фарфоровые штучки… Интерьер такой, проститутский, фитюлечка на тютюлечке,

розочки-разрозочки».⁴

Вот как об этих коммунальных квартирах писала поэтесса:

Какая у нас квартира! Ее бы на цех хватило. Но в коридоре Враждующие вещи

Друг за другом

Следят зловеще.

А со стены, как тузы,

Надменно блестят тазы…

Чайники,

В которых чай заваривают,

Друг с другом

Не разговаривают!.

И всё у нас отдельно:

Тряпка своя

У каждой двери постелена.

У каждого свои спички

И свои привычки.

И наша нервная кошка

Боится вылезать

Из своего лукошка!¹

Переезжая в отдельные квартиры, интерьер строили по законам ком­мунального жилья. На главном месте — сервант и выставленная в нем дорогая посуда, хрусталь. Другие главным предметом числили телеви­зор. От его места зависело, куда поставить кровать или диван, чтоб удобно было лежа смотреть передачи. Те, у кого оставались предметы классического «золотого века» русской мебели — Павловский шкаф, Александровский комод, Николаевский туалет, старались эти предметы поставить таким образом, чтобы они оказывались в центре интерьера.

Конечно же, не все советские люди жили в коммунальных квартирах. Интеллигенция, особенно творческая, стремилась как-то получить воз­можность существовать в приватном пространстве у себя дома. И здесь строились интерьеры по совсем другим законам. Особенно это касается актерской среды. Возможно, потому что лицедейство заставляет у себя в доме быть свободным от постоянного отстранения от себя. Извест­но, что у очень многих представителей этой профессии был отменный вкус и прекрасные интерьеры. Так, совершенно изумительный, строгий и целостный был интерьер в доме М. Бабановой. Интересные предметы были у Раневской. Н. Акимов серьезно относился к интерьеру своего дома, хотя он мог вызывать смех у человека не подготовленного, не по­нимающего всех тонкостей, присущих серьезному художнику. Примеры законченных, продуманных интерьеров актеров можно продолжить. Как правило, очень часто в их интерьерах были предметы эпох, заведомо роскошных, назло советской власти, стремившейся подогнать всех под один ранжир. Навсегда запомнила дрожь, охватившую меня при осмо­тре подземного убежища И. В. Сталина в Куйбышеве. Если так скудна и аскетична была обстановка главы правительства, то как наши власти представляли себе должны были жить рядовые граждане?

Конечно же, люди старались сделать свои интерьеры комфортными. Особенно это было характерно не только для Москвы и Ленинграда, а и в других городах страны. Я жила в городе Кишиневе. У нас была от­дельная трехкомнатная квартира. Вместе со мной в специальной музы­кальной школе-десятилетке учились талантливые дети, потерявшие ро­дителей во время войны и жившие в детдоме. Были дети разные. Но очень много было детей родителей, занимавших высокие посты. Мно­го лет спустя после школы я узнала, что подружка, сидевшая со мной в школьные годы за одной партой, была дочерью члена ЦК КП МССР. Учились с нами дочь генерала, дочь министра, дочь народного артиста, игравшего роль И. В. Сталина. У них были особняки. Комнат было мно­го, во дворе министерского особняка был индивидуальный фонтан. Осо­бенно меня поразило в те годы, что в доме генерала была отдельная комната, которая называлась «диванная». Зачем такая комната, думала я в те годы?

В годы второй и третьей пятилеток продолжалось всемерное разви­тие жилищного строительства. Определилась структурная схема много­квартирного дома и тип современной квартиры. Этот период был пре­рван войной. С 1948 года начался восстановительный период в жи­лищном строительстве. За короткий срок было возведено более ста многоэтажных жилых корпусов в Москве. Однако это ухудшало быто­вые условия — в первую очередь инсоляцию значительной части квар­тир. В первые послевоенные годы строились главным образом малоэ­тажные дома. Были разработаны серии типовых проектов жилых до­мов. С 1948 года увеличился удельный вес многоэтажных домов. В 50-е годы стали застраивать жилые массивы — Черемушки в Москве стали воспроизводиться при проектировании новых жилых районов в других городах страны. Появились типовые невыразительные застройки. Тем­пы строительства стали возрастать, но качество жилья оставляло же­лать лучшего. Оно сопровождалось уменьшением жилых и подсобных помещений, комфорт жилья в отдельной квартире снижался. По срав­нению со сталинскими домами, где в кухнях, довольно просторных, было запроектировано место для прислуги, комнаты были с высокими потолками и продуманными объемами, в целом достаточно удобными, дома «хрущевского» периода оказались совсем игрушечными. Но для измученных коммунальной жизнью людей они казались раем. Худож­ник Илья Кабаков хорошо знаком с этой реальностью, отразившейся в его инсталляции, названной «Туалет», которая была построена во дворе «Fridericiania»: снаружи — точная копия туалетов, которые строились в 60–70-е годы в России на автобусных станциях. Внутренняя планировка та же — побеленное известью сооружение с не закрывающими­ся дверями и бетонным возвышением с круглыми отверстиями вдоль одной стены.

Но у И. Кабакова внутри — двухкомнатная квартира. В мужской части туалета — гостиная, в женской — спальня. Квартира уставлена непритязательной мебелью, характерной для большинства населения страны: стол, буфет, диван, этажерка с книгами. В спальне — кровать, детский угол, коврик с игрушками, по стенам — фотографии. Уровень комфорта можно себе представить. Многие его работы — потрясающее свидетельство страшной советской действительности, непосредственно отразившейся в интерьере.

С конца 60-х годов в жилищном строительстве создаются разноо­бразные по типам, конструктивным решениям и планировке квартиры. Один из интересных жилых комплексов — жилой район Лаздинай под Вильнюсом (арх. В. Чеканаускас и В. Брединас, закончен в 1973 г.). В этот период велась «война с мещанством». Считалось, что загромож­дать интерьеры хрусталем, дорогими безделушками — проявление без­вкусия. Пропагандировалось в интерьере использование графических работ (на живопись у советских людей средств не было), книги — и максимальное использование пространства без мебели. Аскетизм стано­вился эквивалентом высокого эстетического идеала.

Но и до сих пор коммунальные квартиры довольно широко распро­странены. В Петербурге возможны, например, такие варианты: «…достаточно просторно чувствующие себя жильцы сегодняшней большой ком­мунальной квартиры зачастую просто не склонны к резким переменам».¹ Их удерживает в коммунальной квартире привязанность к месту, впле-тенность в социальные сети, связанные с местом проживания.

Сегодня интерьер квартир становится иным.

Как наиболее минимальное проявление дома характерно жилище представителей молодежных субкультур советского времени. Тогда в сленге появилось понятие «флэт» (от англ.- flat)– квартира, где живут молодые люди, как правило, без родителей или в их отсутствие. Это временное пристанище. В нем минимальная еда — пачка чаю, хлеб, крупа и ночлег — спальный мешок, туристский коврик («пенка» на мо­лодежном арго). Их, как правило, приносят с собой. Жить на «флэте» можно не более чем два-три дня. Иногда в таких жилищах есть только кровати или матрасы — спальные места, которые могут застилать весь пол. Днем их складывают в угол. В таких местах довольно широко рас­пространены клочки исписанных листов и тетрадок — плоды и следы спонтанного творчества странников, а также картины, рисунки и т. п.