Глава 18. Подозреваемые

Еще стояла летняя жара, но в утреннем холодке и чернильной мгле вечеров, даже в полуденном, неожиданно прохладном ветерке уже чувствовалась грядущая осень. Годрикова Впадина пышно расцветала палисадниками, в которых заполыхали первые георгины и астры. Но на могилу Джеймса и Лили Поттеров Гарри и Альбус принесли все же по свеже-белому букету приторных лилий.
Удивительно, вообще… Одни бабушка с дедушкой (жаль, Альбус давно с ними в ссоре) – как положено, седенькие, суетливые, хлебосольные и любящие всплакнуть о старине. Другие же, что живут лишь на страницах старого альбома с колдографиями – молодые, румяные, развеселые, пышущие соком и свежестью жизни. Альбус ничего не мог поделать: упорно представлял на их месте других Джеймса и Лили Поттеров – собственных брата и сестру, тем более, отец говорит, прежние и новые Джеймс и Лили внешне очень походили друг на друга. Джеймс и по характеру похож. А Лили… О характере бабушки Альбус судить почти не мог. Из слов отца выходил образ ангела, сияние доброты, затмевающей живого человека.
…Отец обмел сухие листья, почему-то засыпавшие могилу – даром, что еще только середина августа. Положил цветы, постоял, склонив голову. Альбус всматривался в надпись на надгробии. Было ли жестокой шуткой – написать на могиле убитых девиз убийцы – или это предназначалось, чтобы показать Волдеморту, как можно на самом деле победить смерть? Доказать ему, что он ошибается? Ведь в действительности Джеймс и Лили Поттеры, сгоревшие в двадцать один год (как же мало! Меньше даже, чем сейчас Паулине), смерть победили. Беспечные, глупые полудети поняли инстинктом то, чего не понял всем своим умом ученого один из величайших волшебников на земле
- Пап, а кто придумал выбить именно это?
Отец поднял голову, посмотрел, будто не сразу расслышал вопрос. Видимо, Альбус выдернул его из каких-то собственных мыслей.
- Дамблдор. Мне его портрет потом сказал.
Они еще постояли и потихоньку пошли прочь. Из ближней церкви вышли две старушки, одна из них, поглядев на отца и на него, умиленно улыбнулась и что-то прошептала спутнице.
- Пап, а тебе не казалось, что оставлять такую надпись – немного... провокационно?
- Мне многое казалось, когда я был, как ты. Возраст разочарований. Уже после начинаешь понимать людей. Горько, когда творишь кумира, а затем он рушится.
- Ты разочаровался в Дамблдоре, потому что узнал, что он в юности увлекался Темной магией?
- Нет. Я разочаровался, когда понял, что он не был честен со мной. Хорошо, что у нас появился шанс объясниться… Я рассказывал тебе.
- Да-да, я помню.
- Чем большая ответственность лежит на человеке, тем меньше у него шансов остаться святым. Я это понял в полной мере, только когда в аврорах поработал. Начать с того, что мы преследуем темных магов, а сами иногда – в случае повышенной опасности со стороны преступника – используем непростительные заклятия. Нас им даже специально обучают. Мы должны быть готовы не только отдать свои жизни, но и отнять чужую. И Дамблдор, хоть и жертвовал чужими жизнями, свою тоже отдал без колебаний.
Они шли по булыжной мостовой к пабу, который облюбовали пару лет назад. Даже такой знаток, как дядя Рон, оценил бы тамошнее пиво.
- Ты не находишь странным: за применение Авады могут Авадой же казнить.
- Я нахожу это более гуманным, чем Поцелуй дементора. Или чем маггловские варианты.
- Да я не про то. Тебе не кажется, что чем мы сильнее боремся с тьмой, тем больше ее внутри нас? И что мы вообще боремся не с тем?
- Как сказать? От темной магии бед много.
- Да, но ведь, по сути, темную магию не ликвидировали. Это и невозможно, как мне кажется. Просто появились люди, у которых есть привилегия использовать темные искусства. И где же тут хваленое равенство? Слизеринцев прежних лет клянут за лицемерие и ложь, а сами в десять раз больше лицемерны и лживы.
Отец помрачнел и не ответил. Альбус продолжал:
- Толстый Монах как-то сказал нам: «Нет большей в мире разницы, чем пропасть между теми, кто боится зла, потому что оно так далеко, и теми, кто боится его, потому что оно так близко». Получается, выхода нет? Если мы не боремся со злом, оно нас уничтожит, если боремся, оно уничтожит нас изнутри...
- Вы говорите с Толстым Монахом? – задумчиво спросил отец. – Странно. У нас не говорил с ним почти никто. Не скажу, что не было принято говорить с призраками: Сэр Николас охотно помогал нам, Серая Дама подружилась с Луной, а я, если можно так выразиться, подружился с Миртл. Но на Монаха почти никто и внимания не обращал – уж говорю о том, чтобы разводить с ним философию.
- Может, потому что вы не нуждались в определении добра и зла? У вас был образ врага, который вы со злом и соотносили…
- А разве у вас образа добра и зла нет? Кажется, что-то, а образ врага вам расписали всеми красками.
- Знаешь, чем больше расписывают, тем меньше веришь. Тем более, что как раз нас-то злом и объявили. Все, кто учится на других факультетах, отворачиваются, плюются, и буквально ждут, что любой слизеринец бросит проклятие, стоит только к нему спиной повернуться. Но я уже шесть лет бок о бок живу с этими людьми. Знаешь, я имел возможность сравнить пропаганду и реальность. Если даже отцы моих однокурсников были темными магами, дети-то здесь причем? Они на кого-то нападали? Может, сестры Мелифлуа - террористки? А ведь их случай заметили только потому, что была огласка. Если рассказывать обо всем, что нам приходится видеть и терпеть... Вот ты как сам скажешь - это очень глупо или очень умно - третировать детей темных магов, чтобы они не стали темными магами? А они обозлятся, станут темными магами. отомстят, потом их детей снова станут прижимать. И сколько так будет продолжаться?
- Но я не раз слыхал от тебя, что у вас учатся личности крайне неприятные. Помнишь, ты упоминал какого-то Берка и какую-то Гэмп?
- А эти как раз из тех, кто поддерживает официальную линию, как ни странно. Помнишь Инспекционную дружину при Амбридж?
- Еще бы не помнить. Знаешь, я все понимаю и вижу. Но видишь: я высоко занесся, а ничего не могу изменить. Ты уверен, что сможешь?
Яркие глаза Альбуса заблестели, как две льдинки, и Гарри невольно стало не по себе – таким холодом пахнуло от сына.
- Надеюсь, эта сволочь, - сказал сын ровно, но с невероятной брезгливостью, - пожрет себя изнутри.

Сильвия Селвин заперла дверь съемной квартирки, сбросила черные лодочки. Не удержалась, самодовольно оглядела отражение в зеркале. Траурное платье и вуаль ей безусловно идут. Но жаль, что это единственное, что она может подумать, возвратившись с похорон отца, а единственное, что она испытывает – невероятное облегчение. Неужто слизеринкам так мало отпущено родственных чувств? Сестры Мелифлуа тоже по отцу, помнится, не горевали.
Или слизеринкам так не везет с отцами? И Реджинальд Селвин, и Филипп Мелифлуа были одержимыми темными магами, жестокими фанатиками власти чистокровных. Дети для них – не более, чем единицы носителей чистой крови, исполнители так называемых «фамильных кодексов чести» да продолжатели рода – если это сыновья, и товар на продажу – если дочери. Правда, порядки нынче иные, но Реджинальд Селвин не желал с этим мириться.
…Отец говорил, что матерью Сильвии была вейла. Молоденькая чаровница встретилась ему, больному и разбитому смертью любимой сестры, на юге Франции, в диких рощах, окружавших Шармбатон. Два года отец и Селин – так звали мать – были счастливы, а потом случилось страшное несчастье. Дементоры, покинув Азкабан, беспорядочно носились над Британскими островами и континентом, время от времени нападая на случайных прохожих. Однажды они напали на Селин, собиравшую дикий виноград. Когда отец хватился жены, то нашел её лежащей на траве, пустыми глазами глядевшей в грозовые тучи. Он знал: она стала хуже, чем мертва – но никак не мог смириться. Несколько дней пытался вернуть её к жизни, используя все доступные ему заклинания и ритуалы. Когда же понял, что Селин ему не вернуть, умертвил тело, похоронил и с малышкой-дочерью на руках пустился странствовать по свету.
Где только не побывала Сильвия в раннем детстве! Она путешествовала с отцом и по Сахаре, и по Индии, и по Мексике, и по США. Реджинальд вел жизнь отнюдь не честного труженика, но никогда не попадался: частью ему помогал слизеринский склад ума, частью – надежное прикрытие: кто же заподозрит отца-одиночку?
С дочерью он был жесток, что там говорить. Сильвия знавала и брань, и побои до крови. Бывало, её выставляли за дверь в холод ночной пустыни или на растерзание тропическим насекомым, или по день-два её держали на хлебе и воде. От природы крайне самолюбивая, она болезненно воспринимала не саму тяжесть наказания как таковую, а унижение от собственной беспомощности. Она боялась отцовского хлыста, боялась трости, боялась веток деревьев, особенно ивовых, боялась крапивы – и до слез стыдилась собственного страха.
Правда, случалось, что отец был и добр. Он приносил ей диковинных сладостей или кусок яркой ткани, который она умела красиво повязать либо заколоть так, чтобы ниспадало складками, просил спеть, станцевать или «показать фокус»: стихийная магия проявилась у Сильвии рано, и девочка живенько научилась с ней обращаться. Довольный, отец гладил её по голове, иногда целовал и рассказывал об Англии, о Хогвартсе, о чистокровных фамилиях, о том, что в прежние времена она жила бы в их роскошном именье, у нее были бы учителя, нарядные платья, интересные книжки и много-много слуг – домовых эльфов. И мама была бы рядом, потому что дементоры не носились бы над Европой, а охраняли Азкабан. Теперь же и Реджинальд, и его маленькая дочка бедствуют из-за грязнокровых выскочек, из-за гриффиндорцев-магглолюбцев, захвативших власть. А мама и отцова сестра, в честь которой назвали Сильвию, из-за них лежат в земле.
Девочка впитывала ,как губка. Страх перед отцом не позволял даже мысленно усомниться в его словах – да были ли у нее поводы сомневаться?
Ближе к дню, когда Сильвии исполнилось десять лет, отец все-таки вернулся в Англию. Официально никаких преступлений за ним не числилось, а потому он мог рассчитывать на относительную безопасность. Он поселился в домишке на задворках Косого переулка, открыл лавку старьевщика и, оставаясь для всех списанных со счетов неудачником, потихоньку стал втираться в криминальный мир магического Лондона. Сильвии же в положенный срок пришло письмо из Хогвартса. Распределяющая шляпа без раздумий отправила её на Слизерин.
С первых дней она уяснила следующее. Во-первых, ученики остальных факультетов Слизерин в лучшем случае презирали, в худшем же – и наиболее частом – открыто ненавидели. Любимым занятием гриффиндорцев было собраться группкой, подстеречь какого-нибудь первокурсника со змеиного факультета и наложить с десяток болезненных или унизительных заклинаний. Хорошо еще, если кто-нибудь из учителей соизволял заступиться.
Во-вторых, травили далеко не всякого. Часть слизеринцев, вроде зубрилы и выскочки Суомп (между прочим, дочери двух грязнокровок), активно выражали лояльность власти светлых – таких не трогали. Часть – Берки, Гэмпы, до событий во «Флориш и Блоттс» Мелифлуа – и при новой власти занимала приличное положение и не протестовала открыто; их также не трогали. Зато третью группу, родственников осужденных Пожирателей и чистокровок, разоренных и обездоленных войной – третировали безжалостно. В эту группу ,увы, угодила и она сама.
Сильвия знала, насколько беззащитна, но и терпеть бессмысленно не собиралась. Детство в вечных опасностях и лишениях, в страхе жестокого наказания научило её расчетливости и осторожности. Она продумала линию поведения, наиболее для нее безопасного. Прежде всего мысленно поделила преследователей на тех, кто отступает, если противник дает сдачи, и тех, кого лишь распаляет сопротивление. Первым она сопротивлялась, но не о той степени, чтобы у них после появилось желание отомстить. Издевательства вторых старалась выдержать с как можно большей стойкостью.
Далее Сильвия обратила внимание и на учителей, выделив тех, кто непременно вступиться в случае неприятностей за любого: профессора Лонгботтома, профессора Принц, профессора Саммерби (его покровительством, увы, удалось пользоваться недолго – спасибо папаше сестричек Мелифлуа) – и принялась с рвением изучать их предметы, проявлять к ним повышенную вежливость и услужливость – словом, подлизываться. Чем сильнее раздражало её их мягкосердечие и идеализм, тем больше она старалась понравиться. Точно так же Сильвия подлизывалась к старостам – и те в конце концов тоже стали ей покровительствовать.
В особенности, как ни странно, заступался за нее гриффиндорец Джейкоб Прин, младший брат вертушки-медсестры, красавец с цыганскими кудрями. Он пользовался удивительным авторитетом среди своих: ему прощали все, даже приятельские отношения со слизеринкой. А еще был он всегда открыт и прост, без показного панибратства прост настолько, что иногда и Сильвия при нем забывала хитрить, а лишь наслаждалась минутами, когда рядом сильный и – что невероятно – добрый человек. Она не заметила, как в четырнадцать лет безоглядно увлеклась им. Он догадался, вроде бы ответил взаимностью, и несколько месяцев до выпускного они были счастливы. Даже когда Джейкоб склонил Сильвию к телесной близости, ей показалось, что так и должно быть: она принадлежит ему, следовательно, он может владеть её телом, а от отца, если что, защитит.
Закончилось все на выпускном Джейкоба, и чрезвычайно мерзостно. Прин подпоил её, привел в пустой класс и пустил по кругу среди своих приятелей. Ей хотели стереть память, но сочли, что нищей слизеринке все равно никто не поверит, и бросили так. До рассвета, истерзанная, обессиленная, она лежала в пустом классе и глухо рыдала. Поутру отворилась дверь, и кто-то вошел…
Тогда-то Сильвия и обрела Покровителя – не зная еще, что отец обрел его двумя месяцами ранее.
Конечно, ничего не наладилось сразу. Приходилось спать с тми, на кого укажет Покровитель, а заодно с Майлзом Фоули, чтобы его папаша соизволил устроить её хоть наборщицей в типографию. Ничего, Майлз хотя бы красив и молод, вот Джорджиане Мелифлуа приходится с самим его папашей спать.
Но вот Хогвартс позади, а впереди – желанная свобода. Отец неожиданно легко согласился, чтобы она жила отдельно. Небось, Покровитель поработал над ним. Больше никакого ужаса побоев, никаких гриффиндорцев, никакого Майлза Фоули. Впереди деньги, а еще месть тем, кто обездолил их род, кто, объявив себя чуть ли не святыми, топтал и унижал беззащитных.
И вот уже отец стал не опасен… Нашли его в лавке. Вроде бы остановка сердца. То есть и Аваду могли применить. Расследовать не стали, к счастью. Спешно похоронили за счет морга при больнице св. Мунго. Стоит пару часов потомиться на жаре в траурном платье и вуали, чтобы твердо знать: страха больше нет.

Астория и Гарри лежали в запущенном саду близ домика, на ворохе скошенной травы, под яблонями. Сад уже усеивали паданцы, влюбленные брали румяные плоды в ладони и вдыхали тонкий, свежий, сладковатый запах. Низкие кроны яблонь переплетались, и среди них было, как в шатре. Астория наткнулась на клумбу с несколькими георгинами, срезала один и теперь играла, крутила в руках тонкий стебелек, иногда касалась пышной пурпурной головкой щетины Гарри.
- Как твое расследование?
- Сложно, - он поймал её руку, стал целовать пальцы. – Одного подозреваемого убили прямо у нас под носом. Другой накануне ареста скончался… Якобы от остановки сердца.
- То есть возможна Авада?
- Конечно.
Гарри заломил в руки за голову, посмотрел в небо и порадовался вдруг, что успел дожить до этой минуты, что не поддался ни двум Авадам Волдеморта, ни прочим выпавшим ему на долю опасностям, а теперь рядом с ним женщина, с которой они любят и понимают друг друга. Улыбнулся, разомлевая.
- Знаешь, я подозреваю, что за разоблачительными статьями, смертью Александра Принца и, - его голос дрогнул, - Рона стоит один и тот же человек. Смит, скорей всего, выдавал нужный компромат, но в архивах аврората можно раздобыть далеко не все, что потом всплывало в статьях. Я понимаю, наш мистер Икс - превосходный легиллимент, но встречаться со стольким людьми разных профессий и узнавать такие тайны… Разве что он работает в месте, где собираются все эти люди и ему удобно за ними наблюдать. Но штука в том, что они нигде не могут собраться все вместе.
Астория подумала, ощипывая георгин.
- Они – нет. Зато их дети могут. Ведь Хогвартс един для всех. А дети часто лсышат то, что не предназначено для их ушей.
- Хочешь сказать, - Гарри приподнялся на локтях, - он учитель в Хогвартсе?
- Именно.
Гарри притянул Асторию к себе и принялся целовать, бормоча : «Ты чудо… Просто чудо». Астория с привычной слабостью уперлась ладошками в его грудь, но вдруг поникла, уронила лицо в ладони и заплакала.
- Что с тобой? – ему стало пронзительно больно, как бывало только, когда Джинни обижала детей, да еще однажды, давно, когда Беллатриса пытала Гермиону. Будто тонкий острейший скальпель загоняют в сердце.
- Ничего, - она вытирала слезы, но те все катились и катились. – Правда ничего, Гарри, милый. Я от счастья… Кто же все-таки решил, что и я могу быть счастлива?
Он смял её, привлек к себе, принялся укачивать, а она бормотала:
- Знаешь, я в детстве не то, что ослушаться – подумать иначе, чем родители говорят, не могла. Как нас воспитывали в те годы… Лучше тебе не знать. Они с детства сговорили меня в невесты Драко Малфою. Он мне никогда не нравился, но кто же меня спросит? Когда я стала девушкой, он принялся ухаживать за мною. Паркинсон ревновала, травила меня… Чем ближе был выпускной , тем сильней я задыхалась – словно меня в мешок зашивали. Однокурсницы ходили с колечками… Такие радостные… я даже не знаю, чем была огорчена больше: тем, что наша с Драко свадьба состоялась, или тем, что после рождения Скорпиуса муж перестал со мной жить. А потом я узнала о его изменах.
Гарри перебирал её золотистые волосы.
- Я всегда знал, что Драко – идиот, но чтобы до такой степени… А меня в детстве, знаешь, в чулане держали, под лестницей. Вот бывало, идет мой кузен наверх – он такой крупный, топает здорово – и на меня пауки сыплются…
Астория сморщилась и замахала ручками. Гарри стал её исподтишка щекотать, сначала легонько, потом все ощутимей, она вскочила, как молодая козочка, и понеслась прочь, он со смехом пустился догонять.

Гарри не подозревал, что однажды порадуется малому числу преподавателей и сотрудников Хогвартса. Тщательно изучить их личные дела и отобрать подходящие удалось за сутки. Теперь на рабочем стол перед ним лежали пять папок.
...Итак. Туллиус Уиннергейт. Про этого человека Гарри больше всего старался узнать - и меньше всех знал. Определенно, самый скрытный маг во всей Британии. О нем нельзя со всей определенностью сказать решительно ничего - действительно ли его так зовут, откуда он родом, какого его прошлое, привычки. Что он любит, чего боится, о чем думает. Совершенно серый, неприметный. Более-менее определенно можно сказать одно - учился в Дурмстранге, а в Британию переехал буквально через год после победы над Волдемортом. Наверняка успел завести повсюду своих шпионов и соглядатаев. Идет ли его деятельность еще глубже, к шантажу, и всем этим непонятным действиям? Но какие он преследует цели? Ясно, что перед нами интрига, но какова ее цель, если в отдельных действиях не видно никакой системы? Гарри долго и безуспешно пытался подкопаться под Уиннергейта и его подручных в министерстве, но никогда так и не смог собрать ничего, кроме противоречивых и бездоказательных слухов. Некоторые предполагали, что он состоит в некоем международном тайном обществе темных магов - может, он готовит переворот, чтобы привести к власти свою секту? Это могло с равным успехом оказаться как правдой, так и полным вымыслом.
Гарри устало потер виски, закрыл глаза, досчитав до десяти, понял, что мысли вновь и вновь идут по кругу, отложил папку с делами по Уиннергейту и взял другую, заметно тоньше по объему.
Анри Дезэссар (ох, язык сломаешь, фамильица!). Родился в деревне неподалеку от Марселя (название деревни точно не выговоришь). Мать – маггла, отец неизвестен, отсюда статус крови точно определить нельзя. Семья многодетная, отчимы менялись часто. Братья и сестры магическими способностями не обладают. Окончил Шармбатон, поступил в Волшебную Академию драматического искусства. После работал в массовке при Волшебном театре Франции, состоял в незаконном сожительстве с молодой актрисой Флоранс Руо. Особа капризная и расточительная, из-за нее Дезэссар влез в долги и, чтобы отдать их и удовлетворить запросы Флоранс, стал играть в карты и в рулетку, причем прибегал к шулерству. Попался, получил два года тюрьмы, во время его заключения Флоранс, изгнанная из театра, прозябала в нищете и зимой, накануне его освобождения, умерла от пневмонии. Далее Анри Дезэссар испробовал себя во многих профессиях – был актером массовки, помощником осветителя, переводчиком старинной французской литературы на английский язык - но в его поведении прослеживалось несомненное стремление начать новую, честную жизнь. Он подвизался как помощник преподавателя в Волшебной академии Драматического искусства, затем переехал в Англию и попал в Хогвартс.
Дальше две тоненькие папки ,которые можно было бы объединить. Братья Саммерби. Чарльз – однокурсник Джинни, только учился на Рейвенкло. Огромные способности к зельеварению, после школы продолжил изучать зелья, три монографии успел написать. Майкрофт на год его младше, хороший ловец. Собственно, из-за его делишек оба брата и попали в поле зрения аврората.
Майкрофт играл за «Кенмарских коршунов» и за два года не узнал ни единого поражения. Недоброжелателям, которые есть у всякого, это показалось странным. Их стараниями команду направили на медицинское обследование, в ходе которого в крови Майкрофта были обнаружены следы зелья, поддерживающего бодрость. Не понадобилось особенных логических ухищрений ,чтобы понять, у кого Саммерби мог регулярно получать столь качественное зелье. Майкрофта вместе с братом отдали под суд.
Чтобы не губить окончательно двух талантливых молодых людей, заседание провели в закрытом режима и в прессе о нем не сообщали. В наибольшей степени удивило, что Чарльз, по-видимому, варил бодрящее зелье не ради выгоды: просто брат попросил помочь, и он помог. Как бы то ни было, братьев приговорили к штрафу, Майкрофта дисквалифицировали, а Чарльзу настоятельно рекомендовали заняться видом деятельности, который подлежал бы строгому контролю. Как раз в Хогвартсе появились две преподавательские вакансии.
Последняя. Примус Бейхемот. Если присмотреться, личность интересная. Учился в Хогвартсе, на Гриффиндоре, но старые преподаватели с трудом вспоминают такого - скорее, кого-то отдаленно похожего. Возможно, сменил имя? Вскоре после выпуска уехал за границу, путешествовать, и побывал чуть ли не везде - от Ближнего Востока и Африки до Индонезии и Боливии. Занимался тоже разными вещами - то фокусником в цирке, то торговцем любого рода товарами, то вообще погонщиком верблюдов и слонов. Вроде бы, биография хотя и экзотическая, но что-то заставляет копнуть глубже. Не обнаружится ли двойного, а может и тройного дна? В конце концов, человек, который много шутит, не всегда в душе столь же весел.
Гарри встал, прошелся по комнате. Все было очень расплывчато - мало, слишком мало информации - и невозможно понять, чего добивается преступник. Что ж...он сделает все возможное - напишет всем знакомым заграничным коллегам, и запросит всю информацию о каждом из подозреваемых. В конце концов, того, что знали службы безопасности в Англии, было явно недостаточно.