Глава 3. Классика социалистического реализма 1920-х годов

После революции 1917 года прошло несколько кризисных лет, в течение которых новые строй ожесточенно сражался за свою победу с многочисленными внешними и внутренними врагами. Правительство лихорадило из-за разрухи, эпидемий, нехватки самого необходимого. Только решительные меры могли спасти положение, была необходима сильная власть.

Это чрезвычайное время требовало нового героя. На смену статичным жертвенным революционерам должен был прийти человек действия. Своим появлением новый герой был обязан не только партийной публицистике и художественной литературе. Беспартийные авторы, литераторы-интеллектуалы также внесли в его создание свою лепту.

Времена были тяжелые, но многие находили в них свое очарование. Динамика "возбужденной" жизни привлекала многих интеллектуалов к революции: кто-то принимал в ней активное участие, кто-то писал о ее притягательности. Революция казалась им выдающимся событием, которое требовало особого языка. Все писатели независимо от их предпочтений обратились к поиску новых способов описания революции. Мандельштам очень точно передал атмосферу времени в стихотворении "Нашедший подкову" (1923):

С чего начать" Все трещит и качается. Воздух дрожит от сравнений. Ни одно слово не лучше другого, Земля гудит метафорой,
Трижды блажен, кто введет в песнь имя...

Многие пытались "ввести в песнь имя" или найти метафору, которая могла бы прозвучать ярче всех прочих и обрести долгую жизнь. В это время процветали выспренная публицистика и напыщенные восклицания, через которые писатели тщились выразить суть эпохи, когда "все трещит и качается".

Некоторые из определений революции и ее участников пережили те послереволюционные времена, когда они зародились. Образ героя, которого выдвинула эпоха и которому писатели пытались найти "имя", утверждался в советских преданиях десятилетие. Хотя определения этой литературы были символичны, они обладали описательностью и индивидуализированностью, приспособленными только для конкретного героя. Нет ни отдельно взятого произведения 1920-х годов, которое можно было бы считать прототипическим для последующего развития социалистического реализма в 1930-1940-х годах.

В 20-e годы в романах соцреализма ведутся поиски способов создания образов отдельных персонажей. Но несмотря на большую вариативность, в них все же есть немало общего. Отчасти это связано с тем, что они были написаны членами ВКП(б), которые приняли на себя обязанность распространять идеи партии и делать это подобно партийной печати во главе с "Правдой". В целом отношения и образы новой эпохи, встречающиеся в "Правде", в чем-то предвосхищали будущую партийную художественную литературу. Несложно заметить, что публикации в "Правде" теснейшим образом связаны с будущими художественными произведениями.

И все же даже партийная публицистика 1920-х годов выражала более широкий спектр мнений, чем при Сталине. Вдохновленная "Правдой" литература была менее однородна, чем в более поздние времена. Две основные тенденции в большевистской литературе оказались в 1920-е годы наиболее продуктивными для последующего развития литературы социалистического реализма. Яркими образцами этих тенденций являются "Цемент" Ф. Гладкова и "Чапаев" Д. Фурманова.

Цемент" Ф. Гладкова

Во многих отношениях "Цемент" Ф. Гладкова является наиболее полновесным прототипом советского романа. Это связано с тем, что сюжет и главные герои "Цемента" имитировались более, чем какие-либо другие герои и сюжетные линии произведений советской литературы, особенно в 1940-е годы, когда Ф. Гладков был ректором Литературного института, готовившего писателей. Кроме того, многие основополагающие ценности "Цемента" стали образцами для будущего сталинского эпоса 1930-1940-х годов. И в то же время было бы неправильно рассматривать "Цемент" как полностью сложившийся соцреалистический роман. Скорее, он является зародышем подобных романов, реликтом той эпохи, когда "цемент" еще не затвердел. Он куда более романоподобный, чем более поздние, собственно соцреалистические образцы, которые тяготеют к абстрактности мифа.

Среди всех прочих предшественников соцреализма "Цемент" кажется наиболее ярким примером сложной эволюции диалектики литературных и внелитературных факторов, сопровождающих становление нового метода. "Цемент" во многом основан на публицистике "Правды", использует язык и образы некоторых непартийных, интеллектуальных литературных направлений, кое-что заимствует из фольклора. Позже, в 1930-е годы, многие приемы, использованные в "Цементе", превратятся в клише политической публицистики. Это произведение, которое помогает нам понять, что сталинская культура питалась из ряда источников, а не просто была придумана вождем.

Следы "Правды" в "Цементе"

Если компактно изложить тематику "Цемента", мы увидим, что этот роман типичен для "пролетарской" литературы тех лет, когда он был написан "1922-1924)3. Тематическое сходство "и большее, чем у "Матери" с романом "В огне") есть с романом Н. Ляшко "Доменная печь", опубликованном в 1925 году.

Цемент" и "Доменная печь" выражают идеи политической публицистики. Они разрабатывают не центральные идеи марксизма-ленинизма, но и в публикациях "Правды" того периода, в котором происходит действие в "Цементе" "1920-1921)4, центральной темой была битва за коммунизм скорее на фронте экономическом, чем военном.

Оба романа придают этому особое значение, выводя в центр героев, которые отвоевали на фронтах Гражданской войны, а сейчас направили свою энергию на реконструкцию народного хозяйства. Романы начинаются с того, что герой, бывший рабочий "Глеб Чумалов в "Цементе" и Короткое в "Доменной печи"), триумфально возвращается домой с фронта и с тревогой видит бедственное состояние родного городка.

Действие в обоих романах развивается параллельно. Цементный завод/доменная печь в запустении; местный пролетариат, как будто утратив свою классовую сущность, разводит коз и делает зажигалки на продажу "и козы, и зажигалки являются символами мелкобуржуазного предпринимательства)5. Когда Глеб Коротков пытаются пристыдить местные власти за развал хозяйства после Гражданской войны, рабочие заявляют, что они обращались за разрешением возобновить производство, но разрешение так и не пришло. Герои не мирятся с этим замаскированным безразличием бюрократии, они созывают собрание рабочих и пытаются сдвинуть дело с мертвой точки, отправляясь в "центр". И на заводе, и в "центре" Глеб/Коротков встречают равнодушие со стороны буржуазных "спецов" и бюрократов, убеждающих героев в технической и экономической невозможности открытия завода и наивности попыток осуществления этого замысла. Но, мобилизуя энтузиазм рабочих, при некоторой помощи людей в кожаных куртках "то есть ЧК) завод/печь открывают. Это событие отмечаемся массовым митингом рабочих, на котором Глеба/Короткова хвалят и просят произнести речь. Герой глубоко тронут, но говорить не может, так как, будучи истинным сыном рабочего класса, способен скорее переживать, чем выражать свои чувства. Наконец он собирается сказать несколько слов и - к финалу романа - указывает на прекрасные перспективы, ожидающие будущие поколения.

Чтобы быть точными, скажем, что между двумя романами, естественно, есть некоторые различия, особенно в любовной линии. Но основное различие между ними лежит в стиле и тоне повествования. Повествование Н. Ляшко очень экономно и представлено в форме речи рабочего, повествующего товарищам о своем опыте. Если Ляшко пишет сжато, то Гладков, напротив, склонен к риторическим фигурам гиперболам, временами подобным пассажам дешевого романа. Все это позже изгонят из соцреалистических романов и лингвистические эксцессы не будут входить в разряд литературных добродетелей. Но требование сдержанности в языке будет сочетаться с разрешением гиперболизации в изображении характеров. Таким образом, хотя стиль Гладкова часто критиковали и он несколько раз переписывал роман заново, образ героя, воплощенный в Глебе Чумалове, стал примером для авторов социалистического реализма. Более достоверный Воротков, герой Н. Ляшко, был предан забвению, тогда как его колоритный двойник Глеб Чумалов стал одним из наиболее известных положительных героев.

Одной из причин, по которой "Доменная печь" оказалась забытой, хотя писатель ориентировался на "Правду" в освещении экономической тематики, было недостаточное соответствие главного героя ожидаемому новому образу. Гладков сделал акцент на новом герое, в результате его роман был поддержан большинством партийных критиков, которые, высказывая замечания по поводу стиля и композиции, тем не менее с удовлетворением писали о "монументальном" и "романтическом" образе пролетарского героя. А. Луначарский, тогдашний нарком просвещения, заявил в своей первомайской статье в "Правде" в 1926 году, что на цементном фундаменте мы построим будущее.

Новый иконический образ положительного героя был использован в статьях "Правды" несколько раз. Хороший пример можно найти в статье Н. Бухарина, посвященной памяти Я. Свердлова и опубликованной в марте 1919 года. Свердлов умер "на посту", продолжая беззаветно служить революции до самого момента смерти. Таким образом, его смерть становится биографической метафорой жизни и смерти истинного революционера из старого мифа, где итог жизни борца за народное счастье - туберкулез или тюрьма. Но Свердлов из бухаринской статьи не похож на типичного жертвенного князя из дореволюционной агиографии радикалов. Он лишен спокойствия, серьезности и суровости, но наделен мягкостью облика, простотой и сияющими глазами. Образы отличаются не только потому, что Бухарин отошел от эпитетов, подобных горьковским. Бухаринский "князь" лишен статики в воплощении добродетелей, он динамичен, настоящий perpetuum mobile, или, по выражению Бухарина, "сосуд неистощимой большевистской энергии". "Страстная натура" Свердлова, как узнает читатель, не знает покоя. Это было ясно видно в предреволюционные годы, когда даже ссылки не могли заставить его бездействовать: он бежал, преодолевая реки и снежные равнины. Свердлов из статьи "Правды" - человек решительный, хладнокровный, "железный", находящийся в центре событий. Если попытаться обобщить образ Свердлова в нескольких словах, то, по мнению Бухарина, это будут слова "энергия, воля, мужество"8.

Хотя этот некролог был написан в 1919 году, читатели более позднего времени могли узнать в характеристике Свердлова образ бух арийского соперника Сталина, человека из стали, непоколебимого и неустанного, который знает все обо всех и держит все нити управления страной в своих руках. Эта связь имеет.и более широкие обобщения. Дело не в том, что идеализированный портрет Свердлова, созданный Бухариным, предвосхищает будущий культовый образ Сталина "вплоть до многочисленных побегов из царской ссылки через ледяные пустыни). Просто ударные определения и общие места из большевистской публицистики времен Гражданской войны, примером которой и является анализируемый некролог, снова возникли в политической культуре 1930-х годов, когда созданная по готовым рецептам биография Сталина начала функционировать в качестве образца жизни настоящего большевистского руководителя.

Не только в Сталине, но и во всех героях 1930-х годов проступают черты нового образа, утверждавшегося в начале 1920-х: все они сильны, бдительны, энергичны, героичны и обладают прочими качествами, близкими "твердому характеру" американских первопроходцев, - выдержкой, волей, кремневой закалкой.

Новый человек действия в советской литературе опирался скорее на образ не первопроходца, но мифического богатыря из русских былин. Характеристика "богатырь", которая в царское время употреблялась преимущественно по отношению к военным и утратила важный оттенок значения, связанный с фантастичностью, в партийной печати сохранила кое-что из этого прошлого ореола и использовалась при восхвалении выдающихся "воинов", героев эпохи реконструкции. Образ богатыри возник, видимо, в связи с новой доктриной, утверждавшей, что экономика - род "второго фронта", где сейчас разыгрывается битва за коммунизм. Образ подхватила художественная литература, и с середины 1920-х годов богатыри появились на страницах повестей я романов. Но изо всех богатырей Глеб Чумалов прожил в советской культуре самую долгую жизнь. Герои, созданные но его образу и подобию, появлялись в литературе и в 1920-е, и в 1930-е годы, как только раздавался очередной призыв к новому витку борьбы.

Ф. "Гладков вполне мог взять в качестве образца для своего героя, скажем, напечатанную в "Правде" передовую "Устин Жук", подписанную одним из большевистских лидеров - Г. Зиновьевым. Это по сути герметично закрытая версия "Цемента", из которого вынута любовная линия и кое-какие ответвления фабулы. Жук - сын рабочего класса. Как Глеб, он вдохновляет своих товарищей рабочих на восстановление завода в своем родном Шлиссельбурге. Используя библейскую отсылку к образу настоящего человека, который хотел, чтобы город стоял, Зиновьев восклицает: "Такими людьми держится пролетариат. Такие люди - это цемент рабочего и крестьянского правительства"10. Это восклицание потом отзовется в названии "Цемента"11 и в интерпретации этого произведения А. Луначарским. Доказательством того, что Ф. Гладков опирался на статью Г, Зиновьева, можно считать и то, что имя Жука использовано им для одного из главных героев романа "правда, не положительного, поскольку в русском языке слово "жук" применяется по отношению к человеку пронырливому).

Неизвестно, сознательно или бессознательно использовал Гладков эту статью при написании "Цемента", ведь "Устин Жук" - это только один из образцов партийной публицистики тех лет. Нам важна та очевидная связь между партийной публицистикой и художественными произведениями, которая и привела к изменениям образа большевика со времен "Матери". Если Павел Власов был подобен князю-жертве, который готов сложить голову за свою веру и не пытается избежать козней своих врагов, то Чума-лов и Жук - богатыри, которые принимают вызов и ведут свою битву до конца. Оба - добровольцы Красной армии. Жук погибает как герой, в бою. Глеб перед возвращением в родной город также чуть не погиб в одном из жестоких боев, а впоследствии именно его военная закалка позволила ему повести за собой рабочих.

В зиновьевской статье подчеркнута не общая изнуренность и преданность революции, но мощь фигуры. Жук - гигант с богатырской фигурой, в его сильных умелых руках все кипит, Для местных рабочих он был "всем", они все очарованы им. Восстанавливая завод, Жук преодолевает миллионы препятствий и достигает цели. Жук близок Свердлову из очерка Бухарина своей неуемной революционной энергией. Свердлова, убитого болезнью, никто, конечно, не называет богатырем, но он ведет себя по-богатырски.

Новый герой партийной публицистики и литературы становится таковым не за свои политические добродетели "как Павел Власов) и даже не за экономические достижения "как Короткое из "Доменной печи"), а за фантастические подвиги. И в этом смысле Глеб, конечно же, богатырь-Внешне "Цемент" - роман о послевоенном восстановлении разрушенного хозяйства, он касается проблем управления, служебных отношений, противодействия контрреволюционеров. Но Глеб не просто вышедший из рабочих партийный руководитель, который всю энергию вкладывает в дело мобилизации рабочих, буржуазных "спецов" и бюрократов на выполнение задач реконструкции. Подобными чертами обладал, скажем, и Короткое в "Доменной печи", но он был показан как обычный человек, не богатырь. Глеб в романе без труда преодолевает препятствия, с чудесной легкостью заставляя обстоятельства работать на выполнение своих целей. Хотя он является представителем рабочих в множестве комиссий и комитетов, председателем парткома цементного завода, он редко сидит, занимается бумажной работой, пишет отчеты, планы и выполняет тому подобные управленческие дела. Как и Свердлов, Глеб знает "все и всех", и "все нити управления находятся в его руках". Один восторженный наблюдатель замечает, глядя, как Глеб с неиссякаемой энергией обегает все закоулки своего предприятия: "Ну, Чумалов! Если бы остановились двигатели, ты смог бы их заменить!"12

Когда взбешенный Глеб оглядывается вокруг, он тут же готов вступить в битву. Бюрократические организации "стоят на его пути, как валуны". Его усилия по приобретению леса для горючего саботируются контрреволюционерами, которые спрятались в "темных зарослях", как "зверолюд", "с безумными глазами, обмазанные пеной и слюной".

Как и полагается богатырю, Глеб справляется с проблемами, которые наваливаются на него, порой безо всякой особой борьбы. Он прорывается через бюрократические препоны, как герой былины попадает на пир, к которому вроде и не стремился. Так же, как былинный богатырь, Глеб весел и полон жизни, легко впадает в ярость, любит рисоваться своей удалью, запугивать других своей силой. Он не святой и не хорошо воспитанный человек, но у него, как у богатыря, есть свой особый кодекс чести: он предан своей вере, князю "в данном случае - центральным властям), народу, рабочему классу.

Очень важно, что Глеб постоянно подается именно как воин: он ходит в буденовке, с орденом Красного Знамени. Эти повторяющиеся детали только усиливают сходство с богатырем, поскольку даже по форме буденовка Глеба напоминает шлемы былинных героев. Появление Глеба в повествовании постоянно сопровождается отсылками к его воинскому прошлому": "прошел сквозь огонь", "прошел через кровь", "умирал и воскресал" и т. п. Представители бюрократического лагеря тоже обладают устойчивыми чертами, но связанными с металлом и камнем "стальной, каменный, чугунный и т. п.), что символизирует их непреклонность и показывает, что они являются препятствием на пути Глеба.

Таким образом, "Цемент" превращается в аллегорическое изображение того, как огонь битвы проникает в инерционную вялую бюрократическую массу. В соответствии с принятой в партийной печати образностью, руководитель производства, рабочий-активист превращается в богатыря. Гладков наделил своего героя чертами даже более богатырскими, чем это было предусмотрено "Правдой". Это видно в следующих словах Глеба, адресованный Поле и являющихся предвестием сталинской идеологии. Глеб заканчивает свою речь утверждением, что все становится возможным, если для осуществления этого приложить всю свою волю: "Тут, на рабочих позициях, тоже надо бить героизмом... Напрягись, не жалея сил. Сдвинулась гора набекрень - поставь ее на места. Невозможно" А вот это и есть... героизм, и есть то, что кажется невозможным"15.

Это заявление, сделанное в начале 1920-х годов, показывает, что в то время существовали писатели, чьи взгляды были даже более "сталинскими", чем у самого Сталина, который в этот период играл в политике второстепенные роли. Вера в колоссальные возможности человеческой воли сформировала предпосылки для создания уникальной политической культуры.

Литературные источники "Цемента"

В 1920-е годы знатоки литературного мира исключали "Цемент" из современной литературы, описывая его как грубый памфлет идя же псевдоэпос и оттого безнадежный анахронизм для XX века. Но, думается, проблема не в этом, а в том, что Гладков чрезмерно опирался на современные литературные образцы. "Цемент" вырос не только из указаний "Правды". У него были литературные источники, в основном не имеющие отношения к партийной риторике, в свою очередь, также более опиравшейся ив письменную традицию, чем на устную. Гладкое с рвением и усердием превращал Глеба в героя былины. Но все же Глеб не богатырь, а "Цемент" остается романом, а не фольклорным сказанием

Действительно, Гладков слишком честолюбив как писатель, чтобы удовлетвориться простым следованием незатейливому фольклорному образцу. Он хотел сделать свое произведение не народным изданием, не политическим памфлетом в народном духе, но явлением литературы. "Цемент" явно претендовал на то, чтобы выразить суть изменяющегося времени, "ввести в песнь имя", пользуясь выражением Мандельштама. Гладкова не устраивало только определение "богатырь" для его героя, ему хотелось большего. Как большинство романов, "Цемент" очень эклектичен: он содержит элементы пасторали и неоклассицистической оды, библейские мотивы и даже мотив "последнего мгновения перед виселицей", столь любимый Достоевским.

Повышенная литературность "Цемента" - имеет и политическую подоплеку. Когда провинциал Гладков переехал после Гражданской войны в Москву, дабы продолжить свою литературную работу, его революционные сочинения искушенная литературная аудитория сочла устаревшими лет этак на двадцать пять0. Гладков рассказал о своем унижении одному из литературных приятелей, и тот посоветовал ему поднять свой уровень, почитав А. Бею-го и А. Ремизова, признанных мастеров "орнаментальной" прозы, высоко ценимой в кругах интеллектуалов. Гладков был настолько подавлен уровнем их мастерства, что не писав до 1922 года, я "Цемент" стал его первым произведением после перерыва. Неудивительно, что в нем очень сильно влияние А. Белого, особенно его знаменитого романа "Петербург" "1913-1914).

Горькому не понравился "орнаментализм" "Цемента", и Гладков убрал его следы, дважды переписав роман - в 1934 и 1941 годах. Влияние "Петербурга" сказывалось даже не столько в стиле, сколько в тематике. Роман полон рассуждений о "пропасти", "полете в вечность", готовности к самораспаду. Даже метафорическое использование образов металла и камня для обозначения пассивности и силы бюрократии нельзя считать восходящим только к традициям большевистской печати. Можно допустить, что во многом они были позаимствованы из "Петербурга". Одним из самых знаменитых образов "Петербурга" является образ Медного всадника как символ "непреклонности" автократической власти и подавления национальных русских традиций в пользу 6юрократизации и вестернизации. Выйдя из одноименной пушкинской поэмы, Медный всадник стал своеобразным ключевым образом так называемого петербургского мифа в споре о судьбах России, изменившей свой курс под влиянием Петра I.

В "Цементе" присутствие образа Медного всадника ощутимо, во-первых, в сценах, где действует главный антагонист Глеба Бадьин. Особенно очевидны реминисценции из А. Белого в сцене изнасилования Бадьиным молодой коммунистки Поли: Бадьин "невыносимо тяжелой громадой шел к ней", "страшной тяжестью... обрушился на кровать и придавил ее к подушке"19.

Во-вторых, образ Медного всадника поневоле приходит на ум в сценах, когда Глеб, превратившийся в сознательного большевика, становится "медным всадником" для старого инженера Клей-ста, который боится новой власти20. В "Петербурге" Медный всадник встречается с Александром Ивановичем, кладет свою "тяжелую руку" на его грудь и как будто наполняет его металлом, чтобы придать силы для убийства Липанченко. В "Цементе" Глеб также "железом" насыщает Клейста, чтобы придать ему сил пересмотреть свои буржуазные взгляды и начать работать над реконструкцией фабрики под руководством Глеба. Однако, несмотря на многие параллели, "Цемент" переворачивает значение этой сцены: представитель угнетенного класса "Глеб) наполняет металлом истинного представителя автократического режима и прозападничества. Как недвусмысленно свидетельствует имя Клейста "Герман Германович), он представитель традиционных прозападных ценностей из петербургского мифа: холодно формалистичный, с развитым чувством иерархии, с насмешкой относившийся к русским исконным традициям, с бюрократически-логичным абстрактным складом ума.

В то же время в изображение этих отношений проникли и некоторые устойчивые определения из революционных романов. Так, Глебу присущи такие воплощающие сознательность качества, как спокойствие, простота, строгость. Кроме того, в их взаимоотношениях с Клейстом важен оттенок учительства /ученичества - Глеб становится учителем для Клейста.

Гладков показывает сущность большевистской власти не как новой формы автократии, но мощной силы, которая в итоге освободит Россию от недобрых дел Петра и его последователей. В литературе начала 1920-х годов подобная трактовка роли революции была распространена. Она, например, лежала в основе учения сцин-тианистов, один из представителей которого, писатель Борис Пильняк, стал популярным в Советской России в 1922 году, то есть за год до написания "Цемента"21.

Пересечения между текстом "Цемента" и произведениями других направлений и течений обнаруживают, во-первых, что не стоит преувеличивать изолированность сталинской культуры, основные идеи и образы которой были связаны со многими направлениями и течениями, во-вторых, что источники образцовых для соцреализма произведений 1920-х годов были как в партийной журналистике, так и в высокой литературе.

Сюжет "Цемента" как версия основополагающей фабулы

Сюжет "Цемента" содержит в себе парадокс. С одной сторон это произведение стало источником для многочисленных подражаний в поздней советской литературе. С другой, протосюжет соцреализма тогда еще не был полно разработан. Следовательно, "Цемент" содержит большинство элементов, которые позже будут системно проявлены в развитом соцреалистическом романе.

По сравнению с поздними, жестко закодированными сталинскими романами, "Цемент" куда более открыт структурно, менее телеологичен, более свободен в символике. Фазы сюжета в нем еще не превратились, если пользоваться пропповской терминологией, в "функции". Герои еще представляют собой характеры со своими правами, не исчерпывающимися только требованиями протосюжета. Многие события в "Цементе" позже, в сталинских романах, превратятся в неотъемлемые элементы основополагающей фабулы, в романе же Гладкова они еще не закостенели. Так, многие функции, которые в соцреализме будут доверены только герою и его "учителю", в "Цементе" распределены между несколькими персонажами, например, некоторые из них выполняет партиец Сергей, которого "вычистят" из партии и которому трудно найти определенное место на шкале положительных /отрицательных героев. Функции Сергея включают среди прочих и стержневую: "герой переступает пределы собственных импульсов и обретает экстраперсональную идентичность"22.

Отсутствие систематизации функций героев в "Цементе" пре полагает невозможность однозначного изображения политической морали, как это будет в поздних произведениях, поскольку Гладков не делит четко своих героев на положительных и отрицательных. Хорошим примером тому является Бадьин. Он воплощение силы и эффективности, и Даша, жена Глеба, восхищается им за это. В то же время он антагонист Глеба и даже насильник. В поздних редакциях Гладков сделал Бадьи на более неприглядным, но даже тогда он не превратился в однозначно отрицательного персонажа.

Такая диффузностъ "Цемента" происходит не только потому, что это рудиментарный образец соцреалистической традиции Роман "Мать", "основатель" этой традиции, имеет более отчетливо сцепленную фабулу без этой неопределенности в разделении героев на положительных и отрицательных. Павел очевидно положительный, Ниловна становится более положительной по мере развития событий. Глеб же, напротив, в ряде сцен выглядит менее положительным, чем другие персонажи, не выдерживая сравнения не только со своей женой Дашей, но даже с Бадьиным.

Более того, финал "Цемента" отличается от финала классического романа соцреализма. В нем как будто отсутствует механизм завершения, закругления сюжета. Гладков перетасовывает персонажей, объявляет реконструкцию завода завершенной, используя это как единственный мотив для отказа Глеба от собственных интересов и примирения с женой. Но Глеб не может преодолеть своей неприязни к Бадьину, и у читателя нет сомнений, что после торжественного открытия завода старые конфликты возобновятся. Отсутствие окончательных выводов свидетельствует о сохранившейся гладковской привязанности к романным правилам и отказе от полной мифологизации. Гладков оставляет Глеба индивидуальностью, что не позволяет ему свести характер героя к четким марксистко-ленинским формулам исторического развития.

Одним из наиболее проблематичных аспектов романа для советской критики был анархический настрой Глеба, который то и дело теряет над собой контроль. Поздние производственные романы смогли использовать похожего на богатыря положительного героя, лишив его анархизма, заставив уважать иерархию. Глеб тоже, подобно богатырю из былины, который платит дань уважения Богу и князю, если он состоит на княжеской службе, время от времени соблюдает правила: как глава заводской партячейки, он сам является частью локальной иерархии, поэтому всегда сообщает о своих планах соответствующим партийным инстанциям для поддержки, а если два правительственных органа "Главцемент и Совнархоз) не могут договориться по вопросу о реконструкции завода, Глеб добивается поддержки от другого "Промбюро).

Проблема не настолько велика, чтобы Глеб в своей деятельности выходил за пределы иерархической структуры, но его инициатива снизу не гармонирует "как в более поздних производственных романах) с любой значительной движущей силой сверху. Иными словами, Гладков перераспределил условия отношений учитель/ученик: у Глеба нет учителей, чтобы смягчать его волю и учить его самоконтролю. Другие персонажи "его жена Даша, председатель ЧК Чибис, даже Бадьин) время от времени выполняют эту функцию, но успех их усилий не слишком ощутим.

Цемент" прославляет целеустремленность, но в разговоре о власти и контроле читатель сталкивается с двусмысленностью, эскизностью и неясностью. Симптоматично, что решающий в советском романе эпитет "спокойный", который обычно указывает на самоконтроль, уверенность в революционной правоте, в "Цементе" выступает и в своем негативном значении бюрократического равнодушия и самодовольства23. Эта неустойчивость является показателем меняющегося времени, когда писался роман. В литературе 1920-х годов слово "спокойный" еще не имело строго фиксированного значения, поскольку марксистско-ленинская оппозиция стихийного/сознательного только складывалась.