Памятнейшая ночь.
Разговор. От скуки рахманиновской перешли на училищную, от училищной — на всю классическую скуку. У Давида — гнев обогнавшего современников мастера, у меня — пафос социалиста, знающего неизбежность крушения старья. Родился российский футуризм».
Осенью
«Днем у меня вышло стихотворение. Вернее — куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь, Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю — это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: «Да это же ж вы сами написали! Да вы же ж гениальный поэт!» Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом» (автобиография).
Далее в главке «Прекрасный Бурлюк» ВМ продолжал: «Всегдашней любовью думаю о Давиде. Прекрасный друг. Мой действительный учитель. Бурлюк сделал меня поэтом. Читал мне французов и немцев. Всовывал книги. Ходил и говорил без конца. Не отпускал ни на шаг. Выдавал ежедневно 50 копеек. Чтоб писать не голодая.»
первые выступления Маяковского с чтением стихов. Маяковский бывал здесь после занятий в Училище ежедневно.
О первых чтениях ВМ в дружеском кругу вспоминала М.Н. Бурлюк:
«В Романовке, в ее полутемных номерах, декорированных купеческим, красным, засаленным дочерна штофом, состоялись многочисленные первые выступления Володи Маяковского в роли декламатора, свидетелями и слушателями коих пришлось быть его первым, ближайшим друзьям. Эти выступления были репетицией к первым публичным шумно-овационным успехам будущего великого поэта.
...Маяковский обычно сидел на диване, поближе к круглому столу... На столе — керосиновая лампа с резервуаром из желтого массивного стекла. Зеленый абажур бросал юбкой густые тени на стены, трепетом пламени фитиля освещены лишь потолок и светло-оранжевый пол.
Два окна выходили на Малую Бронную (на юго-западную часть Москвы), к Никитскому бульвару. В этих синих как бы аквариумах плыли, вились крохотными белыми рыбешками пушинки снега, виляя и прыгая... Когда его просили читать, Маяковский вставал с неизменной светящейся папиросой в руке. Лицо юноши было освещено снизу. Оно было оранжево-зеленым, глаза — темно-фиолетовыми. Волосы — черно-синими... Юноша отходил на середину комнаты и становился с таким расчетом, чтобы видеть себя в хмуром, неясном, узком зеркале. Он выпрямлялся, лицо его оставалось спокойным; опускал руку с горящей папиросой вдоль своего высокого тела, другую, левую, он закладывал в карман бархатной блузы. Не откидывая головы назад, пристально смотря глазами в другие, зеркальные, поэт начинал читать свои юные стихи, декламировать, скандировать без поправок или остановок, без сомнений скромности, и ни на малейшую долю не поддаваясь нахлынувшему чувству вдохновения и не изменяясь в лице своем...» (Бурлюки 1932)
В Петрограде
17 ноября — состоялось первое публичное выступление ВМ с чтением своим стихотворений (вероятно, Ночь и Утро) в артистическом кабаре «Бродячая собака».
«Маяковский, прочитавший несколько своих стихотворений, в которых слушатели сразу почувствовали настоящее большое поэтическое дарование. Стихи Маяковского были встречены рукоплесканиями» («Обозрение театров», 1912, 19 ноября).
20 ноября — выступление в Петербурге в Троицком театре с докладом «О новейшей русской поэзии».
«После Д. Бурлюка выступил Маяковский, под общий хохот публики развенчавший Пушкина и Байрона. Снисходительно согласился с тем, что Гоголь и Толстой были лишь его предшественниками утверждал, что истинная поэзия начинается с 1909 г. Когда Хлебников написал «О засмейтесь смехачи». Заглушая протесты, торжественно провозгласил, что в поэзии надо быть «сапожником» и что слово поэта требует «сперматизации»
В декабре совместно с В. Хлебниковым, Д. Бурлюком, А. Крученых написан декларативный манифест для сборника «Пощечина общественному вкусу».
«После нескольких ночей лирики родили совместный манифест. Давид собирал, переписывал, вдвоем дали имя и выпустили «Пощечину общественному вкусу» (автобиография).
По воспоминаниям А. Крученых: «Я помню только один случай, когда В. Хлебников, В. Маяковский, Д. Бурлюк и я писали вместе одну вещь — этот самый манифест к «Пощечине общественному вкусу»... Собрались, кажется, у Бурлюка на квартире, писали долго, спорили из-за каждой фразы, слова, буквы.
Помню, я предложил: «Выбросить Толстого, Достоевского, Пушкина...»
Маяковский добавил: «С парохода современности».
Кто-то: «Сбросить с парохода».
Маяковский: «Сбросить — это как будто они там были, нет, надо бросить с парохода...»
Помню мою фразу: «Парфюмерный блуд Бальмонта».
Исправление В. Хлебникова: «Душистый блуд Бальмонта» — не прошло.
Еще мое: «Кто не забудет своей первой любви — не узнает последней». Это вставлено в пику Тютчеву, который сказал о Пушкине: «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет».
Строчки Хлебникова: «Стоим на глыбе слова мы...», «С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество» (Л. Андреева, Куприна, Кузмина и пр.).
Хлебников по выработке манифеста заявил: «Я не подпишу это... Надо вычеркнуть Кузмина — он нежный». Сошлись на том, что Хлебников пока подпишет, а потом отправит письмо в редакцию о своем особом мнении. Такого письма мир, конечно, не увидел!» (1932).
18 декабря вышел в свет тиражом в 500 экземпляров первый программный сборник группы «Гилея» - «Пощечина общественному вкусу» с стихотворениями Маяковского «Ночь» и «Утро». В нём футуристы декламировали создание нового поэтического языка, новой эстетики и провозглашали выпады, направленные против классики и символитов.
«Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.
Ни одного критика, писателя, журналиста, видного поэта, кто бы не откликнулся на появление скандального сборника. Большинство рецензентов и фельетонистов проявили глухое непонимание и объявили его авторов «шайкой бурных помешанных», а выход сборника – лишь литературным скандалом.»
Бенедикт Лившиц рассказывает, как писал его портрет средний из братьев Бурлюков Владимир в присутствии старшего – Давида:
«Владимир между тем уже выколол мне левый глаз и для большей выразительности вставил его в ухо..
- Канон сдвинутой конструкции! – весело провозглашал Давид».
Сдвиг – заурядный приём в практике художников-кубистов, открытия которых ВМ использует не только в стихах, но и в живописи.
1913 (20)
В феврале в издательстве «Журавль» вышел второй сборник «Садок судей» с участием Е. Гуро, Д. Бурлюка, В.Хлебникова, А. Кручёных, Б.Лившица, Е.Низерн и В. Маяковского «В шатрах истертых...» («Уличное») и «Отплытие» («Порт»).
24 февраля состоялся второй диспут «О современном искусстве»
«Выставки "Бубновый валет". Диспуты. Разъяренные речи мои и Давида. Газеты стали заполняться футуризмом. Тон был не очень вежливый. Так, например, меня просто называли "сукиным сыном".»
«Некто Маяковский, громадного роста мужчина, с голосом, как тромбон, заявил, что он, футурист, желает говорить первым. По каким-то причинам выступление Маяковского было, очевидно, не на руку организаторам диспута. Они настаивали, что очередь Маяковского — только седьмая. Футурист зычно апеллировал к аудитории: «Господа, прошу вашей защиты от произвола кучки, размазывающей слюни по студню искусства». Аудитория, конечно, стала на сторону футуриста... Целых четверть часа в зале стоял стон от аплодисментов, криков «долой», свиста и шиканья. Все-таки решительность Маяковского одержала победу» («Московская газета», 1913, 25 февраля)
В марте вышел сборник стихов и рисунков «Требник троих» с участием В. Н. и Д. Бурлюков, В.Хлебникова, В. Татлина, а также ВМ с стихотворениями «А вы могли бы?», «Вывескам», «Театры», «Кое-что про Петербург», «За женщиной» и двумя рисунками
В. Шершеневич писал: «Если бы было можно отметить только хорошее — я сказал бы только о Маяковском. Его поэмы стали неожиданно сильны, интересны; образы помимо новизны отличаются меткостью; ритм интересен и своеобразен; сюжет всюду подходит под форму... Судя по этим пьесам, эпатаж не интересует больше сильного, хотя невыработавшегося поэта. Это обстоятельство позволяет надеяться на будущее Маяковского, особенно, если он обратит внимание на форму» (В. Шершеневич. — «Нижегородец», 1913, 20 декабря).
24 марта выступление в Петербурге в Троицком театре на «Первом публичном диспуте о новейшей русской литературе» с докладом «Пришедший сам»
«Душа современности в освобождении искусства от власти формы и содержания. Футуристы видят в цвете, в линии, в красе самодовлеющие велечины, их стремление – дать слову свободное развитие. В поэзии жизни важен не смысл – важно слово»
17 мая литографским способом тиражом в 300 экземпляров с иллюстрациями художников Л. Жегина и В. Чекрыгина и с обложкой Маяковского.
«Штаб-издательской квартирой была моя комната. Маяковский принес литографской бумаги и диктовал Чекрыгину стихи, которые тот своим четким почерком переписывал особыми литографическими чернилами. Четыре рисунка, сделанные Чекрыгиным тем же способом (литографским), сами по себе замечательны, однако мало вяжутся с текстом Маяковского.
— Ну вот, Вася, — бурчит Маяковский, — опять ангела нарисовал, ну нарисовал бы муху, давно муху не рисовал.
Книжка имела, несомненно, некоторый успех, обратила на себя даже внимание самого «медного всадника русской речи» — Валерия Брюсова. Он отметил, что у молодого поэта есть свои самостоятельные образы...»
В. Шехтель: «Помню как сейчас. Когда появились первые гранки книжки, громадный Владимир Маяковский прыгал на одной ноге по комнате и страшно радовался. Он очень носился со своей «остротой»: «Входите в магазин. Маяковский есть? – Был да весь вышел». Тогда это казалось ужасно смешным и несбыточным, мы хохотали, и М часто повторял «Был да весь вышел».Теперь это не понятно, но тогда казалось невероятным, что книгжки М будут все распроданы.
В полуотрицательной рецензии В. Шершеневич писал:
«Первая книга кубо-футуристов, о которой стоит писать. Среди стихов Хлебникова — воскресшего троглодита, Крученых — истеричного дикаря Маяковский выгодно выделяется серьезностью своих намерений. Он действительно ищет, и хотя достижений можно ждать, но ведь... заставить поверить в себя — это не малая заслуга. Пока Маяковский как поэт еще весь в будущем. Он пишет так, как никто не пишет, но у него еще нет своего стиля. Его стих еще весь построен на отрицании плохого чужого, но своего хорошего еще нет. Его занимают пустяки... Рифмы скучны, ассонансов почти нет. Несмотря на все, в стихах Маяковского есть что-то новое, обещающее. Но это новое тонет в куче нелепостей, порожденных незнанием истории нашей поэзии. Кажется, период эпатажа кончился, и теперь Маяковский должен доказать, что он может творить. Отвергнуть гораздо легче, чем создать. Но только вторым оправдывается первое» (В. Шершеневич. — «Нижегородец», 1913, 14 августа).
Летом в Москве и в Кунцеве (под Москвой) Маяковский работал над трагедией «Владимир Маяковский» (первоначальные заглавия «Железная дорога», «Восстание вещей»)
С книжкой «Я!» связанно первое романтическое увлечение автора. Впрочем, больше им, чем его. Верочка Шехтель, младшая сестра Льва, ещё до появления в их доме ВМ увидела его на трамвайной остановке и поняла: «Вот он». Весной летом они встречаются в Москве и Кунцеве, где с семьями живут на дачах, гуляют, ходят на выставки и в кино, катаются на лодке. В альбомах ВШ ВМ чаще всего рисует жирафов. Есть жираф в парикмахерской, и жираф с крокодилом, и сам Вм верхом на жирафе, и жираф, которому зубной врач пытается вырвать зуб огромными щипцами. В дневнике ВШ иногда называет МВ жирафом.
На вечеринке в Училище живописи все загорелись вдруг послать телеграмму отсутствующему приятелю-соученику, младшему Пастернаку – Александу Леонидовичу. И ВМ с ходу продиктовал: «В супе нашей радости не хватает только вас Пастернак!»
Вообще ВМ был человек-экспромт, готовый к немедленной репризе, сочиняющий по ходу жизни, всегда и везде. Ночью в тамбуре вагона, показав на капельки дождя на стекле, Бурлюк заметил: похоже на паюсную икру. Вм откликнулся, будто ждал:
Метали рыбы чёрной ночи
На стёкла блесткую икру.
Летом в Кунцеве ВМ не только катался на лодке с Верой Шехтель. «В Кунцеве, - по словам Алексея Кручёных, - ВМ обхватывал буфера железнодорожного поезда – то рождалась футуристическая драма!» Но в этой футуристической драме, известной под названием «Владимир Маяковский», обыкновенный молодой человек восклицает: «У меня есть Сонечка сестра!» А именно так: «Сонечка – сестра» иногда представлял Вм своё новое увлечение – Софью Шамардину, с которой познакомился в Петербурге осенью. Шамардину ВМ увёл от самого тогда модного поэта – Игоря Северянина и в этой победе видел залог своего поэтического превосходства. Пл меткому наблюдению Бенедикта Левшица, он вообще разглядывал поклонниц Северянина с деловитостью наследника.
18/19 июля на даче Матюшина в Уусиккирко (Финляндия) состоялся «Первый Всероссийский съезд Баячей Будущего», на котором присутствовали трое футуристов: Михаил Матюшин, Алексей Кручёных, Казимир Малевич. На неё было принято решение о создании футуристического театра «Будетлянин», а в манифесте, напечатанном на следующий день, 20 июля, в журнале «За 7 дней», провозглашалось, что будет дано несколько представлений: опера Кручёных-Матюшина «Победа над солнцем», Маяковского «Железная дорога» (первоначальное название трагедии «Владимир Маяковский») и Хлебникова «Рождественская сказка» (первые две постановки состоялись, а третья нет)
Впоследствии Кручёных в воспоминаниях писал: «Маяковский до того спешно писал пьесу, что даже не успел дать ей название, и в цензуру его рукопись пошла под заголовком: «Владимир Маяковский. Трагедия»
В июле начал сотрудничать в «Кине-журнале» (под настоящей фамилией и под псевдонимами). В этих статьях он выступал апологетом нового вида искусства – кинематографа.
В августе вышел сборник «Дохлая луна» с участием В., Н., Д. Бурлюков, В. Хлебникова,, А. Крученых и ВМ.
8 сентября в «Кине-журнале» (№17) – статья ВМ «Отношение сегодняшнего театра и кинематографа к искусству» вероятно, в это время ВМ написал несохранившийся сценарий «Погоня за славою» для кинематографической фирмы Перского (он же – издатель «Кине-журнала»).
Об этом сценарии Маяковский упоминал в предисловии к неосуществленному сборнику сценариев (1927):
«Первый — «Погоня за славою» — написан в 13 году. Для Перского. Один из фирмы внимательнейше прослушал сценарий и безнадежно сказал:
— Ерунда.
Я ушел домой. Пристыженный. Сценарий порвал. Потом картину с этим сценарием видели ходящей по Волге. Очевидно, сценарий был прослушан еще внимательнее, чем я думал»
5 октября присутствовал на первой лекции К.И. Чуковского «Искусство грядущего дня (русские поэты-футуристы0». Видимо, это было одно из первых появлений ВМ в «желтой кофте». В отчёте о лекции сообщалось =: «Костюмы их невообразимо дики: какой-то поэт щеголял в жёлтой кофте. Другие футуристы поскромней, ограничились тем что надели ярко- зелёные галстуки, вдели в петлицы по жёлтому цветку и забыли дома причесаться»
ВМ писал в Автобиографии: «Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы - гнуснейшего вида. Испытанный способ - украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок желтой ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке - галстук. Очевидно - увеличишь галстук, увеличится и фурор. А так как размеры галстуков ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук. Впечатление неотразимое.»
13 октября — выступление в зале «Общества любителей художеств» на «Первом в России вечере речетворцев» на Большой Дмитровке, 15. Прочёл доклад «Перчатка», доклад Бурлюка «Доители изнурённых жаб» прочёл его брат Николай, а третьим выступил с докладом А.крученых «Слово».
«Зала была переполнена до крайности, билеты были все проданы, фаланга городовых с околоточным и приставок отделяла несчастных безбилетных от тех, кому судьба улыбнулась билетом. Герои вечера появлялись тут и там, разжигая нетерпение и без того возбужденной публики. Самый героический из них был в изысканной желто-черной кофте в полоску... и без пояса... Не желая отодвигать события в будущее, хотя и близкое, молодой футурист в «полоску» прямо начал с дела:
— Мы разрушаем ваш старый мир... Вы нас ненавидите...»
«Нашелся у него (Маяковского) даже один недурной образ в ответ на указания, что футуризм не нов: и у других могли быть проблески «истинной» поэзии. Но египтяне, которые гладили сухих и черных кошек, может быть тоже извлекали иногда электрическую искру. Однако за электричество мы прославляем не их, а тех, кто дал огненные зрачки мертвым головам уличных фонарей и тысячи рук поющим дугам трамваев»
Успех вечера был в сущности успехом Маяковского. Непринужденность, с которой он держался на подмостках, замечательный голос, выразительность интонаций и жеста сразу выделили его из среды остальных участников. Глядя на него, я понял, что не всегда тезисы к чему-то обязывают... Эта веселая чушь преподносилась таким обворожительным басом, что публика слушала развесив уши. Только, когда Маяковский заговорил о складках жира, в креслах зрительного зала, в первом ряду, сплошь занятом военными, раздался звук, похожий на дребезжанье развихлявшегося мотора: блестящие «в лоск опроборенные» кавалеристы, усмотрев оскорбительный намек в словах докладчика, в такт, «по-мейерхольдовски» застучали сердито о пол палашами... Всем было весело. Нас встречали и провожали рукоплесканиями, невзирая на заявление Крученых, что он сладострастно жаждет быть освистанным. Мы не обижались на эти аплодисменты, хотя и не обманывались насчет их истинного смысла... В наступавшем зимнем сезоне мы собирались развернуть нашу деятельность еще шире... Футуризм перебрасывался даже на театральный фронт» (Б. Лившиц. 1933)
24 октября присутствовал в Политехническом музее на лекции Корнея Чуковского «Искусство грядущего дня». В отчёте сказано, что когда Чуковский доказывал, что в эгофутуритах нет ничего футуристического, кубофутуристы «дружно аплодировали» Выступления футуристов, видимо были запрещены полицией, и поэтому на вторую лекцию Чуковского они не явились.
2 ноября выехал в Петербург.
В эту поездку, очевидно, окончательно выяснился вопрос о постановке трагедии «Владимир Маяковский» в Петербурге. Финансировал это предприятие «Союз молодежи».
6—10 ноября вернулся в Москву.
Встреча с поэтом Василием Каменским.
«К ватаге присоединился Вася Каменский. Старейший футурист» (автобиография).
Рассказывая о знакомстве с Маяковским, Каменский приводит письмо Д. Бурлюка, полученное им в уральской деревне: «Приезжай скорей, чтобы ударить с новой силой «Сарынь на кичку» по башкам обывателей. Прибыли и записались свежие борцы — Володя Маяковский и А. Крученых. Особливо хорош Маяковский (ему семнадцать лет!), учится в школе живописи со мной. Дитя природы, как и мы. Увидишь. Он стремительно жаждет с тобой встретиться и поговорить об авиации, стихах и прочем футуризме. Находится Маяковский при мне неотлучно и начинает делать отличные стихи. Дикий, крупный самородок. Я внушил ему, что он молодой Джек Лондон. Он очень доволен. Рвется на пьедестал борьбы за футуризм. Необходимо действовать. Бурно. Лети. Ждем».
Я пригнал в Москву и прямо к Давиду Бурлюку на Мясницкую... За столом двое — Бурлюк в малиновом жилете и рядом худой черноватый с «выразительными» очами юноша в блестящем цилиндре... но одет неважнецки. Бурлюк, глядя в лорнет на юношу, басил:
— Это и есть Владим Владимыч Маяковский, поэт-футурист и вообще великолепный молодой конь. Мы пьем чай и читаем стихи»
11 ноября — выступление в Политехническом музее на вечере «Утверждение российского футуризма» с докладом «Достижения футуризма».
Досталось критике и от второго докладчика в желтой кофте — В. Маяковского. Относительно Пушкина у Маяковского сложилось «убеждение», что Пушкин, конечно, в своё время был поэтом, но теперь он, Маяковский, в наше время предложил бы Пушкину сначала окончить 4-классное городское училище, а затем уже писать стихи»
12 ноября выехал в Петербург.
30 ноября выступил в Петербурге в зале «Соляного городка» (4 выступление МВ) в прениях по докладу Николая Кульбина «Грядущий день и искусство будущего». Из газетного отчёта: «Первая половина лекции была на столько скучна, что публика начала выражать своё недоумение и неудовольствие. Положение спас молодой человек в безобразно жёлтой кофте. Он преспокойно уселся посреди эстрады, удовлетворив скучающую публику своим бездарным костюмом и весёлой улыбкой»
В эти дни в театре «Луна-парк» шла интенсивная подготовка к футуристическим спектаклям.
2 и 4 декабря в этом театре состоялась два представления трагедии «Владимир Маяковский». Режисёром и исполнителем в главной роли выступил сам автор, а декорации были написаны Павлом Филоновым и Иосифом Школьником (при участии Ольги Розановой)
3 и 5 состоялись посоновки оперы Михаила Матюшина, Алексея Кручёных «Победа над солнцем» с декорациями написанными Казимиром Малевичем. Оба спектакля, которые в афишах анонсировались как «первые в мире постановки футуристов театра», явились новаторскими и переломными в истории театра и определили новые пути авангарда, но это было осмысленно и сформулировано несколько позднее. Например, один из соавторов второго спектакля «Победа над солнцем» художник Малевич писал композитору Матюшину через пол года - в начале июня 1915 г.: «И 3-й рисунок, завеса 1-го действия, завеса изображает чёрный квадрат, зародыш всех возможностей, занимает при своём развитии страшную силу, он является родоначальником куба и шара, его распадения несут удивительную культуру в живописи, в опере он обозначал начало победы. Всё многое, поставленное мною в 1913 году в вашей опере «Победа над солнцем» принесло мне массу нового, но только никто не заметил»
Трагедия «Владимир Маяковский» - это жертвоприношение поэта, заявленное уже в самых первых строчках пролога, ради спасения людей от страданий. Именно здесь впервые ВМ заговорит о самоубийстве в стихах.
Трагедия ВМ на пару с оперой «Победа над солнцем» должны были обозначать рождение футуристического театра. Ставить их решили в Петербурге, поочерёдно. Под сценическую площадку сняли театр «Луна-Парк» на Офицерской, 39. Для своего спектакля ВМ заказал задники, намекающие на современный город. Их в агрессивной манере сделали художники ПФ и ИШ. Рядом рабочие сцены накатали: «Фу-дуристы» - футуристы эту надпись оставили.
ВМ поставил свою вещь как монодраму. Единственным живым лицом на сцене был он сам – ВМ, игравший в трагедии Владимир Маяковский» роль ВМ, поэта 20-25 лет. Он вышел на сцену без грима, в собственном костюме со своей неутолимой болью. Остальные персонажи – Старик с чёрными сухими кошками, человек без глаза и ноги, Человек без головы, Человек с двумя поцелуями, Обыкновенной молодой человек – были скрыты за картонными силуэтами. Которые они носили перед собой. То ли разные ипостаси всё того же ВМ, то ди его ужасы, то ли сны. «И было непонятно и жутко, когда со сцены неслись слова, какие говорил ВМ», рассказывал актёр и режиссер Александр Мгебров.
На первом представлении трагедии присутствовали А. Блок, Всеволод Мейерхольд, «сосредоточенный и тихий до странности» Велемир Хлебников. Передавали слова Блока о том, что ему нравиться демократизм ВМ. Но рядовая публика не была столь доброжелательна. Ожидая от футуристов очередного скандала, она сама этот скандал подстёгивала взрывами смеха, издевательскими репликами. Когда ВМ собрал в мешок чужие слёзы, чтоб унести и бросить их «тёмному богу гроз/ у истока звериных вер», из зала с подковыркой кричали: «Не уходите, ВМ!» И – с грубой фамильярностью: «Туда вам и дорога!»
Отклики на спектакли в печати были резко отрицательными.
Наиболее подробный отчёт о спектакле «Владимир Маяковский» дал художественный критик П. Ярцев: «Была, наконец, в футуристическом спектакле осуществлена надежда теоретиков театра в эпоху революционную, когда вместе с мечтой о соборном театре вспыхнула мечта о «поэте-актёре», о том, что поэт и актёр станут – одно поэт сам будет обращаться в театре к людям со своими песнями когда люди позабылись мечтания того недалёкого времени и сами их пороки и предвестники о них позабыли, их напомнил футуристический поэт в жёлтой кофте.
Как вспоминал впоследствии Бенедикт Лившиц: «спектакли на Офицерской подняли на незабываемую высоту интерес широкой публики к футуризму»
В первых числах декабря совет Училища живописи, ваяния и зодчества постановил запретить воспитанникам училища публичные выступления.
11 или 12 декабря ВМ вернулся в Москву в связи с подготовкой ко всероссийскому турне футуристов. В этом турне должны были участвовать три футуриста – ВМ, Бурлюк и Василий Каменский. Маяковский писал в автобиографии: «ВЕСЕЛЫЙ ГОД. Ездили Россией. Вечера. Лекции. Губернаторство настораживалось. В Николаеве нам предложили не касаться ни начальства, ни Пушкина. Часто обрывались полицией на полуслове доклада. К ватаге присоединился Вася Каменский. Старейший футурист. Для меня эти годы - формальная работа, овладение словом. Издатели не брали нас. Капиталистический нос чуял в нас динамитчиков. У меня не покупали ни одной строчки. Возвращаясь в Москву - чаще всего жил на бульварах. Это время завершилось трагедией "Владимир Маяковский". Поставлена в Петербурге. Луна-Парк. Просвистели ее до дырок»
12 декабря выехали в Харьков. (1913)
14 декабря — выступление в Харькове в зале Общественной библиотеки. Накануне все трое в экставагантных нарядах совершили прогулку по харьковским улицам.
Примерный маршрут турне: Харьков, Москва, Симферополь, Севастополь, Керчь, Одесса, Кишинёв, Николаев, Киев, Москва, Минск, Москва, Казань, Москва, Пенза, Москва, Ростов-на-Дону, Саратов, Тифлис, Москва, Калуга.
Закончилось их турне 14 апреля 1914. (4 месяца)
26 декабря в Москве присоединился Игорь Северянин. Из-за конфликта между поэтами, который произошёл в Керчи,(13 января) дальнейшее турне продолжалось баз Игоря Северянина. В своих воспоминаниях Северянин так объяснил причины этого конфликта: «Маяковский и Бурлюк обещали мне выступать всюду в обыкновенном костюме и Бурлюк лица не раскрашивать. Однако в Керчи не выдержали. Маяковский облачился в Оранжевую кофту, а Бурлюк в вишнёвый фрак при зелёной бархатистой жилетке. Это явилось для меня полной неожиданностью. Я вспылил, меня с трудом уговорили выступит, но зато сразу после вечера я укатил в Питер. Дома написал «Крымскую трагикомедию», которую – в отместку – читал на своих вечерах»
1914 (21)
«Послушайте ВМ, вникните, в его ход мыслей, поймите его принципы, и вы убедитесь, что всё его «учение» заждётся на материалистическом понимании истории, что характеризуется оно, главным образом, не идеями своими, а причинами возникновения этих идей, источником зарождения их. Источник этот – город, современный громадный город, над небоскрёбами которого парят аэропланы, а под ними мчаться автомобили, трамваи. Футуризм — продукт современного капиталистического города, отражающий его темп, биение его пульса, его ритм. Футуристы — это провозвестники новой красоты, пришедшей на смену старой красоты»
«Трое футуристов сидели за столом, покрытым разноцветной скатертью. Бурлюк и Каменский были раскрашены, а ВМ – в розовом пиджаке. Рядом висел зелёный шарик. Один из газетных репортеров остроумно заметил: «Это вместо Игоря Северянина, который не приехал»
«...Вышел г. Пильский и сказал похва́льное, приветственное слово приехавшим в Одессу футуристам. И дал маленькую характеристику каждого из них... Исступленного г. Маяковского интересует каждый предмет, понятие, даже слово. Дым, кирпич, фонарь. И опять были фразы, фразерство, бесконечное, крикливое, вызывающее фразерство о старых «палаццо», о моли, въевшейся в голландские гобелены, о покрытом фабричной копотью городе, о юношах, вычерчивающих античные головки. И так же, как у г. Каменского, были какие-то счеты с критиками, с Яблоновским. И очень плохо, неумело скрываемое желание вызвать шум, скандал, протесты. Несколько раз повторял г. Маяковский, что он, чувствующий свое превосходство над толпой, будет очень рад, если его освищут. И никто ему не свистал... Потом все трое читали свои плохие стихотворения, в которых было все, что угодно, но только никак не новое искусство, потому что все они сделаны очень банально»
Популярность футуристов и нового направления в исскустве росла, их стали приглашать во многие города.
«Владимир Маяковский — яркий, внушительный мастер слова. Аплодисменты гулкие, долгие, яростные проводили его (эти же аплодисменты провожают и врагов футуризма). Бурлюк – о живописи от Адама до наших дней. Иллюстрирует своей доклад световыми картинами. Публика хрюкает, мяукает от удовольствия. Поэзы... Недоуменные улыбки, хохот. Маяковский читает поэзу. Хохот... Уходит. «Просим еще». Бросает в публику: «Вечер кончился»— Вива, футуристы»
«Анекдоты, шарж, карикатуры, скандалы – вот что связано у нас с представлением о футуризме. Одно слово – футурист – вызывает в нашем воображении картину чего-то дикого, нелепого скандального, смехотворного. Мы, — сказал Маяковский, — хотим дать теоретическое обоснование футуризма. Те, кто полагали, что им придется участвовать в скандале и работать руками, должны разочароваться: им придется работать мозгами... Поэзия футуризма — это поэзия города, современного города. Город обогатил наши переживания и впечатления новыми, городскими элементами, которых не знали поэты прошлого. Весь современный культурный мир обращается в огромный исполинский город. Город заменяет природу и стихию. Город сам становится стихией, в недрах которой рождается новый, городской человек. Телефоны, аэропланы, экспрессы, лифты, ротационные машины, тротуары, фабричные трубы, каменные громады домов, копоть и дым — вот элементы красоты в новой, городской природе. Электрический фонарь мы чаще видим, чем старую романтическую луну. Мы, горожане, не знаем лесов, полей, цветов — нам знакомы туннели улиц с их движением, шумом, грохотом, мельканием, вечным круговращением. А самое главное — изменился ритм жизни. Все стало молниеносным, быстротечным, как на ленте кинематографа. Плавные, спокойные, неспешащие ритмы старой поэзии не соответствуют психике современного горожанина. Лихорадочность — вот что символизирует темп современности. В городе нет плавных, размеренных округлых линий, углы, изломы, зигзаги — вот что характеризует картину города. Поэзия... должна соответствовать новым элементам психики современного города...»
«Когда на сцене, завешанной пёстро размалёванными тряпками с подвешенным для чего-то к колосникам пианино, появился в красной куртке не то английского жокея, не то ресторанного кельнера, Маяковский и принялся доказывать почтеннейшей публике, переполнявшей зал второго городского театра, об основных задачах футуристической поэзии, было очень занятно…»
В январе в Петербурге вышел альманах «Рыкающий Парнас» со стихотворениями Маяковского «Нате!» и «Ничего не понимают» (под заглавием «Пробиваясь кулаками») и с декларацией «Идите к черту!»:
«Сегодня мы выплевываем навязшее на наших зубах прошлое, заявляя:
1) Все футуристы объединены только нашей группой.
2) Мы отбросили наши случайные клички эго и кубо и объединились в единую литературную компанию футуристов:
Давид Бурлюк, Алексей Крученых, Бенедикт Лившиц, Владимир Маяковский, Игорь Северянин, Виктор Хлебников».
На альманах был наложен арест Главным управлением по делам печати. (из-за эротических рисунков)
В том же месяце вышел альманах «Молоко кобылиц» со стихотворением Маяковского «Адища города» (под заглавием «Зигзаги в вечер»).
11 февраля ВМ и Бурлюк (Каменский отсутствовал по причине болезни) выступили в зале Купеческого собрания
В одном из отчётов сообщалось : «И выступил вперёд «вождь» футуристов Маяковский и начал:
- Прежде всего, я должен вам сказать, господа, что я человек очень умный. Вы собрались сюда не для того, чтобы познакомиться с новым движением, называемым футуризмом, вы пришли сюда, жаждущие грандиозного скандала, вы может быть, долгое время лелеяли свои мускулы и сильные руки. Но вы ошиблись. Мы не скандалисты, мы – поэты…»
17 февраля — выступление в Политехническом музее в прениях по докладу А. Лепковской «Сказка и правда о женщине».
Из отчёта: « В разгар лекции на эстраде среди оппонентов появляется ВМ. Одет он был в пёстрый костюм арлекина. Среди публики хохот. Устроители лекции, а за ними и представители администрации предложили ВМ уйти, т.к. своим видом он слишком возбуждает публику. ВМ заявил, что он желает учувствовать в прениях. Ему предложили поехать переодеться. Через полчаса он снова появился в аудитории в розовом пиджаке…»
23 марта приехали в Тифлис. По воспоминаниям Каменского, инициатором этой поездки был ВМ.
27 марта — выступление в Тифлисе в Казенном театре. По свидетельству Бурлюка, ВМ обратился к присутствующим на грузинском языке, что поразило аудиторию.
«...Три «пророка», в шутовских нарядах, при поднятии занавеса сидели за длинным столом. В середине — Маяковский в желтой кофте, по одну сторону — Каменский в черном плаще с блестящими звездами, по другую сторону — Бурлюк в грязно-розовом сюртуке. Тссс... тише, господа... это они, пророки, они, футуристы. Перед Маяковским большой колокол для водворения в публике тишины и порядка.
Каждое публичное «выявление» футуристов кончалось скандалом. Ожидали его пророки и у нас — в кратком конспекте «программы о живописи и литературе» (?!) значилось «Слово утешения к тем, кто нам свистит». Однако Тифлис не свистнул ни разу, а добродушно смеялся и в начале вечера даже рукоплескал забавникам, ищущим новых путей в искусстве путем упразднения здравого смысла…»
«Собравшаяся на вечере футуристов публика провела время довольно интересно и весело. Г. Маяковский, несмотря на свою желтую кофту... оказался недурным оратором. Со многими положениями его об эволюции искусства можно было вполне согласиться...» («Театр и искусство», 1914, 20 апреля).
Из отчёта: «По порядку действие происходило так: по поднятии занавеса, за большим столом, посреди сцены, оказались сидящими три человека неопределенных лет... На столе перед вышеупомянутыми футуристами стояли стаканы чая средней крепости, с лимоном, и колокол... Позвонив в означенный колокол, каковой приподнял с немалым трудом, отставной, якобы коллежский асессор Маяковский вышел на возвышение в правом углу сцены и заявил: «Я - человек умный». Публике сие понравилось. Потом ВМ объяснил, почему они красят себе физиономии и так странно одеваются. Оказалось что раскраска физиономий ими производится для того, чтобы выразить протест против старого искусства, запертого в музеях. Разноцветные же костюмы одеваются ими опять ввиду протеста, на этот раз – против фраков и смокингов. Засим футурист ВМ очень бранил других поэтов, называя их распухшими и облезлыми стариками, в число которых попали: Пушкин, Лермонтов, Брюсов, Бальмонт, Городецкий, Северянин, Чайковский. Пушкин не угодил ВМ тем что он воспевал белую девушку, стоящую лунной ночью у изгоради и мечтающую о милом. Чайковский – потому, что в его музыке соловей напевает нежные чувства, распевая в тени заглохшего сада. Словом, как объявил Вм, эти поэты и это искусство не нужны, а нужны господа футурист, как, например, великий поэт Хлебников, который написал гениальное стихотворение: «О засмейтесь смехачи..». Нужен ещё бывшей летатель по воздуху и ныне скотопромышленник и футурист вышеупомянутый Василий Каменский, который сидел здесь же, имея у себя на щеке нарисованное водяной краской изображение маленькой лошадки с шестью почему-то ногами. Ещё больше нужен, по заявлению ВМ, Бурлюк – настоящий следопыт. Давид, как объяснил ВМ, любит всюду много ходить и много при этом следит. У Бурлюка на правой щеке было изображено тою же краскою не то дерево, не то розга. Но более всех теперь нужен, он сам, футурист Вм. Во все время Своей «лекции» Вм был в позе, которая у семинаристов называется: стоял козырем. Откинул вперёд правую ногу и заложив левую руку за борт жилетки, около плеча. Оный господин Маяковский в упомянутом сообществе футуристов является, по-видимому, главарем»
На сцене появлялись с размалёванными лицами. Обычно у Каменского на лбу красовался аэроплан – в память о мужественном прошлом. Бурлюк предпочитал собачек – знак чутья! ВМ наряжался в жёлтую кофту, прихватывал на выступления хлыст, прежде чем начать доклад, звонил в колокол, который едва мог приподнять, а на поклонах закуривал папиросу.
- Мы воспеваем демократическую мощь городов-небоскрёбов, ставших вашей колыбелью, обещал ВМ польщенным аборигенами двухэтажного захолустья, - мы воспоем вашу кипучую лихорадочную жизнь, мы выбросим из живой речи все износившиеся и обветшалые до лохмотьев слова, т.к. новая жизнь требует новых слов – образных и ярких, подобно электирческим искрам, способных передать суть мысли
В начале мая ВМ познакомился с Борисом Пастернаком, который вспоминал это в «Охранной грамоте»:
«Хотя всех людей на ходу и когда они стоят, видно во весь рост, но то же обстоятельство при появленьи Маяковского показалось чудесным, заставив всех повернуться в его сторону. Естественное казалось в его случае сверхъестественным. Причиной был не его рост, а другая, более общая и менее уловимая особенность. Он в большей степени, чем остальные люди, был весь в явленьи. Он существовал точно на другой день после огромной душевной жизни, крупно прожитой впрок на все случаи, и все заставали его уже в снопе ее бесповоротных последствий. За его манерою держаться чудилось нечто подобное решенью, когда оно приведено в исполненье и следствия его уже не подлежат отмене. Таким решеньем была его гениальность, встреча с которой когда-то так его потрясла, что стала ему на все времена тематическим предписаньем, воплощенью которого он отдал всего себя без жалости и колебанья.
Я был без ума от Маяковского и уже скучал по нем.
Случай столкнул нас на следующий день под тентом греческой кофейни.
Я увидал Маяковского издали и показал его Локсу. Он играл с Ходасевичем в орел и решку. В это время Ходасевич встал и, заплатив проигрыш, ушел из-под навеса по направленью к Страстному. Маяковский остался один за столиком. Мы вошли, поздоровались с ним и разговорились. Немного спустя он предложил кое-что прочесть.
Это была трагедия "Владимир Маяковский", тогда только что вышедшая. Я слушал, не помня себя, всем перехваченным сердцем, затая дыханье. Ничего подобного я раньше никогда не слыхал.
Здесь было все. Бульвар, собаки, тополя и бабочки. Парикмахеры, булочники, портные и паровозы. Зачем цитировать? Все мы помним этот душный таинственный летний текст, теперь доступный каждому в десятом изданьи.
Тут была та бездонная одухотворенность, без которой не бывает оригинальности, та бесконечность, открывающаяся с любой точки жизни, в любом направленьи, без которой поэзия - одно недоразуменье, временно не разъясненное.
И как просто было это все. Искусство называлось трагедией. Так и следует ему называться. Трагедия называлась "Владимир Маяковский". Заглавье скрывало гениально простое открытье, что поэт не автор, но - предмет лирики, от первого лица обращающейся к миру. Заглавье было не именем сочинителя, а фамилией содержанья.
Собственно, тогда с бульвара я и унес его всего с собою в свою жизнь. Но он был огромен, удержать его в разлуке не представляло возможности. И я его утрачивал. Тогда он напоминал мне о себе. "Облаком в штанах", "Флейтой-позвоночником", "Войной и миром", "Человеком". То, что выветривалось в промежутках, было так громадно, что и напоминанья требовались экстраординарные. Такими они и бывали. Каждый из перечисленных этапов заставал меня неподготовленным. На каждом, выросши до неузнаваемости, он весь рождался вновь, как в первый раз. К нему нельзя было привыкнуть.»
Начало 1 мировой войны 19 июля.
«Принял взволнованно. Сначала только с декоративной, с шумовой стороны. Плакаты заказные и, конечно, вполне военные. Затем стих. "Война объявлена".»
12 ноября на основании справки Охранного отделения о политической неблагонадежности Маяковского ему в этой просьбе было отказано.
«Война отвратительна. Тыл еще отвратительней. Чтобы сказать о войне - надо ее видеть. Пошел записываться добровольцем. Не позволили. Нет благонадежности.» (автобиография)
В ноябре ВМ начал активно сотрудничать с газетой «Новь» статьи и заметки :
«Штатская шрапнель», «Поэты на фугасах», «Вравшим кистью», «Теперь к Америкам!», «И нам мяса!», «Не бабочки, а Александр Македонский», «Россия. Искусство. Мы», «Будетляне», «Бегом через вернисажи», «Война и язык», «Поэзовечер Игоря Северянина», «Как бы Москве не остаться без художников», «Кинематограф в лазарете», «Минутное и вечное», «Без белых флагов».
Стихотворения:
«Мама и убитый немцами вечер»
«Скрипка и немножко нервно».
«Мысли в призыв»
1915 (22)
11 февраля — выступление в артистическом подвале «Бродячая собака» с чтением стихотворения «Вам!»
Из отчёта: « В публике быстро появляется известный своими прошлогодними скандалами на диспутах «поэзо-творец» ВМ.
- Здесь падалью не питаются, - заявил он.
-Маяковский, не срывайте вечера, это хулиганство, - быстро выступает художник Кубин.
Шум, протесты, выкрики недовольный
Подробно об этом выступлении ВМ вспоминал в 1939г. Пронин, «хозяин» «бродячей собаки»:
«Вдруг Маяковский общается ко мне: «Боричка, разреши мне» А он чувствовал, что его не любят и на эстраду не пускают, что я и Кульбин – это единственное, кто за него, и это была его трагедия.
- Разреши мне выйти на эстраду, и я сделаю «эпатэ», немножко буржуев расшевелю. ВМ вышел и прочитал «Вам!» Это имело действие грома, получились даже обмороки. Скандал перебросился в «Биржевые ведомости». Появилась гнусная статья о «Собаке», а это могло вызвать осложнения в градоначальстве. На вечере пресса в качестве»фармацевтов» сидела обильно, но отчёт в «Биржевке» был пасквильный. И мы решили пойти в «биржевые ведомости» втроём. Когда мы ворвались в кабинет, говорила только Вера Александровна (жена Б. Пронина), а ВМ был фраппирован хамством и страшным формализмом «Биржевых Ведомостей». Но скандал как-то рассосался»
20 февраля в «Бродячей собаке» состоялся авторский вечер ВМ в котором он читал доклад, в основу которого легли положения его статей «Война и язык» и «Поэзовечер Игоря Северянина», а также читал отрывки из поэмы «Облако в штанах» и стихотворение «Мама и убитый немцами вечер». Впоследствии ВМ писал, что «Бродячую собаку» закрыли чуть ли не из-за этого скандала.
25 февраля в «Бродячей собаке» А.М. Горький который произнёс фразу, ставшую знаменитой :«В них что-то есть!»
15 апреля в «Журнале журналов» (№ 1) напечатана статья М. Горького «О русском футуризме». :
«Русского футуризма нет. Есть просто Игорь Северянин, Маяковский, Бурлюк, В. Каменский. Среди них есть, несомненно, талантливые люди, которые в будущем, отбросив плевелы, вырастут в определенную величину. Они мало знают, мало видели, но они, несомненно, возьмутся за разум, начнут работать, учиться.
Их много ругают, и это, несомненно, огромная ошибка. Не ругать их нужно, к ним нужно просто тепло подойти, ибо даже в этом крике, в этой ругани есть хорошее: они молоды, у них нет застоя, они хотят нового, свежего слова, и это достоинство несомненное.
Достоинство еще в другом: искусство должно быть вынесено на улицу, в народ, в толпу, и это они делают, правда, очень уродливо, но это простить можно. Они молоды... молоды.
...И все они, этот хоровод галдящих, кричащих и именующих себя почему-то футуристами, сделают свое маленькое — а может, и большое! — дело, которое, очевидно, даст всходы. Пусть крик, пусть ругань, пусть угар, но только не молчание, мертвое, леденящее молчание.
Трудно сказать, во что они выльются, но хочется верить, что это будут новые, молодые, свежие голоса. Мы их ждем, мы их хотим.
Их породила сама жизнь, наши современные условия. Они не выкидыши, они вовремя рожденные ребята.
Я только недавно увидел их впервые живыми, настоящими, и, знаете, футуристы не так уже страшны, какими выдают себя и как разрисовывает их критика.
Вот возьмите для примера Маяковского — он молод, ему всего 20 лет, он криклив, необуздан, но у него, несомненно, где-то под спудом есть дарование. Ему надо работать, надо учиться, и он будет писать хорошие, настоящие стихи. Я читал его книжку стихов. Какое-то меня остановило. Оно написано настоящими словами...»
«Выиграл 65 рублей. Уехал в Финляндию. Куоккала. Семизнакомая система (семипольная). Установил семь обедающих знакомств. В воскресенье "ем" Чуковского, понедельник - Евреинова и т. д. В четверг было хуже - ем репинские травки. Для футуриста ростом в сажень - это не дело. Вечера шатаюсь пляжем. Пишу "Облако".»
Там на пляже он и выхаживал свою поэму часов по пять-шесть ежедневно, - как рассказывал Корней Чуковский, - то замедляя шаги, то убыстряя их почти до бега. Со стороны это выглядело блажью законченного бездельника. Молоденькая учительница, дававшая уроки детям Чуковского, строго осадила Маяковского, едва он попытался высказать свой интерес к ней:
- Вы бы, юноша, хоть книгу какую-нибудь почитали, что ли?
- Учительша, - с ходу пророкотал ВМ, - книги читают только дураки.
В начале июля ВМ ездил к Горькому в Мустамяки: «Поехал в Мустамяки. М. Горький. Читал ему части "Облака". Расчувствовавшийся Горький обплакал мне весь жилет. Расстроил стихами. Я чуть загордился. Скоро выяснилось, что Горький рыдает на каждом поэтическом жилете. Все же жилет храню. Могу кому-нибудь уступить для провинциального музея.» (автобиография)
4 июля — выступление в Куоккале на «Белом вечере» с чтением стихотворений «Послушайте!» и «Вот так я сделался собакой».
«...Выступление г. Маяковского многих... разочаровало. От него, как от «футуриста», ожидали какой-нибудь дикой выходки. Вместо того этот очень неуравновешенный, но, несомненно, обладающий недюжинным дарованием поэт прочел несколько стихотворений, очень своеобразных и колоритных, вовсе лишенных каких-либо специальных эксцессов. Пьесы Маяковского про собаку и про звезды — произведения прямо отличные, рельефные, очень индивидуальные, весьма любопытные в отношении ритмической и рифмической техники»
Во второй половине июля закончена поэма «Облако в штанах».
В конце июля — знакомство с Л. Ю. и О. М. Бриками.
«Радостнейшая дата. Июль 915-го года. Знакомлюсь с Л. Ю. и О. М. Бриками» (автобиография)
«Между двумя комнатами для экономии места была вынута дверь. Маяковский стоял, прислонившись спиной к дверной раме. Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую тетрадку, заглянул в нее и сунул в тот же карман. Он задумался. Потом обвел глазами комнату, как огромную аудиторию, прочел пролог и спросил — не стихами, прозой — негромким, с тех пор незабываемым голосом:
— Вы думаете, это бредит малярия? Это было. Было в Одессе.
Мы подняли головы и до конца не спускали глаз с невиданного чуда. Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, издевался, требовал, впадал в истерику, делал паузы между частями... (О себе Лиля Брик прибавила: «Я потеряла дар речи») О. М. спросил, где будет напечатана поэма и бурно возмутился, когда узнал, что никто не хочет печатать ее. А сколько стоит самим напечатать? Маяковский побежал в ближайшую типографию и узнал, что тысяча экземпляров обойдется (насколько помню) в 150 рублей, причем деньги не сразу, — можно в рассрочку. Осип Максимович вручил Маяковскому первый взнос и сказал, что остальное достанет. Маяковский унес рукопись в типографию» (Л. Брик, 1956)
Лиля Брик была почти на два года старше ВМ и к моменту их встречи без малого три с половиной года прожила в браке с Осипом Бриком. О том, как ВМ вошёл в её жизнь, Лиля Юрьевна вспоминала: «Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня, это было нападение». Никакой «любви втроём» о которой так много судачили, а Есенин даже выкрикнул однажды при появлении Лили Брик вместе с Бриком и ВМ: «Вот едет бричка с двумя пассажирами!», ничего подобного, по словам Л. Юрьевны не было. Ещё до знакомства с ВМ физическая близость её с Осипом Максимовичем прекратилась сама собой. «Я была Володиной женой, - говорит Лиля Брик, - изменяла ему так де как он изменял мне, тут мы с ним в расчёте».
Итак, треугольника «Брики - ВМ» не было, а было много смежных треугольников с разными партнёрами. Дело, видимо, в том что ВМ любил Лилю Брик больше всех – об этом кричат его стихи. Она же любила больше всех – Осипа Максимовича: «Я любила, люблю и буду любить Осю больше чем брата, больше чем мужа, больше чем сына». А Осип М. Любил не её, а других женщин.
В начале сентября Маяковский призван на военную службу.
Писатель Б. Лазаревский, живший в гостинице «Пале-Рояль», где жил в то время и Маяковский, записал в дневнике: «6 сентября. Заходил ко мне Маяковский. Завтра его берут в солдаты как ополченца 2-го разряда»*.
Маяковский был определен в Военно-автомобильную школу, в 1-ю запасную автомобильную роту. В числе «ратников 2 разряда, прибывших на службу от Петроградского уездного воинского начальника и подлежащих зачислению в списки роты и на все виды довольствия... с 16 сентября... № 579 Маяковский Владимир Владимиров» (приказ № 273, § 13 от 19 сентября 1915 г.)*.
Лазаревский отметил в дневнике в конце месяца (24-го): «Маяковский еще до сих пор в штатском, но мрачный, мрачный, между футуризмом и автомобильной ротой дистанция огромного размера».
В посвящении к поэме «Война и мир» говорится о дате: «8 октября, 1915 год. Даты времени, смотревшего в обряд посвящения меня в солдаты», — здесь, видимо, имеется в виду обряд присяги, к которой приводились новобранцы.
В автобиографии об этом событии рассказывается так:
«Призыв. Забрили. Теперь идти на фронт не хочу. Притворился чертежником. Ночью учусь у какого-то инженера чертить авто. С печатанием еще хуже. Солдатам запрещают». И дальше в главе «Солдатчина»: «Паршивейшее время. Рисую (изворачиваюсь) начальниковы портреты».
7 сентября — встреча с А. И. Куприным.
Знакомство произошло у писателя Б. Лазаревского, в гостинице «Пале-Рояль»: «Около девяти часов стук в дверь. Маяковский.
— Дайте три рубля.
Дал, но к себе не пустил, сказал, что у меня Куприн.
— А я хотел его увидеть.
— После увидите.
Около 11-ти Куприн вскочил. Куприну тоже захотелось увидеть Маяковского. Я вспомнил гнусную сцену в Куоккале, когда Маяковский кричал, что он не может читать «Ямы», что Куприн пишет, как присяжный поверенный и т. д. Точно Рейнеке-лис, вошел Маяковский и поздоровался с Куприным.
— А я думал, вы маленький и толстенький, — сказал Куприн.
Сразу друг другу и очень понравились... Куприн сказал, что первым футуристом был Пушкин. Маяковскому это не понравилось. Тогда Куприн продекламировал «На почтовой станции» Пушкина. Маяковскому понравилось. Я попросил Маяковского прочесть «Музыкантов», тоже понравилось, и еще больше... Куприну. Куприн почуял в Маяковском силу, а это главное. С каждым новым стихотворением Куприн радовался... Маяковский тоже влюбился в Куприна... Вероятно, Маяковский совсем другой, он даже начал подавать пальто Куприну, чем меня удивил...
Я успел еще послать С. А. Венгерову сведения о Маяковском. Делаю это для истории. Обязан делать...» (запись в дневнике)*.
В сентябре вышла отдельным изданием поэма «Облако в штанах» (П., тираж 1050 экз. Посвящение «Тебе, Лиля»).
«Облако вышло перистое. Цензура в него дула. Страниц шесть сплошных точек» (автобиография).
«Облако в штанах»... сначала называлось «Тринадцатый апостол». Когда я пришел с этим произведением в цензуру, то меня спросили: «Что вы, на каторгу захотели?» Я сказал, что ни в каком случае, что это ни в коем случае меня не устраивает. Тогда мне вычеркнули шесть страниц, в том числе и заглавие. Это — вопрос о том, откуда взялось заглавие. Меня спросили — как я могу соединить лирику и большую грубость. Тогда я сказал: «Хорошо, я буду, если хотите, как бешеный, если хотите, буду самым нежным, не мужчина, а облако в штанах». ...Люди почти не покупали ее, потому что главные потребители стихов были барышни и барыни, а они не могли покупать из-за заглавия» (выступление в Доме комсомола 25 марта 1930 г.)
«Когда я спросила Маяковского, как он мог написать поэму об одной женщине (Марии), а посвятить ее другой (Лиле), он ответил, что, пока писалось «Облако», он увлекался несколькими женщинами, что среди них не одна Мария, что образ Марии в поэме меньше всего связан с одесской Марией и что в четвертой главе раньше было не Мария, а Сонка. Переделал он Сонку в Марию оттого, что хотел, чтобы образ женщины был собирательный, имя «Мария» оставлено им, как казавшееся ему наиболее женственным. Поэма эта никому не была обещана, и он чист перед собой, посвящая ее мне...
Помню, как затаив дыхание сто раз слушал «Облако» Хлебников и, получив только что вышедшую книгу, стал вписывать в свой экземпляр запрещенные царской цензурой места...» (Л. Брик, 1956)*.
«Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные». Мы ели пирожные, потому что нам не давали хлеба... Радуйтесь, кричите громче: у нас опять есть хлеб! Не доверяйте прислуге, пойдите сами, встаньте в очередь и купите книгу Маяковского «Облако в штанах». Бережней разрезайте страницы, чтобы, как голодный не теряет ни одной крошки, вы ни одной буквы не потеряли бы из этой книги-хлеба...
Наконец-то, «Мы каторжане города-лепрозория» дождались своего поэта-пророка» (О. Брик. — Альманах «Взял». П., 1915)
«Веришь ему, ибо у него — «пожар сердца». И только вполне понятная экономия цитат не позволяет мне привести целое множество их, доказывающее большие изобразительные средства автора. И надо сознаться, что редко можно встретить такие полные, выпуклые, огромные образы, которыми превосходно мыслит поэт... «Кровью сердца дорогу радуя». Маяковский идет к малым, к обиженным и безъязыким. Это резко отмежевывает его от всех наших пишущих современников, с унылым задором тянущих несколько элементарных нот уже достаточно потускневшего и захватанного индивидуализма. Большие поэты давно уходят вперед, осуществляя моменты новой этики. Кто знает, может быть, и в самом деле русская поэзия делает новый шаг, и любовь, «только любовь» ко всему сущему и всегда страдающему сделается основой поэтических достижений.
...Вот те мысли, которые возбудила во мне эта сильная, прекрасная в своей искренности книга В. Маяковского. И я думаю, что не буду голословным, назвав автора ее настоящим и сильным поэтом» (С. Буданцев. — «Млечный путь», 1916, № 1).
«Крик отчаяния, ужас «каторжанина города», у которого «пожар сердца», который «прекрасно болен», которого задавили желтые стены каменных громад и которому страшно, до сумасшествия страшно в этом страшном городе в этот исступленный год... И от боли, от невыносимой муки — ненависть, отточенная, «нахальная и едкая»... Даже бунт, даже мятеж — с отчаянья. Дикая, нелепая, жестокая книга! И когда в футуризме окончательно ликвидируется скандал, — тогда уйдут те недостатки и неприятности, которых много в трагических стихах г. Маяковского. Ведь настоящий, подлинный трагизм его стихов от ненужных и неумных иногда пустяков превращается в трагикомизм» (Н. Венгров. — «Летопись». П., 1915, декабрь).
«...Что же другое, как не «Облако в штанах» может быть названо самою современною по своей остроте и самою острою по своей современности книгой, в чем другом, как не в ней, так ярко и так самоуверенно в своей победной мощи предстал лик зарождающейся новой эры земли.
Ведь уже одним тем, что большинство футуристической молодежи, да и не только молодежи, но и людей, печатавшихся и раньше, имеющих имя, подражает, тянется по мере сил за Маяковским... А разве не показатель доброкачественности книги восторженный тон рецензий, какие только о ней были, тем более что эти похвалы идут совсем не из одного лагеря. Странно, однако, что увлечение и тех и других вызвано не одним и тем же.
Критики Маяковского, по крайней мере, большинство, восторгалась молодостью, жизненностью, здоровьем книги, приветствовали сильную безболезненную молодость, идущую на смену неврастенической дряблости декадентства.
Все это, конечно, так, и все это определенно не плохо, но поэт, как поэт, в Маяковском не совсем уже заурядная величина. Поэты же пленились в Маяковском сжатостью его образов, лаконической аграмматичностью его периодов, простой каждодневностью его словесного обихода, словом, всем, «что есть в Маяковском, и в чем есть Маяковский» (К. Большаков. — «Второй сборник Центрифуги»,1915).
«Облако в штанах» - это бунт и вызов. Бунт сразу против всего: несчастной любви, худосочной поэзии, враждебных человеку устоев. И вызов – равнодушному небу. По праву жертвы ВМ уже бунтовал в трагедии:»Разбейте днища у бочек злости…» Но вскоре спохватывался: «Злобой не мажьте сердец концы!» В «Облаке» он «на каждой капле слёзовой течи/ рАспял себя на кресте». И он же неистово зовёт к насилию: «Понедельники и вторники / окрасим кровью в праздники!»
Осенью написана поэма «Флейта-позвоночник» (первоначальное заглавие «Стихи ей»).
Начало работы над поэмой «Война и мир» (в конце 1915 года была написана третья часть поэмы).
4 декабря военная цензура разрешила к печати отдельным изданием поэму «Флейта-позвоночник». Цензор выкинул из поэмы ряд строк и отдельные слова
В отличие от «Облако в штанах» поэма «Флейта-позвоночник» (август-ноябрь 1915 года) не только освещены ЛБ, но и написаны ей. Вместо петербургской Сонки, вместо одесской Марии – здесь одна Лиля. Но любовь поэта так же сокрушительна и безответна, как и прежде. Выходит, что в ЛБ он нашёл тот женский тип, который заранее вымечтал в стихах и с которым ужу сросся. Посвящая ей одну за другой свои поэмы, сборники и наконец собрание сочинений, ВМ, как сказали бы сегодня, упорно осуществлял свой проект под названием «Лиля Брик»
В декабре под редакцией А. М. Горького начал выходить журнал «Летопись» (1-я книга без указания номера). Маяковский был приглашен Горьким в число постоянных сотрудников журнала.
1916 (23)
В течение года Маяковский работал над поэмами «Война и мир» и «Человек».
Об одновременности работы над двумя этими вещами Маяковский говорит в автобиографии, в главке «Солдатчина»: «В голове разворачивается «Война и мир», в сердце — «Человек». Затем в главке «16-й год»: «Окончена «Война и мир». Немного позднее — «Человек».
В середине года (?) — знакомство с Сергеем Есениным.
«В первый раз я его встретил в лаптях и в рубахе с какими-то вышивками крестиками. Это было в одной из хороших ленинградских квартир. Зная, с каким удовольствием настоящий, а не декоративный мужик меняет свое одеяние на штиблеты и пиджак, я Есенину не поверил. Он мне показался опереточным, бутафорским. Тем более что он уже писал нравящиеся стихи и, очевидно, рубли на сапоги нашлись бы.
Как человек, уже в свое время относивший и отставивший желтую кофту, я деловито осведомился относительно одёжи:
— Это что же, для рекламы?
Есенин отвечал мне голосом таким, каким заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло.
Что-то вроде:
— Мы деревенские, мы этого вашего не понимаем... мы уж как-нибудь... по-нашему... в исконной, посконной...
Его очень способные и очень деревенские стихи нам, футуристам, конечно, были враждебны.
Но малый он был как будто смешной и милый.
Уходя, я сказал ему на всякий случай:
— Пари держу, что вы все эти лапти да петушки-гребешки бросите!
Есенин возражал с убежденной горячностью... Плотно я его встретил уже после революции у Горького. Я сразу со всей врожденной неделикатностью заорал:
— Отдавайте пари, Есенин, на вас и пиджак и галстук!
Есенин озлился и пошел задираться» (Маяковский, «Как делать стихи?», 1926)
13 июня — разговор по телефону с Александром Блоком.
«Звонил Маяковский. Он жаловался на московских поэтов и говорил, что очень уж много страшного написал про войну, надо бы проверить, говорят, — там не так страшно» (А. Блок. Записные книжки. М., 1965, с. 306).
Когда произошло знакомство Маяковского с Блоком, точно не установлено. Известно, что Блок был на первом представлении трагедии «Владимир Маяковский» (2 декабря 1913 г.) и, по свидетельству Вас. Гиппиуса, очень заинтересовался Маяковским: «На вопрос, что же замечательного он находит в Маяковском, Блок ответил с обычным лаконизмом и меткостью — одним только словом: «Демократизм»
Близкий знакомый Блока поэт В. Зоргенфрей писал в 1922 году:
«...Возражая многим и многим, Блок отстаивал за Маяковским право громадного таланта...»
П. С. Коган вспоминал в том же году: «Как-то я спросил покойного Блока о Маяковском: «Вначале мне показалось, что он близок к гениальности, но ему чего-то недостает»
В письме к В. Э. Мейерхольду 7 февраля 1916 года, отвечая на его просьбу прислать свои и других поэтов произведения в журнал «Любовь к трем апельсинам», Блок писал: «...если бы вместо всех стихов, которые я сейчас имею Вам предложить, дал отрывок или отрывки Маяковский, было бы интереснее»
В библиотеке Блока (ИРЛИ) сохранились — экземпляр первого издания «Облака в штанах» с надписью: «А. Блоку В. Маяковский расписка — всегдашней любви к его слову» и «Флейта-позвоночник» с надписью: «Александру Александровичу Блоку В. Маяковский».
Блок также сделал надпись ВМ на первом томе «мусагетовского» собрания произведений, который не сохранился. Наиболее достоверный текст надписи известен по дневниковой записи К. И. Чуковского: «Владимиру Маяковскому, о котором в последнее время я так много думаю»(Александр Блок. 30 ноября 1916 года СПб.)
Еще при жизни обоих поэтов Бурлюк вспоминал свой разговор с Блоком о Маяковском: «С Ал. А. Блоком я встретился один раз у (покойного теперь) Кульбина. Я знал, что он в восторге от Маяковского, что он преподнес ему полное собрание своих произведений, и я также вспоминал начало моего знакомства с Маяковским, когда я все усилия свои расходовал на то, чтобы поселить в душе своего талантливого молодого друга высокомерную насмешку над старым творчеством Блока.
— Вы знаете, Александр Александрович, что Маяковский вас очень любил и высоко ставил как поэта, ежеминутно декламируя ваши стихи, и что он теперь вас уже не любит, и что, я, главным образом, старался об этом?
— Зачем же это вы делали?
— Потому что поклонение вам, чужому для нас человеку, нашему поколению ненужному, мешало Маяковскому самому начать писать, стать великим поэтом.
— Но разве для того, чтобы начать творить Маяковскому, надо было унизить мое творчество?!
— Да, надо стать смелым. Смелым постольку, поскольку творчество футуристов отличается от вашего» (Д. Бурлюк, 1920)