К божественному Севастьяну

(1523)¹

Просьбы слово, тих и тревоги полон, В страхе шлю тебе, Севастиан блаженный. Муки ты узнал и теперь послушай Жалобы голос.

Разве скажешь, страж племенам романским, Грозный наш отец, что погасил милость? Ценный дар всегда предлагали храму

Римские люди.

Видя солнца лик у творца вселенной, Наше горе скрыть пожелаешь в тайне? Слушать хочешь стон человечий всуе И не ответишь ?

Вот безумный страх потушил надежды, Воздух гонит мор на несчастных граждан, В гроб полягут все, кто остался в крае,

Гибнет живое.

Много наших тел уж попало в ямы, Чумный ветер сдул здесь в пещеры многих, Бросил в Тибра глубь, подстегнув бежавших.

Всюду могилы/

Видишь мерзких лис, тех, что жрут нещадно Виноград в садах, где поспели грозди ? Очи меркнут, кость будут грызть противно,

Зубы крючками.

Корм безумным псам: О! Рассказ ужасен, Пища птицам. Ах! Замолчать мне надо! Тыща разных бед навалилась, гложет

Каждая пыткой.

В бегстве топот ног и толпу чужую Гонит призрак, смерть, а в сердцах лишь трепет, Благочестия нет, хоронить упавших Некому вовсе.

Вопросы филологии. Вып. 3. Мн., 1973. С. 199-201.

Раздел II

Кто заразы яд разнести захочет,

Сам уступит, чтоб попрощаться с жизнью,

Даст себя «клыком раздирать звериным ?

Смерть не забава!

Весть о хвори в дом привлечет дозоры, Не дано сполна заплатить противный Долг судьбы, и вред принесут живому

Мертвого кости.

Дом во мраке открыт и в печали узах Выход запрещен и нельзя общаться; Лишь с трудом в окно подается пища,

Скудная вовсе.

Здесь отец уста зажимает сыну, Чтобы стон заглох, умирая в горле, Плача, муж: рукой у подруги шею

Давит со злобой.

Богачи одни попытались скрыться, Мор напастью бьет по лачугам нищих Денег сила что ль оттеснит заразу,

Неба проклятье ?

Шествие скорбно вдоль мостовых плетётся, Люди все несут образа святые, Воск свечей в руках, наполняет площадь

Дым с переулков.

Сжав батоги, спин раздирают кожу, Больно хлещет кнут, раздаются вопли, Свист ударов, так что пронзают уши

Стоны несчастных.

Девы, бросив мысль красотой дурманить, В мерзких платьев грязь приодели тело; Старых женщин крик, возносящих мольбы

В сборищах слышен. Глас рыданий, плач все углы заполнил, Жалоб стоны, вопль сотрясают воздух Кровь стекает по беспощадным плетям,

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

Раны глубоки.

Эторвенье их неужель напрасно, И потоки слез не смягчат страданий. Не поможет кровь, пропитавши землю,

Бремя уменьшить ?

Глянь, ведь видно как без греха младенцев Тело адских мук, претерпев терзание, Просит ласки! Их пожалей и наши

Выслушай просьбы! Меж чужими мы находясь, возносим Голос, чтобы слух благосклонно внял нам, Не закрой ушей для пришельцев края

Холода царства!

Пусть посольский труд завершив с удачей, Пусть и в отчий дом возвратившись снова, В здравии сможем твой восхвалять покорно

Верх милосердия.

Михалон ЛИТВИН О нравах татар, литовцев и московитян *

Извлечение из фрагмента третьей книги

Они [москвитяне] до такой степени не признают пряностей, что и за пасхальными трапезами довольствуются такими приправами: се­рой солью, горчицей, чесноком, луком и плодами своей земли не только простолюдины, но даже и высшая знать (optimates), и верхов­ный вождь (summus dux) их, захвативший наши крепости, коих уже кичливо насчитывает 73.

На пиршественном столе князя (principis) среди золотых сосудов и местных яств бывает все же немного перца, однако его подают сы­рым отдельно в чашах, но никто к нему не прикасается. А литвины питаются изысканными заморскими яствами, пьют разнообразные

¹ Литвин М. О нравах татар и московитян. М., 1994. С. 76—80.

Раздел II

вина, отсюда и разные болезни. Впрочем, москвитяне (Mosci), татары и турки, хотя и владеют землями, родящими виноград, однако вина не пьют, но, продавая христианам, получают за него средства на веде­ние войны. Они убеждены, что исполняют волю божью, если каким-либо способом истребляют христианскую кровь.

Татары перекопские точно так же не признают пряностей и пьют молоко и колодезную воду, которая во всей равнинной Таврике редко встречается не горькая, а еще реже — чистая, разве только отыщется очень глубоко в недрах земли. Предки наши избегали заморских яств и напитков. Трезвые и воздержанные, всю свою славу они мыслили в военном деле, удовольствие — в оружии, конях, многочисленных слу­гах и во всем сильном и храбром, что служит Марсу; и когда они от­ражали чужеземцев, то расширили свои пределы от одного моря до другого, и называли их враги хоробра Литва (Chorobra Litwa), то есть храбрая Литва. Нет в городах литовских более часто встречающегося дела, чем приготовление из пшеницы пива и водки. Берут эти напит­ки и идущие на войну и стекающиеся на богослужения. Так как люди привыкли к ним дома, то стоит им только отведать в походе непри­вычной для них воды, как они умирают от боли в животе и расстрой­ства желудка. Крестьяне, забросив сельские работы, сходятся в кабаках. Там они кутят дни и ночи, заставляя ученых медведей увеселять сво­их товарищей по попойке плясками под звуки волынки. Вот почему случается, что, когда, прокутив имущество, люди начинают голодать, то вступают на путь грабежа и разбоя, так что в любой литовской зем­ле за один месяц за это преступление платят головой больше людей, чем за сто или двести лет во всех землях татар и москвитян (Moscovum), где пьянство запрещено. Воистину у татар тот, кто лишь попробует вина, получает восемьдесят ударов палками и платит штраф таким же количеством монет. В Московии (Moscovia) же нигде нет кабаков. По­сему если у какого-либо главы семьи найдут лишь каплю вина, то весь его дом разоряют, имущество изымают, семью и его соседей по дерев­не избивают, а его самого обрекают на пожизненное заключение. С соседями обходятся так сурово, поскольку считается, что они зараже­ны этим общением и являются сообщниками страшного преступле­ния. У нас же не столько власти (magistratus), сколько сама неумеренность или потасовка, возникшая во время пьянки, губят пья­ниц. День для них начинается с питья огненной воды. «Вина, вина!» —

L

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

кричат они еще в постели. Пьется потом эта вот отрава мужчинами, женщинами, юношами на улицах, площадях, по дорогам; а отравив­шись, они ничего после не могут делать, кроме как спать; а кто только пристрастился к этому злу, в том непрестанно растет желание пить. Ни иудеи (judaei), ни сарацины не допускают, чтобы кто-то из народа их погиб от бедности — такая любовь процветает среди них; ни один сарацин не смеет съесть ни кусочка пищи, прежде чем она не будет измельчена и смешана, чтобы каждому из присутствующих досталось равное ее количество.

А так как москвитяне (Mosci) воздерживаются от пьянства, то го­рода их славятся разными искусными мастерами; они, посылая нам деревянные ковши и посохи, помогающие при ходьбе иемощным, ста­рым, пьяным, а также чепраки, мечи, фалеры и разное вооружение, от­бирают у нас золото.

Прежде москвитяне (Moscovitae) были в таком рабстве у заволж­ских татар (tartarorum zavolhensium), что князь их наряду с прочим ра­болепием выходил навстречу любому послу императора и ежегодно приходящему в Московию (in Moscoviam) сборщику налогов (census exactori) за стены города и, взяв его коня под уздцы, пеший отводил всадника ко двору. И посол сидел на княжеском (ducali) троне, а он сам коленопреклоненно слушал послов. Так что и сегодня заволжские и происшедшие от них перекопские татары называют князя москви­тян (Moscovum) своим холопом (cholop), то есть мужиком (rusticum). Но без основания. Ведь себя и своих людей избави от этого господ­ства Иван (Johdnnes), дед того Ивана сына Василия, который ныне держит в руках кормило власти, обратив народ к трезвости и повсюду запретив кабаки. Он расширил свои владения, подчинив себе Рязань (Rezani), Тверь (Twer), Суздаль (Susdal), Володов (Volodow) и другие соседние княжества (comitatibus). Он же, когда король Польши Кази­мир (Casimiro rege Poloniae) и князь Литвы (duce Litvaniae) сражался в Пруссии (Prussia) с крестоносцами (cruciferos) за границы королевства, а народ наш погрязал в распущенности, отнял и присоединил к своей вотчине литовские земли (Litvanicas provincias), Новгород (Novohrod), Псков (Pskow), Север (Siewier) и прочие; он спаситель и творец госу­дарства, был причислен своими людьми к лику святых. Ведь стольный град свой он украсил кирпичной крепостью, а дворец — каменными фигурами по образу Фидия, позолотив купола некоторых часовен

Раздел II

(sacellorum). Также и рожденный им Василий (Basilius), поддерживая ту же трезвость и ту же умеренность нравов, в год 1514 в последний день июля отнятую у нас хитростью Михаила Глинского (Michaelis Hlinscii) крепость и землю со Смоленском (Smolensco) присоединил к своей вотчине. Вот почему он расширил стольный град свой Москву (Moscwam), включив в нее деревню (vico) Наливки (Nalewki), создание наших наемных воинов, дав ей название на позор нашего хмельного народа. Ведь «налей» соответствует латинскому «Infunde». Точно так же рожденный от него, правящий ныне, хотя и отдал нам одну кре­пость, но между тем в наших пределах воздвиг три крепости: Себеж (Sebesz), Велиж (Velisz), Заволочье (Zawlocz). Он в такой трезвости держит своих людей, что ни в чем не уступает татарам, рабом которых некогда был; и он оберегает свободу не мягким сукном, не сверкаю­щим золотом, но железом; и он держит людей своих во всеоружии, укрепляет крепости постоянной охраной; он не выпрашивает мира, а отвечает на силу силой, умеренность его народа равна умеренности, а трезвость — трезвости татарской (tartaricam); говорят, что образом жиз­ни он подражает образу жизни нашего героя Витовта (Vitovdum).

Андрей ВОЛАН О государе и его личных добродетелях¹

Глава III. Государю весьма важно знать науки.

Если слово «государь» (pincipis) происходит, очевидно, оттого, что среди других он занимает главное положение, то он должен тщатель­нейшим образом следить за тем, чтобы быть достойным такого имени.

Поскольку знание наук приобретается только огромной затратой времени и труда, то государю следует полностью избавиться от всякой косности ума и тела, чтобы достигнуть той крутой вершины доброде­тели и мудрости, путь к которой лежит только через прилежание и труд. И хотя корни ученья горьки, плоды его, однако, сладки. Это зна­ют все, кто, будучи обучен свободным наукам, испытывает от этого чувство большого наслаждения.

В повседневной жизни людей есть многое такое, что можно сде-

' Памятники философской мысли Белоруссии XVII - перв. пол. XVIII в. Мн., 1991. С. 48-51.

L

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

лать только при большой проницательности ума и мудрой рассуди­тельности. Но если кто-либо думает, что все эти качества можно при­обрести без науки, то он сильно ошибается.

И, прежде всего то, что скрыто природой, что не дано всякому че­ловеческому уму, укрывалось бы в вечной темноте, если бы не было об­наружено светочем науки и с ее помощью не стало бы известно людям.

Ну, а что уж сказать о делах политики и тех вещах, которые отно­сятся к сфере управления гражданским обществом? Ведь что предпи­сывали ученейшие философы, объясняют и обращают на общую пользу только ученые умы. Да и саму сложную цепь всех добродете­лей, которые относятся прежде всего к культуре и полной гуманности человеческого разума, подобающим образом изучают только люди, во­оруженные свободным знанием. Они же соответственно используют их для того, чтобы вывести людей из их животного состояния на путь всяческой цивилизации.^акже и предписания законов и древние ус­тановления мудрецов, изобретенные для того, чтобы сдерживать вред­ные страсти и безумные стремления людей, сохраняются только благодаря письменности и могут быть изучены, если затрачен боль­шой, не знающий отдыха труд.

Не без причины также и Платон считал некогда счастливыми те государства, которыми начинают управлять или ученые, или мудре­цы, или же те, кто, начав править, все свои стремления и усилия при­лагают к тому, чтобы овладеть наукой и мудростью. В самом деле, разве есть, я спрашиваю, в государстве хоть какая сфера, в которой можно было бы управлять без большого знания и опыта?

Без помощи наук невозможно достичь и красноречия, которое имеет большое значение в руководстве людскими делами.

Именно вся деятельность, весь круг обязанностей государей и сво­дится прежде всего к тому, чтобы нести благополучие гражданам, спо­собствовать благосостоянию людей. И в этом их истинная слава. <...>

Глава V. Государю больше всего нужна справедливость — са­мая прекрасная из всех добродетелей.

Во всех своих действиях государь должен поступать так, чтобы вся его жизнь представляла собой изящную гармонию добродетелей. И мне кажется, что справедливости здесь принадлежит первое место. Ведь того, кто наделен ею, именно поэтому и называют хорошим и по-Рядочным человеком. Справедливость сводится главным образом к

Раздел II

тому, чтобы никто не терпел вреда, но наоборот, тот, кто нуждается в помощи, быстро получал ее. Это человеческое общество, мир и спокой­ствие между людьми всех сословий будет сохранено максимально, если каждый получит возможность быть целым и невредимым, и счастье од­них не будет строиться на несчастии других. Ведь те, кто всячески стре­мится к накоплению богатств, кто тратит их на возведение дорогих строений или же шикарную жизнь со всеми удовольствиями и хвастли­вую манифестацию своей роскоши, не так уж легко могут удержаться от нанесения обиды и часто запускают жадные руки в имущество тех, кто им подчиняется. Жадность, которая стремится заполучить как можно больше, увлекает слепые человеческие умы на чужое добро и превраща­ет то, что добыто трудом других, в свою собственность. Итак, человек, забыв о всякой человечности, вырождается в дикого зверя и свирепо рвет человеческое общество, в котором все взаимно связаны.

От такой чумы государю нужно быть как можно дальше. И он дол­жен не только удерживать себя от нанесения обиды другим, но также сдерживать алчность своих прокураторов, которые ведают его имуще­ством и ведут его дела. Ведь если тот, кто может, все же не препятствует совершению несправедливости, то он виноват в такой же степени, как если бы грабил имущество граждан и опустошал их богатства.

Государю не подобает поддаваться чувству любви или ненависти к кому-либо, если нужно действовать быстро и настойчиво, чтобы за­щитить более слабых от несправедливости.

Он должен сознавать, что рожден не для собственного блага. Все богатства, которыми он располагает, ему следует обращать на благо об­щества и государства.

Известны многие из всех веков, кто славится и ныне этими каче­ствами справедливости. Ради благополучия отечества они жертвовали своим состоянием. Они считали, что их богатства не останутся нетро­нутыми, если будет утрачено государство. Цицерон вполне заслужен­но называет глупым того, кто, потеряв государство, думает сохранить свои садки. Ведь только целостность государства обеспечивает целост­ность всего частного имущества. И если ты предал государственное, то ты ничего не сохранишь и своего.

Цицерон считает, что самым мудрым и достойным большой по­хвалы является тот, кто ради блага родины, ради благополучия и про­цветания государства без колебаний идет навстречу и сознательно 122

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

подвергает себя самому большому и самому опасному риску. Из всех связей ни одна не является столь близкой и дорогой, чем связь с госу­дарством. Вот почему многие ради блага отчизны не останавливались даже перед тем, чтобы подвергнуть себя смертельной опасности.

Большой похвалы в справедливости достоин тот, кто хранит незыб­лемость установлений и законов отечества и, поскольку в них заложено благо государства, не позволяет никакому лиходею нарушать их.

Но прежде всего следует охранять те законы, которые обеспечива­ют в государстве всеобщее спокойствие, скрепленное этими законами, словно нитями, и всеми одобренное ради того, чтобы каждый жил тихо и мирно, безо всякого страха перед опасностью. Ведь там, где от­пущена узда для неистовства людей настолько, что одни безнаказанно совершают над другими все, что им вздумается, то это уже не госу­дарство, не общество, а шайка разбойников или какая-то живодерня, где каждый грызет каждого.

Не меньше он должен заботиться и о том, чтобы среди людей соблю­далось доверие, которое некоторые мудрецы вполне правильно называли фундаментом справедливости. Никогда не сможет утвердиться прочный мир и прочное общество среди тех людей, которые не соблюдают посто­янства в своих словах и делах и, проворно работая языком, нисколько не заботятся о том, что к нему нужно присоединить еше и доверие....

Артемий Послание Артемия к Сымону Будному¹

Взлюбленне Господем, и нераскаяным дарованием его и званию Божию спричасниче всем, любящим явление его, обогащеный наивы-шим смислом и разумом, наипаче же украшеный добрым обычаем, господине Симоне, врховному сименый!

Разве аше не веру суетну и втце благодать Божиа приати изволи-ши, и начало премудрости хотением любосластным покриеши, и в первем чине разума взвысив ум свой по внешних любомудрьцех свршение взнепщуеши, еже да не будет пострадати всем боголюби-

 

' Русская историческая библиотека. Т.4. Памятники полемической литературы в Западной Руси. Кн. 1., СПб., 1878. С.1423-1432. Обработка А.А. Козела.

 

 

Раздел II

вым? Аше бо он, иже яко река наполнивыйся мудрости, не подобен началу конец показати, коль паче иже многою мерою от оного остаю-щим, ниже бо прежде того, или потом обретеся тако упремудрен по сведительству Божию о нем, якоже некоему от святых плачющу глаго-лати: иже рачитель, рече, премудрости рачитель быст блудницам. По­неже аще и добре и целомудрене кроме презорлива разума смотрищи, всяко узриши в писаниих глубину мыслей святых, яко премудрости путешествию нет конца, понеже премудрость истинная сам есть Бог. Себе о и сами святии оскудни мнятся к совршению тоя, присноже по предспеянию лучшему прилагаему отчасти разумевающе последуют, дондеже сединятся Богови, кждо в чину службы своея. Сего ради гла­голет: никтоже да хвалится человек сии, не бо, рече, века сего премуд­рость глаголем, но иже в таинстве Божиим скровенну. И аще тайна глаголется, тайна всяко скровенна есть от века и от родов, темже и не­изреченна есть. Не в словеси бо, рече, царствие Божие, но в силе под­вига противу дух злобных, яже под небесем.

А иже глаголют, яко мощно всем в словесех изявити евангельскую тайну таковии мнятся некако до 3-го небесе превзыйти. И увидеша бо, ниже разумеша, в тме ходят мнениа словесы точию препирающеся, всего же добродейства, иже в дворе Христове служимаго пусты, убози суще, богатства приобретение непщующе самозаконную лесть имети. Но убо простым и ненаученым от таковых заблужений ятом быти, ничтоже дивно. А иже разум вящший имея и сему светскому учению последующе, мню не без искуса быти злых, иже хитрость словес ко прелщению простых людий приемшу. Искус злых или чаша, яже в руце Господни вина нерастворенна, и растворяема человеколюбием, здешним мучением в обращение приводяще, или дрождие будущиа муки, яже пити имут вси непокаряющиеся истинне, но благоволявше в неправде, якоже и сам писавый сам сиа глаголет: суди суд мой и избави мя. Рекше: покажи мя зде, и избави мя будудущаго. В аде бо, рече, кто исповест ти ся. Еже и бысть.

Сиа, взлюбленный брате, да не помыслиши инако некако писати ми ку вашей милости, разве яко от любве подвизаем, надеяся благо­нравию твоему, еда како Богу поспешествующу общую ползу приоб-рящем. Всяко бо даяние света разумнаго же и чювственнаго низпосылается, молитвами Богородица и всех святых благоугодив-ших ему. Аминь.

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

И еще за тым просим вашу любовь, абы есте на основании сем назидали злато, и сребро, и камение честно, сиречь добрые книги дру-ковали, рекше — кгрунтовныи, который всем христианом пожиточ-нии, и вам самем нешкодныи, а не дрова, ниже сено, ни солому новых наук, противныя Божий церкви, яже приводят ненаказанных не на воздержание, свободу обещавающая, а раби творяще их тлению света сего, нежели Бога любити, принуждающих телесныа похоти, нежели душевныя дарованиа предпочитати, подкрадающая удобства ради чювственных немощей. Занеже таковыи книжки маловременныи яко­же ново насташа, сице скоро и потребягся; аще и на время попущают-ся подобно тыкве Иоанине, яже обнощ взрасте и обнощ погибе.

От бывших не токмо настоящая, но и будущая смыслении разу-мевают. Быша бо многа такова и преже нас, и на многа время протя-гошася, обаче Божиим мановением упразднишася. Видех бо, рече, нечестиваго превзнешшася и выся щася яко кедры Ливану. Мимои-дох, и се не бе взыскано же, и место его не обретеся. Таковому суду вси противници подлежат, якоже словес истинна показует. Аминь.

Дай, Боже, не токмо тобе, но и всем, оставившим темныя пути неправых наук, светом правды озаритися и отторгнутись родившагося на широте поля в темности нощней, которой вдою не омыт и пелена­ми не повит, и солнце не восиа нан, возрасту же его мир весь радует­ся. Разумеай да разумеет!

Пошли некотории црским путем, потом мнози от них уклониша-ся налево, неции же напротив онех, от рвениа идуще на правицу кло-нилися, и на той же стране с первыми обретошася и изветом деснаго свращениа велми далече от праваго пути заблудиша, во всем лесе ищуще по своему угодию взбраненнаго древа, и прочее.

Разумно будет твоей милости. Днесь уже не распросиш, твоя ми­лость, листы своими и пред тым устне говорил еси, отписати ми до твоей милости, которыя речи вашей церкви сподобалися нам. А мы, боячися Бога, не смеем церковию именовати сонмиц ваших. Вемы бо святую сборную апостолскую церков, в которую Дух Святый глаголал пророки, и святый апостоли научили, и богоноснии отци потверди-ли, от единаго и того же Святаго просветившеся Духа животворящаго, которая држит преданна святых, пачеже самого Святаго Духа законо­положение, цела и невредна, от начала и доныне сгласно, от восток слнечных даже и до запад в всей поднебесней, идеже сбор православ-

Раздел II

ных христиан сбирается. А в ваших богопротивных соимицах немаш ни единого сгласиа, окром мясоядениа и еже не имети поста по уставу церковному, по реченному: имже Бог чрево. Вся же наука ваша — руга-тися церкви Христове и истинным христианом. Для того мнози не кто-му Люторы, но ругатели прозывают вас, бо всем вы божественному священно действу церковному ругаетеся, яко жиды и вси безбожный еретици. И таковыя злыя науки држачи, еще христианы ся именовати смеете. Мы же нетокмо Люторов самых, но и именующих их христиа­ны, и тых за правдивых христиан не личим, котории разум снедоша смертную трутизну ругателских наук, начеже еретических. Затым аще и велику силу Божиа слова снедают, не на лепшее, но на горшее устраяет-ся им, не от силы слова, но от нездравиа приемлющих е.

А для чего же мушу писати теперь?

Бо и пред тым писал есмы немного до твоей милости, и на то ми не отписал еси. А ныне, слышу, и святых писаниа, котории Духом Святым писали, отметаете. Како можете от наших глагол или писаниа ползоватися?

Единачеже, призвав Бога на помощ, начали есмо писати, глядячи на книгу «Оглашениа» твоего. Патрпи мало, и узреши, в чем криется в нас лжеименитый разум антихристова лицемерна, котории вносятся на всякаго глаголемаго Бога или святилища.

А иже твоя милость пишеш, великаго светилника церковнаго свя-таго Иоана Дамаскина лгарем нарицая его, и якобы впад в человеко-образников ересь, того жадным обычаем перевести не можеш. Аще бо и едино от святых богословных его сложений принесем, абие заградит уста еретик! Глаголет бо: «негде сице не описуем божества»!

Не лжете, слепии! Просто бо и невидимо и незрително есть, но плоти подобие истинно вплотившася написую, и верую, покланяюся, и прочая. Что же аще книгу его святаго списаниа откажем, ниже уст взможете отворити! Не убоялся еси Духа Святаго глаголюща: погубит Господь вся глаголющая льжу на праведнаго, безаконоанине горды­нею уничижением.

Прошу, твою милость, господина моего, если еще несвршение жи-довствуеши, престани. Ругался церквам Божиам, и прииди, покайся к Богу, оставив, пачеже оплевав плевелосеятеля еретическая учениа гор­дых человек, темное изобретение на погибель душам приемлющим сиа.

L

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

О святых же и честных иконах, коториа приала церков Христова, на твою «Катихисию» писали есмо оказуючи достаточне.

А што поведаеш: таковии же уста имут и не глаголют, якоже язы-ческиа, на то оказуем единем словом ныне, а потом ширей, если Гос­подь всхощет. Слыши убо! Книги Еллинскиа чаровныи лжигали при апостолех, а тожде в них паргамен и чернило, в нихже сложивше цены их обретоша пять тем сребра. И ныне, понеже тогда таково бысть, убо и нам ли по вашему разуму своя христианскиа книги сжигати, якоже и иконы заровно с языческими идолы личите, бо тоеже писано в кни­гах, что и на иконах маловано.

Вопрос: Пытал еси о том, для чего повстали многи ереси, якоже и ныне прозываемый Люторы, котории многа учат чюжда обычая хрис­тианскиа церкви, еже начала приат преданна писанная же и неписан-ная святыми апостолы и богоносными отци.

Ответ: Добре, занеже от ненавидящих Сиона начало пытаниа учинил еси, рекше — противящихся дому Господа Бога нашего, еже есть церкви, яже столп и утвержение истинне исповедуемо. Велико есть благочестиа таинство, якоже рече божественный апостол: Бог яви-ся в плоти, оправдася в Дусе, явлен бысть ангелом, проповедан бысть в языцех, и уверися в мире, внесеся в славе. Си главизна тайны смот-рениа Спасова, еже по нас вчеловечениа его.

Але подобно было тобе от наученых, пачеже от богонаученых, а не от нашего лишениа в таковых речах просвещатися. Мы бо и сами в таковое свршение не пришли есмо, еже бы иных научати, но ниже во учимых ключимое имамы, якоже достоит устроение. Аще бо иже в псалтыры отврзаяй гадание присно моляшеся Господеви глаголя: на-стави мя на истинну твою, и научи мя. Овгдаже: настави мя на путь твой, и пойду в истине твоей. Иногда же: открый очи мои, да разумею чюдеса от закона твоего; пришлец аз есм на земли, не скрий от мене заповеди твоя, понеже взлюби душа моя желати судьбы твоя на всяко время. И паки: скажи ми, Господи путь, в оньже пойду. Яко к тебе от всякиа печали житейскиа взя же душу мою. Та же и неразуме глаго-лющаго в нем, яко вси путие Господни милость и истинна, обаче не преста моляся: стопы моя направи по словеси твоему, и прочая.

Коль паче мы страстнии и ненаучении, требуем наставлениа на истинное слово по учащаго человека разуму и на всяку истинну на-ставляющаго, да управлен будет путь наш по воли Божий, по уму же и

Раздел II

слову и диянию. Рече бо самая истинна, яко без мене не можете тво-рити ничетоже. Подобно и апостолу глаголющу: не бо доволны есмы о сбе помыслити что, яко от себе, но доволство наше от Бога, иже удо-волствова нас писменом, яже на таблицах камяных, якоже и нынеш­ний лжеучители суесловят, по духу, якобы взможно было писати на сердцах верных, ради незабытныа памяти. Прирожением бо последует учению забыт и прелесть. Того ради писмя. Рече, умрщвляет, а дух живит. Что же ест незабываемая итиннаго разума память, от самого Господа навыкнем, рекшаго: научитеся от мене самого, а не от писа-ниа токмо, зане кроток есм и смирен сердцем, и се есть дверь овцам, еюже ходят деянием и исходят видением приступающий к нему не двояким, но правым сердцем, и на пажитех живоносных упасутся. Вси же, рече елици приидоша сами, рекше — иными дверми, а не от мене послани, татие суще и разбойници. А якоже сему сподобитися можем? Да бушем овца стада Христова. Не инако, но аще своего пас­тыря гласа послушаем, глаголющаго: аще любите мя, заповеди моя сблюдете, и аз умолю Отца, и иного утешителя даст вам, да будет с вами в веки, Дух истинный, егоже мир не может приати. И паки: име-яй заповеди моа, и сблюдая их, той ест любяй мя, а любяй мя взлюб-лен будет Отцем моим, а нелюбяй мя, словес моих не сблюдает, таковый лож ест, истинны в нем нест, сицевый часть лисовом, и гнез­да иже от небес спадшим птицам, в нихже человеки, и не имать где главы подклонити. Далече бо, есть, рече, от грешник спасение. Что ради? Всяко зане оправданий твоих не взыскаша.

Темже и мы, расмотряюще своего неприлежаниа ко всякой добро­детели, и многу леность, аще же глубину сведый неизмерыму безчис-леных сгрешений, (в нихже потопися несмысленый), таковаа же вспоминающу ми обличнику моему. На утрених и през целый день быен бывая судом свести, леняхся зело ко ответу, и различие на много отлагая. Писано бо есть: грешнику бо рече Бог: чему ты выповедаеш оправданна моя, и приимуеш закон мой през уста твои. Бо ты сам не­навидел еси науки. И отвргл еси словеса мои вспят, и прочая. Но по­ниже обретохом писано от святых отец, яко никтоже должен таити слово Божие для своего нерадениа, але исповедовати убо своя грехи, не сокривати же Божия истинны; глаголет бо апостол верховный Петр: готови бывайте ко ответу всякому вопрошающему вас слова; то же Па-вель ведатй повеле, како подобает единому комуждо отвещавати, наи­паче же в настоящем сем времени спящем нивы хранителем; паки: посея враг древле искореннаго плевелу, повставли бо днесь преже про-

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского клятых ересей обновители, якоже пси лающе синове неприазнины, на церков Христову возмущающе стадо его, волци суще, неции же и во образе пастырей внутр лакомую лисицу криюще нехуде и сии губяще люди Господня, о нихже рече Павель: враги креста Христова, им же кончина погибель, имже Бог чрево, и слава студ их, иже земная мудр­ствующе, и дом Божий дом купли творяще, именем точию разньству-юще от еретик, едино же изволение имуще, славы бо ради человеческия и сквернаго прибытка вся творят и глаголют.

Сымон БУДНЫЙ О светской власти¹

Из «посвящения...»

Прежде всего следует остерегаться, чтобы зависть, ссора или ка­кое-либо другое чувство не довели нас до вспыльчивости, ибо пра­вильна та мысль, хотя и философская, что чувства мешают суждению (affektus officiunt iudicio). Такие чувства все мы порицаем, но, надо ска­зать правду, редко кто их может сдержать. Лютер и его приверженцы порицали их у папы и его льстецов; но сами вели себя не лучше про­тив Цвингли, Эхолампадиуса и его учеников, когда обзывали их причас­тниками (sacramentarzami), мечтателями-утопистами (zswermerami), ослами, собаками и другими недостойными словами; и, что еще хуже, Лютер осудил их как еретиков. Хотя они по обоюдному согласию на си­нодах несколько раз высказывались за то, чтобы считать друг друга брать­ями и это письменно подтверждали, однако эти обещания и писания долго не продержались: вскоре Лютер со своими приверженцами осудил этих благочестивых людей как недостойных звания братьев. Так, в споре недостойно поступил этот святой муж, который обладал от бога таким большим дарованием, что лично разоблачил папу и его заблуждения.

<...> А что делали милые цвинглиане? Оказавшись правыми в своем споре с Лютером и его учениками, они вели себя добропоря­дочно, тихо, терпеливо до тех пор, пока не затеяли спора с катабапти-стами (catobartistos) относительно второго причастия, проявив при этом еще большую жестокость. Последние вследствие своей неотесан-

¹ Из истории философской и общественно-политической мысли Бе­лоруссии. Избранные произведения XVI—нач.XIX в. Мн., 1962. С.69—70.

5 3ак. 2314 129

Раздел II

ности не смогли подкрепить свои взгляды священным писанием; цвинглиане же стали приносить их в жертву Нептуну и расправляться с ними путем различных видов казни. Таким же в дальнейшем ока­зался и Кальвин, муж высокообразованный и в личной жизни очень скромный. Он порицал жестокость как папы, так и лютеран, но сам не был свободен от того, что порицал у других: Мигеля Сервета он осу­дил как еретика за то, что тот писал и выступал против троичности бога, и подстрекнул женевские власти к тому, чтобы сжечь его.

Приверженцы Сервета были злы на Кальвина за это (правда, им не за что было его благодарить) и прозвали его вторым папой. Но сами они, как только всемогущий бог дал им возможность укрепиться че­рез некоего Паруту в Моравии, нашего милого Гжегожа Павла в Польше и Франтишка Давида в Венгрии, взялись за то же самое, в чем упрекали Кальвина. Они напустились на нас и на науку, которую мы исповедуем, с язвительными писаниями и даже осудили нас как ере­тиков. Если бы у них была сила, они нас совсем бы сжили с этого света и изгнали из этого государства. Если кто сомневается, пусть чи­тает книги Петра из Гонендза, которые он издал против нас накануне своей смерти (где нас называет эбионитами), и там увидит, что я не ошибаюсь и не клевещу.

<...> Следовало бы, чтобы у нас уже была свобода говорить о бо­жественных делах не только ученым, но и простым людям, не только учителям, но и ученикам, не только пастырям, но и овечкам или слу­шателям, не только богатым, но и бедным—лишь бы правильно (как пишет апостол); следует, чтобы во всех наших церковных собраниях (zborzech) была свобода говорить о святых делах, о делах спасения, знание которых необходимо всем верующим. А ведь была такая сво­бода в той израильской общине, а затем и в христианской.

<...> Где нет этой свободы, там еще господствует если не папство, то папское рабство.

<...>Посмотрим, есть ли эта свобода у нас в общине. Если гово­рить правду, то я ее совершенно не вижу. Это не требует доказательств и ясно видно на примере той свободы, которую мы имеем по вопросу власти (urzedu]: может ли верующий занимать должность или не мо­жет. После того как двое или трое между собой постановили, что на основании книг Петра Гезка из Гонендза это недопустимо, они уже не прислушиваются ни к чьим советам (будь то пророк или апостол) и

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

не допускают к причастию тех, кто понимает иначе. Они изгоняют их со своих собраний, не доказав ошибочности взглядов (сторонников светской власти).

Василий ТЯПИНСКИЙ Предисловие к Евангелию¹

Василий Тяпинский зацной монархии Словенской, а злаща

богобойным, ласка и покой от бога отца и пана

нашего Исуса Христа.

Рад покажу мою веру, которую маю, а злаща народу своему рус-кому. Тые ее оным давним веком славною предков своих умеетнос-тыо, покорне, яко довнимаю, потвердять, а естли ест, в чом блудна, оны то поправят. Ведьже держу же не иначей, одно з евангелии, от бога через Христа пана и его апостолов поданое, которая есть сума за­кону божиего, которая з словенского абы им теж и их власным езы-ком руским в друку вышла.

И о тое маючи пана на помочи, не смысленым або красомовным выводом, не залецаными ани часу угажаючими словы, але яко спри-язливый, простый а щирий правдиве, верне а отвористе з зычливости ку моей отчизне, — поневаж, которым бы то властней учинити при-стоело, митрополитове, владыки и нихто з учоных через так многий час не хотели, — з убогое своее маетности народу моему услугую, на которой и теж при ней и на именечку, хотя ж то было невеликое вжо дле накладу, а злаща книг старих, давних на розных и неблизких мес-ца доставаючи, надто еще в минулые лета тяжкие дороги, дле друку и потреб, тому належачих, подымаючи, а праве все до того зачинаючи знову, ач вельмим стол, ведьже предсе и должачисе.

И бы ми теж, — ижем то не влох, не немець або не доктор и ния-кий постановеный межи попы, але з чого бы мели пана з выкриканем Фалити и радоватсе, же з их з посредку русин их им своей Руси услу-гуючий, — бы ми, мовлю, яко то призвоито бываеть, и такою невдяч-

¹ Из истории философской и общественно-политической мысли Бела­руси. Избранные произведения ХУ1-нач.Х1Х в. Мн., 1962. С.87-91. Текст оригинальный, шрифт современный.

Раздел II

ностью, взгардою, а некоторые, вместо помочи або дяки, и зазростью платити хотели. Не одно ми тое все для моее повинности и ку ним зычливости не ест прикро, але и овшем за ласкою пана бога, вдячно, стареючися о их збавенное а, наостаток, учьстивое и зацное хут и уп-реимосто сердца моего им показоват и то ку фале божией кончить.

Вжо бо а еще хотя ж то не без большое трудности пришло, ижь двема езыкы зараз, и словенским и при нем тут жо руским, а то на­больший словенским, а злаща слово от слова так, яко они вси везде во всих своих церквах чтут и мают; не одно для лепшое их вери, же се не новое што, але их же властное им подает, але теж и для лепшого им розсудку, надто и для их самих цвичения, в том не леда учоном езыку словенском евангелия, — писания святого Матфея и святого Марка и початок Луки, — есть в той убогой моей друкарни от мене им выдру-ковано.

До чого абы первей сами и их детки смыслы свои неяко готовали, острили и в вере прицвичали, тым часом тот катехисис, а которий зда-нем своим, яко довнимаю за речисте потребную, естли не зараз, вжды з своим часом узнают, им вперед подаю. Ова их охотными и хутли-выми ку можнейшим наукам в слове своем, ку статочному розсудку и ку уместности пан учинить и взбудить. А то не без великое се потребы чинит, тая бо тепер межи ними яко устала, яко загинула. Обачиване речей жалосных кгвалтом слова до уст гонит.

Бо а хто богобойный не задержить, на такую казнь божию гледе-чи, хто бы не мусил плакати, видечи так великих княжат, таких панов значных, так много деток невинных, мужов з жонами в таком зацном руском, а злаща перед тым довстипном, учоном народе езыка своего славнаго занедбане а просто взгарду, с которое за покаранем панским оная ясная их в слове божьем мудрость, а которая им была, праве, яко врожоная, гды от них отишла, на ее местьце натыхмест такая оплака-ная неумеетность пришла, же вжо некоторие и писмом се своим, а зла­ща в слове божием встыдают. А наостаток, што может быти жалоснейшая, што шкарадша, иж и тые, што се межи ними зовут ду­ховными и учители, смеле мовлю, намней его не вмеют, намней его вырозуменя не знают, ани се в нем цвичат, але и ани школы ку науце его нигде не мают, зачим в полские або в иные писма за такою нево­лею немало и у себе и дети не без встыду своего, бы се одно почули, немалого заправуют.

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

Тут бых я им, ихже хоть одного з мнозства личбы оных словян — Иоана або Григория, — которых дле великое не толко в своем, але теж и в розных языках науки и для вдячное их вымовы аж золотоустыми звали, бы были живы, рад их взял собе за причинцу до них в том, а наостаток за светка им тое речи. Естли б бо тепер были, заисте зуметь бы се мусели, видечи, яко окраса и оздоба народу их в потомстве их отнята а просто загинула, которим о як же бы потреба се старет о ули-товане самих над собою! Гды бо бы, не рекучи, в часы давние посмот­рели, яко то был зацный, славный, острий, довстипный народ их в умеетности и яко многокрот посторонние учоные народы их мудрость мусели похвалят и овшем се от них учит.

Але бы хот самое писмо свое, тетраевангелия и апостола словен­ского, которое, могу мовит, перед тисечею лет от некоторого з словян выложено, а которое не одно в их, але и по всех церквах сербских, московских, волоских, булгарских, харвацких и иных чтут, уважали. Исте, хто бы хотел а умел тот выклад чести, обачил бы, иж целевал, а снат и за собою оставил.

Тот муж, наш милый Словении, латынских и иных толмачов яко властне слова з греческого выкладал, иж трудно зразуметь, чи болш греческий або словенский езык умел. И бы не было большь, тогды и оттуль досыть знак немалый маем, як пред тым словяне, которым а што может быть прироженшого, одно не Рус, был люд довстипный; а естли бы пак еще се короткости не фолкговало, а злаща бы были в чи-танью писмь своих оних беглайшими, то есть небы се неплонно им приводило.

Вы были, мовлю, што се там пишет паметниками о их довстипе и острости, якие оны синоды з папою римским и з иными памети год­ные мевали, яко мнозства людей к вере з блудов выдвигали и яко в розмаитых езыках учеными были, к тому яко живот светобливый вели, яко теж межи собою злых и фалшивых в вере братов знашали, лечили, направляли; яко зась учителей своих, водле науки слова бо-жего, светобливым малженством от иных отделили и их, тым оздобе-ных, всим народом и верам и понине ку прикладу праве яко свечу, чистостю малженства светячую, были показали. Было бы што заисте широце о них вьписоват, але толко один явный, ясный а вечное паме­ти годный приклад их припомню а которий без писма всим ведомый, значный а праве видомый есть. Яко они дле так великое светобливос-

Раздел II

ти своее мимо иных таким гойным даром были от пана оздобени, же не рекучи мимо папу римского, але и мимо оных часов наученших народов в Либии, в Антиохии, в Пентаполии, Сыцылии, в Месопота­мии, в Палестине, в Финицыи и инде. Яко то и на око бы се усмотре-ти могло и у нам недалеких влохов, немцев, поляков, французов, ганкликов, гишпанов а, коротко мовечи, над всих на свете християнс-ких народов, в слове божьем прозревши, сами одни толко того были доказали, же подлуг науки апостольское своим влосным езыком от так давного часу слово боже выложили и мели, и нам зоставили, в чом иные вси народы их прикладом ледве се аж за тых наших веков оба-чили и до того — и то не без малого забуреня и ображеня — пришли, же слово божее з латинских и иных писмь своим теж езыком приро-жоным переклада™ и читати почали.

Але дал бы то пан, ижбы вы каждый от себе, о зацные Панове, ко-тори есте той речи якобы отцами по таких фалебных предках своих позостали и на местьца их вступили, поневаж в том або жадное помо­чи люцкое дле греху нет, або толко вы сами тому з милости ку отчиз­не вашой помочи бысте могли, гдыж простота человека бедного, посполитого на вас очи завжды удавала и удает и за вами идет.

В тую потребу отчизны вашое, в простоту грубую, про недостаток науки братии вашое прикладом своим милосерным, если есть што ми­лости братерское у вас, гдыж межи всими люцкостями ничего не ест так власного, а злашча богобойному человеку, яко улитоване, которим указуем по собе неякое подобенство добротливости божее, а, нако-нець, дле заплаты собе от пана вечное, тому народу вашому, неумест­ностью заводеному и утрапеному, допомагаючи, митрополита вашого, владык и учителей ваших до того прозбами вашими вели, жебы не подкупов, не посулов дле поседаня столиць один перед другим, не до живетей и привильев, один над другого обварованейших, але слова ! божего сами се учили и других з маетностей и именей, от ваших пред­ков им не на марнотрацства, не на строи што такого, але дле наук на-даных. Ова бы ку науце, — леч не такой, яко тепер на вечный свой встыд толко прочести и то ледво в своем езыку не болшь учатсе, — школы заложи™ и науку слова божего, от так много лет занедбаную, i выдвигнути братьи вашой хотели и усиловали, которих я не одному \ которому, але всим из с тою потребою отчизны вашое богопойныи пилности, ростропности и верности поручаю и зоставую, просечи 134

Период Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтского

пана, абых был готов, если она до конца згинет, з нею згинут, або, если через вашь ретунок будет выдвигнена, з вами и з нею выбринуть.

А тут вжо конець речи моей чиню, которую замыкаючи, и то в жалости моей мовлю, — если на тот час за нашю невдячность мило­сердья бы божего не было, тую казнь от нас отделити. Злаща тепер на око видим, иж везде вси речи злыми розсудками так суть попсованы, иж не может быть ничего так добре поведено, на што бы потвар не могла быть учинена, ани теж жадин от того, чого се раз хватит, отсту­пит яе хочет, абы се не здал в чом поблудит.

Еще теж, ижь посполите бывает, же живого человека в дарех, а злаща своего або собе знаемого, люди скромне и без образы зносит не могут. Прото абых и при правдивой повести зостал и злого мниманя ушол, не мовлю всих, але таких ни усилною прозбою, ни пленным забеганем, ани лагодными и прибавляючими доводы спирати хочу, але, учинивши повинности своей досыть, мусим до маестату божего отозватсе, перед которим вси стати мусим. А в том ничего не вонть-пим, же оный справедливый судя речь нашу пофалит, хотя ее так не­приятели взгаржають и выклидают.

А тепер побожного читолника дле Христа просим, естли мнимает в нас быть што выступного або з стороны науки, або з стороны нас, абы того не приписовал нашой злости, але люцкой кревкости а не­уместности а ижбы дле Христа отпустил. А естли ж тая речь ест не мала, в которой нам вину дает, нехай нас не соромотит, але нас нехай в том християнске напоминает, бо естосмы готови изь Иоаном Крес­тителем здробнети, абы пан Христос рос.

Наостаток, всих побожных дле Христа просим, абы жадное васни не мели против тым, которие нас щипанемь, огижанем преследуют, або ижбы изь Ияковом або Иоаном не жадали спущеня огня з неба дле забореня господы и месца у них слову божему, и овшем водле на­уки христовое, нехай им всего добра зычат, а з нами нехай за них пана бога просят, абы се упамятали а збавени были и избы сами собе не зазрели так великое ласки божее, з их же имь достойностью и зацнос-тью зачинаючое.

Аминь.

Преступство, егда есть слова, молчати...

Симеон Полоцкий

Здравствуй, труд мой великий,

логики новая слава,

Народу родному, юным ученым,

я посвящаю тебя...

Выше всего на земле логики

сила и слава:

Всем и повсюду нужна, как

океану вода,

В недра наук, словно луч,

вечно они проникают,

Ум наш ведет за собой — мудрый

и твердый союзник.

Георгий Конисский

Ш РАЗДЕЛ III.