Альмавива
Мужская верхняя одежда до появления пальто была весьма разнообразна. Вот несколько фасонов, которые предлагались модникам в 1828 году: «Английские плащи делаются из голубой материи, с длинным висячим воротником, подбитым красной материей; у них вместо рукавов прорехи, закрытые большими лапами, которые называются слоновыми ушами»; «Плащи, получившие название от оперы „Граф Ори", делаются из темноватого сукна и с рукавами. Они стягиваются на талии вздержкою и застегиваются спереди пуговицами; висячий воротник у них так длинен, что если опустить руки, то он закроет их. Весь такой плащ или шинель подбивается шелковой материей»[3].
Мы видим, что уже в первой трети ХIХ века носили одежду с рукавами и накидки без рукавов, с декоративными воротниками и разного типа застежками. Нельзя не заметить, что шинелью называлась не только форменная одежда, но и вполне щегольская накидка. На сцене или в кино чаще всего можно увидеть плащ-шинель с меховым воротником. Однако гораздо чаще в первой половине XIX века мужчины носили «холодные» плащи. На языке портных это означало, что плащ сшит без ватной или меховой подкладки. Одежду на меху обычно называли шубой.
Мех снаружи стали носить довольно поздно, пожалуй в начале XX века. Покрой мужской одежды второй половины XIX века был однообразнее, чем первой, поэтому утепленное пальто и даже шуба, крытая сукном, свидетельствовали о достатке — бедные студенты принуждены были укрываться пледом поверх демисезонного пальто.
В первой же половине столетия мужчины надевали два-три жилета, затем фрак, был период, когда поверх фрака носили сюртук (в качестве уличной одежды), а уж затем какую-либо накидку.
Наибольшей популярностью пользовалась альмавива — мужской широкий плащ-накидка без рукавов. Название связано с именем одного из персонажей комедии Бомарше «Женитьба Фигаро» (1784). Названия одежды по имени драматического или литературного героя, а также знаменитого актера были очень распространены в ХIX веке. Так получили известность тальма — по имени Ф.-Ж.Тальма, тальони — по имени М.Тальони.
Выше всего ценились плащи, сделанные из одного куска сукна без швов. Ширина ткани зависела от рабочей поверхности ткацкого станка. Долгое время только Англия обладала необходимым оборудованием, и английское сукно пользовалось особым спросом.
Альмавиву носили особым образом — запахнувшись и закинув одну полу на плечо.
О популярности альмавивы вплоть до конца 50-х годов ХIХ века можно судить по частым упоминаниям такого плаща в литературе. «Альберт простился с хозяйкой и, надев истертую шляпу с большими полями и летнюю старую альмавиву, составлявшую всю его зимнюю одежду, вместе с Делесовым вышел на крыльцо» (Л.Н.Толстой. «Альберт»).
«На это одеяние, в непогоду, надевается с большим воротником синяя шинель, иногда маленькая альмавива или самый коротенький плащ» (П.Ф.Вистенгоф. «Купцы»).
Изобразить себя на портрете в альмавиве приказал Козьма Прутков: «Дорожа памятью о Козьме Пруткове, нельзя не указать и тех подробностей его наружности и одежды, коих передачу в портрете он вменял художникам в особую заслугу... плащ-альмавива, с черным бархатным воротником, живописно закинутый одним концом за плечо; кисть левой руки, плотно обтянутая белою замшевого перчаткой особого покроя, выставленная из-под альмавивы, с дорогими перстнями поверх перчатки»[4].
Сохранилось несколько свидетельств, что альмавиву носил Пушкин. В.А.Соллогуб вспоминает: «Пушкина я видел в мундире только однажды. Он ехал в придворной линейке, в придворной свите. Известная его несколько потертая альмавива драпировалась по камер-юнкерскому мундиру с галунами»[5].
Альмавиву называли еще и испанским плащом. А.Я.Панаева писала о событиях 1827 — 1830 года: «Тогда была мода носить испанские плащи, и Пушкин ходил в таком плаще, закинув одну полу на плечо»[6].
Альмавива не была единственным типом мужского плаща-накидки. Известно, что в начале ХIХ века в моду вошли «cool», которые носили наглухо застегнутыми. Введение их в моду связывали с именем герцога Веллингтона[7].
Армяк
В столичных и провинциальных городах России в любое время года можно было встретить крестьян, одетых в традиционный армяк.
Когда-то слово «армяк» означало грубую шерстяную ткань домашней выделки, а позднее так стали называть одежду из этой ткани. Армяк представлял собой просторный верхний распашной кафтан без застежек. Обычно его носили подпоясанным цветным кушаком. Армячину, или сермягу, из которой шили армяки, ткали из неокрашенной шерсти естественных оттенков — сероватых, коричневатых, серо-черных и т.д. Настоящий крестьянский армяк был очень просторной одеждой, ведь его носили поверх всякой другой одежды. Вот что вспоминает князь Кропоткин: «Когда сани бывали разгружены, передняя наполнялась крестьянами. Они стояли в армяках поверх полушубков и дожидались, покуда отец позовет их в кабинет, чтобы расспросить о том, каков снег выпал и каковы виды на урожай»[8].
С армяком было принято носить гречневик — довольно высокую шапку без полей. Название этой шапки, несомненно, связано с постными пирогами — гречневиками, или, как произносили в Москве, грешниками. Обычно их продавали постом и выпекали из гречневой муки в особых глиняных формочках. Поэт И.А.Белоусов описывает их так: «Гречневик представлял собой обжаренный со всех сторон столбик высотой вершка в два; к одному концу он был уже, к другому — шире. На копейку торговец отпускал пару гречневиков, при этом он разрезал их вдоль, и из бутылки с постным маслом, заткнутой пробкой, сквозь которую было пропущено гусиное перо, поливал внутренность гречневика маслом и посыпал солью»[9].
Армяк был только мужской крестьянской одеждой, но в быту, как явствует из литературы, его зачастую носили и пожилые крестьянки, принужденные выполнять мужскую работу — возить дрова и т.д. Бедность же заставляла подпоясываться не яркими поясами, а веревкой, старыми вожжами и т.д.
Для сценических и экранных интерпретаций русской классики может представлять интерес то обстоятельство, что начиная с 30-х годов прошлого века армяк носили в литературной среде. Перу известного цензора А.В.Никитенко принадлежит описание костюма писателя А.С.Хомякова на балу: «В армяке, без галстука, в красной рубашке с косым воротником и с шапкой мурмолкой под мышкой. Говорил неумолкно и большей частью по-французски — как и следует представителю русской народности»[10].
Ирония Никитенко вполне объяснима — ведь костюм писателей-славянофилов являлся стилизацией на темы русской традиционной одежды. В городском быту собственно крестьянский костюм вряд ли оказывался уместен — он был приспособлен и предназначен для иных условий жизни.
Из горожан только бродячие артисты, рожечники, скоморохи и дешевые извозчики — «ваньки» — носили настоящие армяки и гречневики. Описание костюма «ваньки» сохранил для нас Н.В.Давыдов: «Извозчики делились на две категории, из которых наиболее интересной была „ваньки". Они одевались в простые армяки и летом носили высокие поярковые шляпы „гречником", но без павлиньих перьев и других украшений»[11].
Об искренности намерений писателей славянофильского направления (имеется в виду только изменение внешнего облика, а не их литературная, философская или общественная деятельность) свидетельствует не столько одежда, сколько манера отпускать бороду.
«Переодевание» литераторов пришлось на время правления Николая I, и ношение бороды и усов было связано с некоторыми проблемами. Вот что находим об этом в воспоминаниях купца, владельца золотопрядильной фабрики Вишнякова: «Для читателей, не знакомых с тогдашними порядками, прибавлю, что при Николае I ношение усов составляло привилегию одних военных, а лицам других сословий безусловно воспрещалось; ношение же бороды разрешалось только крестьянам и лицам свободных состояний, достигшим более или менее почтенного возраста, а у молодых признавалось за признак вольнодумства. На таких старшие всегда поглядывали косо. Чиновники всех гражданских ведомств обязаны были гладко выбривать все лицо; только те из них, кто уже успел несколько повыситься на иерархической лестнице, могли позволить себе ношение коротких бакенбард около ушей (favoris) и то лишь при благосклонной снисходительности начальства»[12].
Таким образом, для того чтобы следовать своим принципам и внешним обликом декларировать идеи самобытного пути развития России, требовалось по тем временам известное мужество, готовность встретить неприятие и насмешки общества. Поразительно, что, насаждая «народный» костюм в качестве женского придворного платья (см. «Сарафан»), монархия рассматривала интерес к мужскому традиционному костюму как признак неблагонадежности.
У Гоголя встречаем необычное описание армяка на одном из персонажей «Мертвых душ»: «К крыльцу подходил лет сорока человек, живой, смуглой наружности, в сертюке верблюжьего сукна. О наряде своем он не думал. На нем был триповый картуз».
Костанжогло одет действительно необычно: сюртук верблюжьего сукна — не что иное, как армяк. Когда-то армяк был тканью из верблюжьей шерсти и ввозился в Россию. Но необычность одеяния Костанжогло состоит в том, что на нем триповый картуз — головной убор из фабричной ткани — в сочетании с домотканым армяком. Головной убор, пояс принадлежали к таким деталям традиционного костюма, которые наделялись особым смыслом. Если крестьянин выбивался из своего сословия и начинал перенимать обычаи иной социальной группы, то легче представить себе его в сюртуке из английского сукна и гречнике, нежели в армяке и городском картузе.
Брюки
Панталоны вошли в моду вскоре после Великой французской революции, в последние годы XVIII века. Эти длинные штаны, которые до того носили только простолюдины, ввели в моду так называемые инкруайабли (les Incroyables) — «невероятные». Молодые аристократы, отказавшиеся от привилегии дворянина носить кюлоты (короткие, до колен, штаны), заимствовали некоторые элементы костюма французского простонародья, продемонстрировав тем самым, что умение носить костюм отличает истинного аристократа во всех ситуациях. Их наряды были вызовом обществу, и полученное прозвище не кажется случайным (дам в экстравагантных нарядах называли мервеёз (merveilleuse) — «удивительные»). Мода нашла своих подражателей далеко за пределами Франции, в том числе и в России.
Но уже в 1803 году в одном из московских журналов появилось следующее сообщение: «Из молодых людей только те, которые не умеют одеваться, употребляют еще панталоны»[13]. Причины внезапного исчезновения панталон из гардероба щеголей начала ХIX века следует искать в изменившейся политической ситуации во Франции. В издававшемся Н.М.Карамзиным журнале «Вестник Европы» можно найти зарисовку из парижской жизни того времени: «Имя гражданин почти уже не употребляется; даже и ремесленники, даже и рыбные торговки говорят всякому хорошо одетому человеку Monsieur! Только в Судах и на письмах остаются еще республиканские названия»[14].
Лишь к концу 10-х годов XIX века вновь входят в моду панталоны поверх сапог — до этого, памятуя о насмешках обозревателя «Московского Меркурия», длинные штаны носили заправленными в сапоги. Ко времени выхода в свет первой главы «Евгения Онегина» название «панталоны» (заимствованное из французского языка, но восходящее к имени персонажа итальянской народной комедии Панталоне) было еще новым, непривычным.
Комментируя это произведение, Ю.М.Лотман подробно останавливается на некоторых элементах костюма пушкинской поры, давая пояснения к строкам:
«Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет».
Исследователь справедливо замечает, что в России значительная часть дворянства принадлежала к воинскому сословию, поэтому длина мужских штанов не являлась здесь социальным знаком, как во Франци[15]. В России того времени военные появлялись на балах и ко двору в форменной одежде, включавшей длинные штаны, заправленные в сапоги.
В европейскую моду панталоны, заправленные в сапоги, вошли в 1800 году. Уже в 1803 году модные журналы предлагали щеголям белые панталоны, но с высокими сапогами — штаны навыпуск осуждались. Панталоны навыпуск помещались в иллюстрациях к модным обзорам начиная с 1819 года. Причем самым модным цветом считался белый.
В России такое новшество не могло прижиться сразу, так как напоминало крестьянскую одежду. Одна из сестер Вильмот, побывавшая в России по приглашению княгини Е.Р.Дашковой, писала в июле 1805 года своей матери и сестре: «На небольшом лугу против моего окна около 150 мужчин и женщин косит траву. Все мужчины в белых льняных рубахах и штанах (это не выдумка, штаны действительно белые), а рубахи подпоясаны цветным поясом и вышиты по подолу ярко-красной нитью»[16].
Существует несколько версий относительно того, кем были введены в обиход длинные штаны поверх сапог.
«В 21-м и 22-м годах начали появляться изредка нынешние брюки сверх сапогов со штрипками и черные атласные галстуки с брильянтовыми булавками. Это называлось американскою модою, и П.П.Свиньин, вместе с мистером Бэготом младшим, был ее инициатором в Петербурге, точно так, как он ввел обыкновение не опрокидывать чайную чашку, а класть в нее ложечку. По крайней мере он уверял в этом всех и каждого не только словесно, но даже печатно»[17].
В мемуарах же Д.Н.Свербеева упоминание о белых панталонах поверх сапог относится к 1819 году[18].
Другие авторы связывали появление такой моды с именем герцога Веллингтона: «Существующего вида брюки сверх сапогов первый ввел в Петербурге герцог Веллингтон, генералиссимус союзных войск и русский фельдмаршал. Брюки носились со штрипками; называли их тогда "веллингтонами"»[19].
Последняя точка зрения представляется более убедительной, так как популярность Веллингтона в России была особенно велика после битвы при Ватерлоо (1815). Это совпадает со временем появления модных гравюр, изображавших новую манеру ношения панталон.
На протяжении всего XIX века ширина и длина панталон, а также модные цвета постоянно менялись. С момента своего появления панталоны были довольно узкие и короткие, а затем сильно удлинились и расширились (в 1819 году они не достигали щиколоток, а к концу 20-х годов закрывали башмаки). В 30-е годы ХIX века в моду входят клетчатые панталоны (мода на орнаменты в клетку была вызвана увлечением историческими романами В.Скотта). И.И.Панаев приписывает себе введение в моду штанов новой расцветки. Вот как об этом рассказано в его мемуарах: «Однажды я приехал в департамент в вицмундире и в пестрых клетчатых панталонах, которые только что показались в Петербурге. Я надел такие панталоны один из первых и хотел щегольнуть ими перед всем департаментом. Эффект, произведенный моими панталонами, был свыше моего ожидания. Когда я проходил мимо ряда комнат в свое отделение, чиновники штатные и нештатные бросали свои занятия, улыбаясь, толкали друг друга и показывали на меня. Этого мало. Многие столоначальники и даже начальники отделения приходили в мое отделение посмотреть на меня; некоторые из них подходили ко мне и говорили:
— Позвольте полюбопытствовать, что это на вас за панталоны? — и дотрагивались до них.
А один из столоначальников — юморист — заметил:
— Да они, кажется, из той самой материи, из которой кухарки делают себе передники»[20].
Этот эпизод Панаев ввел в свою повесть «Дочь чиновного человека», опубликованную в «Отечественных записках» в 1839 году: «Чиновник, который недавно определился к нам-с, без жалованья-с, — изволили слышать? — из ученых, в университете обучался и собственный экипаж имеет...
— Знаю, знаю.
— Так он вчерашнего числа приехал в департамент позже одиннадцати часов и, с позволения сказать, в клетчатых брюках, в таких вот, что простые женщины на передниках носят, пресмешные-с!»
К середине XIX века мода на штаны в клетку распространилась очень широко, но в интеллигентной среде не только устарела, но и считалась крайне вульгарной. В «Моей жизни в искусстве» К.С.Станиславский вспоминает разговор с А.П.Чеховым о роли Тригорина, которую Станиславский обычно исполнял в элегантном костюме, самым тщательным образом одетый. Высказывание Чехова о том, что Тригорин должен быть одет в клетчатые штаны и дырявые башмаки, явилось для актера полной неожиданностью, осознать которую он смог не сразу. Предубеждение относительно клетчатых штанов как чужого, вульгарного, агрессивного долго сохранялось в русском обществе. В романе М.А.Булгакова «Белая гвардия» героя во сне преследует клетчатый кошмар. И все же в послереволюционное время штаны в клетку вновь появились в литературной среде. Вот что об этом пишет Ирина Одоевцева: «В те дни одевались самым невероятным образом. Поэт Пяст, например, всю зиму носил канотье и светлые клетчатые брюки, и все же гумилевский зимний наряд бил все рекорды оригинальности»[21]. Мемуаристка приводит шутливое название, которое получили клетчатые штаны Пяста, — «двухстопный Пяст».
К середине XIX столетия входят в моду панталоны в черную и серую полоску. По времени это совпадает с появлением нового типа сюртука, и мужской костюм становится прообразом современной пиджачной пары. До начала XX столетия мужские штаны не имели заглаженной складки. Манера двигаться в них — ходить и садиться — отличалась от той, что свойственна современному мужчине, пытающемуся сохранить складки на брюках.
Уже в 30-е годы прошлого века наряду с названием «панталоны» употреблялось и название «брюки», но речь всегда идет об одном и том же элементе мужского костюма. Интересно описание модного покроя штанов, помещенное в «Молве»: «Покрой брюк различный: они бывают или с разрезом набоку, простирающимся до сгиба ноги, или без разреза, совершенно круглые внизу; но всегда с подтяжками. Последний покрой преимущественно употребителен при башмаках»[22].
«Сгиб ноги» — это уровень щиколотки, брюки такого покроя были очень длинными, и разрез в нижней части брючины был функционально необходим для того, чтобы штанина красиво располагалась на ступне. Подтяжки, упомянутые в том же описании, стали носить еще в 20-е годы прошлого века, они служили объектом щегольства и украшались модной вышивкой. Однако во второй половине ХIX века подтяжки являлись принадлежностью костюма штатских — военные носили брюки с кожаным ремнем.
До тех пор пока не появилась складка на брюках, мужчины были вынуждены носить брюки на штрипках. Штрипка имела еще одно название — «стремешка» — и представляла собой узкую полоску ткани или тесьмы, которую пришивали к низу панталон для того, чтобы они как следует натягивались. Никаких сведений о том, что стремешка пришивалась лишь с одной стороны брючины, а с другой пристегивалась крючком или пуговицей, нет. Это может значить, что стремешка была эластичной и ее поддевали под каблук сапога непосредственно перед выходом. Второй возможный вариант, вряд ли существовавший в реальной жизни, но могущий послужить комической деталью при изображении какого-либо персонажа, — это способ надевать панталоны, будучи обутым, что вполне в духе модничающего приказчика или лакея-сердцееда.
О существовании каких-то видов эластичных тканей до изобретения современных прорезиненных свидетельствует то, что в уже упоминавшемся «Московском Меркурии» за 1803 год при описании утреннего наряда дамы в период увлечения античной модой говорится об эластичном полукорсете.
Стремешки, или штрипки, часто встречаются в произведениях русских писателей.
Например, в повести Гоголя «Шинель»: «Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, простирающий до того проницательность своего бойкого взгляда, что заметит даже, у кого на другой стороне тротуара отпоролась внизу панталон стремешка, — что вызывает всегда лукавую усмешку на лице его».
Отсутствие стремешек, или штрипок, указывало на небрежность в одежде или бедность, так как скрыть их отсутствие было невозможно.
У Н.А.Некрасова в повести «Жизнь Александры Ивановны» сказано: «Одет он был в темно-зеленый поношенный сюртук, застегнутый доверху, и в панталоны такого же цвета, без штрипок; на ногах его были смазные немецкие сапоги, потускневшие от ненастной весенней погоды».
К 80-м годам прошлого века в моду вновь вернулись короткие, до колен, штаны, предназначенные для занятий спортом. Позднее они стали известны под названием «брюки-гольф». К этому же времени слово «панталоны» было окончательно вытеснено словом «брюки».
Бурнус
Пьеса А.Н.Островского «Старый друг лучше новых двух» была написана в 1860 году. Один из персонажей этой пьесы, Пульхерия Андревна, говорит: «Ведь уж все нынче носят бурнусы, уж все; кто же нынче не носит бурнусов?»
Первое упоминание бурнуса среди модных новинок относится к 1831 году. Читательницы «Молвы» могли узнать, что «один плащ, привлекший наше внимание при выходе из театра, который мы заметили на одной прекрасной даме, походил на плащ Арабов и называется Barnus. Он был белый, из материи poil de chameau; подкладка из гроденапля вишневого цвета. На нем был круглый воротник, такая же подкладка, как на салопе; кругом белая бахрома. На этом воротнике был другой, оканчивающийся мыском, к которому была пришита большая белая шелковая кисточка»[23].
Уже в 1833 году появились бурнусы с таким разнообразием отделок, что им присваивались названия, восходящие к оперным и драматическим постановкам, в которых подобная одежда впервые появлялась. «Али-баба, который приложен на картинке к последнему нумеру „Молвы", есть, так сказать, тип высочайшего щегольства, коего примеры являются только в первых ложах оперы, на блистательнейших вечерах, в собраниях самых пышных, где обнаруживается роскошь самая изысканная, утонченная, невиданная в обыкновенных светских обществах»[24].
В 60-х годах ХIX века самым популярным был бурнус «альгамбра»: «С рукавами очень широкими, скроенными заодно со спинкой из бархата или драпа»[25]. Журнал, сообщивший это известие, поместил даже выкройку нового покроя бурнуса.
С Ближнего Востока в европейскую моду проникли и такие разновидности бурнуса, как камаль, отличавшийся меньшей длиной.
Как бурнус, был орнаментирован и папийон — огромный шарф-покрывало, украшенный кистями и выложенным по арабским орнаментам сутажем. В современных театральных мастерских вполне возможно повторить крой такого шарфа, так как «Модный магазин» поместил не только описание, но и выкройку[26].
Когда бурнусы стали новинкой, их носили мужчины и женщины. Первоначальное подражание арабскому национальному костюму предполагало даже белый цвет. Но в 1851 году журнал «Современник», имевший раздел моды, сообщил, что в моду вошли бурнусы черного цвета[27].
Материалом для бурнуса служили самые различные ткани: сукно, бархат и даже плотный шелк. Главное, нужно было соблюсти наличие восточных орнаментов и кистей. Бурнус мог быть только свободного покроя, поэтому в другой пьесе Островского — «Светит, да не греет» — встречается выражение: «Это значит из шляпки бурнус сделать», то есть задумать невыполнимое. Пьеса была написана в 1881 году, когда носили маленькие шляпки: «диана», «калигула», «ромео» и т.д., а на бурнус требовалось несколько метров ткани.
Бурнус, о котором мечтает Пульхерия Андревна, должен быть довольно длинным, так как только в 1863 году появилось следующее сообщение: «Говорят, что бурнусы не будут уже так длинны, как прошлогодние»[28].