Неполный Пис Д. Ц., или Руминация как искусство

 

Руминация.

До сей поры этот емкий и милый термин пылился в глуши ветеринарно‑сельскохозяйственных справочников, даже не подозревая о своем блестящем литературном, научном и философском будущем.

Но теперь, учитывая качественность этого словечка и его способность охарактеризовать целые течения и направления в литературе, искусстве, науке, – ему явно обеспечена долгая и счастливая жизнь.

Ведь все потихоньку руминируют (предаются руминации). Руминируют политики и журналисты, эстеты‑модельеры и ассенизаторы, гламурщицы и скинхеды. И прочая, прочая, прочая.

Все ходят по двадцать пятому кругу. Заново отрыгиваются уже давно пережеванные и подзабытые лозунги, моды, тенденции, отрыгиваются и жуются заново.

Иные руминируют азартно, иные угрюмо, иные превратили руминацию в сладостный процесс, смахивающий на самоцель, иные руминируют от беспросветицы и отчаяния, так как действительно нового и свежего в нашей жизни (во всех ее областях) маловато.

Информационная руминация является основной и самой характерной проблемой отечественных конных журналов.

Они уже все поняли про себя – и обреченно предаются этому занятию. (Подпадая под категорию «унылых руминантов».)

Впрочем, у волов, овец и других т. н. «жвачных» – процесс руминации, в соответствии с данными науки, возможен лишь однажды. Редкое жвачное ухитряется вернуть пережеванное дважды из желудка обратно в рот – в третий раз.

А у конной прессы получается.

 

Русская конная пресса превратила руминацию практически в искусство, пережевывая старенькие темы, заглатывая, отрыгивая их, снова пережевывая и снова заглатывая и снова отрыгивая – и так до полной бесконечности.

Процесс практически волшебный. Посмотрите конные журнальчики.

Все повторяется и повторяется, все ходит по пробитым глубоким колеям.

Одни и те же темы, одни и те же лица.

Интервью с какой‑нибудь пожилой садисткой… Результаты скачек… Протухшие советы по сто пятому разу – как дернуть за ротик, как укольчик сделать, какой толщины тетеньку посадить на пони, как развесить уздечки в амуничнике и как лучше расставить крашеные палочки. Все одно и то же. По сто пятому кругу.

 

Но!

Русской прессе, надо сказать, еще повезло.

Русские конные журналы руминируют темы и их интерпретации всего по третьему‑пятому разу, так как русская конная пресса сравнительно молода.

Есть, правда, гордый хранитель совковых традиций – журнал «Коневодздво и конный спорд», древний, замшелый и сильно заросший поганками, но этот журнал побаивается дневного света и таится только где‑то в мрачно‑навозных недрах ВНИИК… Читать его выдают только своим и только в специальном помещении, так как при попадании дневного света на страницы буквы начинают исчезать.

Говорят, для ритуального чтения этого журнала руководство ФКСР – даже специально закупило в Гамбурге кабинку, которая долго служила в стрип‑клубе для уединенной мастурбации.

Но «Коневодздво и конный спорд» – журнал особый. Не массовый. Три экземпляра.

Прочая конная пресса пасется на глянцевых искусственных лужайках конноспортивного примитивизма и оглушительно срыгивает темы годовалой давности, чтобы, чавкая, прожевать их снова.

Правда… добавились артистки. Артистки жеманно блеют о любви к лошадкам.

Дизайнеры конных журналов России, обреченные каждой артистке делать Фотошопом липосакцию третьей степени, скрипят зубами, но звука срыгивания и последующей руминации заглушить все равно не могут. Но «интересную» нотку добавляют.

В общем – симфония.

Иногда, конечно, прорываются какие‑то совсем уж искрометные дуры с совсем уж неистовыми глупостями, но это – приятная редкость. Артистка нынче пошла однотипная, скучная. Учитывая, что артисток, готовых рассматривать лошадь как ингредиент престижного досуга, – всего‑то штук пять, то их ждет та же грустная участь.

И их скоро начнут срыгивать и пережевывать по новой.

Артистки, впрочем, кокетничая, и не скрывают готовности быть срыгнутыми.

 

Но это русские журналы… здесь все еще не так трагично.

А на Западе, где конная пресса раз в пять постарше русской, – совсем беда.

Там темы уже пошли на двадцать шестой – двадцать седьмой круг.

Такой же руминационный мрак наблюдается и в конной литературе.

 

Недавний бестселлер кривоносого человечка в огромной‑огромной «даунке», обладателя красивой фамилии ПИС – типовой, идеальный образчик руминации.

Человечек в огромной «даунке» учит «понимать лошадь».

Делает он это очень забавно. Ему, конечно, надо было вовремя податься в бармены – он прославился бы коктейлями.

Дружище ПИС, посверливая малюсенькими глазками с глянцевых страниц, – варганит удивительный коктейль из четырех компонентов.

Компоненты:

1. 75 % – самый примитивный спорт с уклоном в банальное «попокатание» для дам и женщин.

2. 20 % – вульгаризированное НХ, совсем уж бесстыже ориентированное на «пользователя», которому «ну очень страшно», но которого мучает промежностноягодичный зуд и очень хочется кататься.

3. 3 % – безответственный легкий шаманизм, основанный на полном незнании и непонимании лошади, на исключительном презрении к анатомии и физиологии лошади и на исключительной глупости лохов, которые будут читать книжку, затаив дыхание.

4. 2 % – феноменальное лицемерие.

 

По этому списочку легко заметить, что старина ПИС – настоящий гурман.

Ведь он пережевывает то, что срыгнул не сам! Но делает это очень старательно. Единственное, что он добавил от себя (процесс вторичного пережевывания это допускает), – так это фермент феноменального лицемерия. Вторичный пищевой ком от добавления этого фермента благоуханнее не стал, но приобрел временную мягкость.

Этот фермент лицемерия и есть непосредственно новация самого ПИСа.

 

Кстати, ничего обидного в этих строчках нет! В Западной Африке уважаемым гостям примерно так и готовят главное блюдо – тщательно пережевывая бетель и еще какую‑то гадость и сплевывая «пережев» в огромную миску, которая украшается зеленью и подается гостю.

Делают это, правда, очень увесистые афро‑африканские дамы в рельефном татуаже и нагие.

Наш дружок ПИС взял на себя, по сути, именно эту роль.

Сейчас поясню.

Все‑таки свербит в одном месте у человечества по «лошадиной» части.

Все‑таки стыдно. Горы лошадиных трупов, которые громоздят скачки, рысачьи бега, конкуры и троеборья, – не то чтобы очень беспокоят, но как‑то мрачат престижную забаву с ее за косом в аристократизм – верховую езду.

Как‑то вот уже не получается того чистого, беспримесного наслаждения от издевательств над лошадью, которое испытывали конники еще каких‑то пятнадцать лет назад.

Ощущения у «конников» теперь неприятные. Уж чего только ни делают, но лезет эта чертова правда про железо, про пытки, про избиения, про размолоченные спины… про многолетнюю ежедневную лошадиную муку.

 

(Меня, кстати, всегда поражало упрямство правды. Как она всегда отовсюду вылезает, как прорастает сквозь любые асфальты, под которые ее так любят закатывать! Как вылупливается сквозь скорлупы любой толщины!

Потрясающая штука.

Вот вранье – оно как‑то поскромнее. Ему два раза дадут по носу – и оно присмиревает, затихает, обиженно пришипившись. А правда, даже и с расквашенной рожей, заплеванная и убитая, трижды посаженная на кол и десятикратно распятая, – все равно не унимается.

И все равно побеждает.)

Сейчас основная масса цунами (правда о подлинных отношениях человека и лошади) еще не докатилась… Но она уже близко. Уже согнулись пляжные пальмочки и валятся кабинки. Уже срывает панамы и «даунки».

На конно‑пользовательском курорте – паника.

 

Естественно, лошадники сложа руки не сидят, а изобретают способы временного спасения.

Один из таких способов – это быстрое приготовление острых словесных соусов, которыми можно было бы приправить идеологически протухший конный спорт и попокатание.

И такой соус изобретается. Его легко определить – в нем словечки «понимание», «любовь», «контакт», «постижение лошади», «партнерство с лошадью», «единение с лошадью».

Все, по сути, остается тем же самым. Железо, шамбоны, побои, применение нейрокраниального шока для послушания, размозжение мышц спины, мартингалы, «даунки»… но добавляются словечки о «единении».

В чашу лошадиной крови наливается сиропчик.

Естественно, «чистая» попытка вступиться за скачки или дрессаж – будет столь же чистым «питекантропничанием». Не поймут.

Значит – добавляются словечки. Гнилая рожа конного спорта и попокатательства – макияжится…

 

Потому что им очень хочется. Хочется галопировать по полям, плюя на горящую от боли лошадиную спину, хочется врезать железом в ответ на попытку лошади возмутиться.

Хочется.

Адреналин. Спорт.

Но уже стыдно.

Поэтому появляются ПИСы.

С ПИСами хорошо. Уютно.

 

Можно делать все то же самое: избивать, рвать железом рот, уродовать спину, но при этом говорить слова про «понимание лошади».

 

Примечательно, что в книжке ПИСа – ни единого разумного слова о физиологии лошади.

И о том, что именно физиологические ощущения абсолютно первичны, и на них строится все. С любым живым существом отношения начинаются с того, делаешь ты ему больно – или нет.

Но об этом ни‑ни… Что вы, запретная тема!

Лучше поговорить о высоком. О любви и партнерстве.

В книжке ПИСа много предназначено, по идее, для сведения самой лошади.

Как она должна понимать всадника, как она должна его слушаться, как должна прыгать крашеные палочки.

Эта рефренная апелляция к самой лошади лоха‑читателя должна особенно прослезить.

Ему невдомек, что это для лошади прописана некая – «этика поведения на электрическом стуле».

 

Цитировать книгу бессмысленно – это, действительно, продукт с явными признаками неоднократной руминации, сдобренной диким лицемерием автора.

Простой пример (стр. 19): «Как дать лошади знать, что вы на ее стороне? Например, высвободите челку из‑под налобного ремня уздечки…»

Все прочее – выдержано именно в таком духе. И все очень сладенькое и скользкое.

Как говорили латиняне: «D. C.» (Dedeceo Cero), что означает, в буквальном переводе, текст «непристойно скользкий» – «Д. Ц.»

Но с модными проблесками, с репликами о лошадином настроении и прочем. И автора зовут ПИС.

То есть обыкновенный неполный ПИС Д. Ц.

 

Публикуется по: Nevzorov Haute Ecole. № 5 (2007)

 

 

Линда Теллингтон‑Банка

 

Есть предметы, наличие которых на некоем очень «почетном» месте – сразу наилучшим образом характеризует помещение, в котором они находятся.

 

Поясню:

К примеру, если в доме, на почетном месте, мы видим древний фолиант, микроскоп или скриниум, то сразу понимаем, что мы в жилище ученого.

Если видим наборы лаков, пудреницы и импортный конфекцион, то нет сомнений, мы оказались в обители гламурщицы‑куртизанки.

Унитаз в центре композиции тоже не оставляет никаких сомнений в предназначении и названии помещения.

Но если на самом почетном месте располагается старая пустая консервная банка, то нетрудно догадаться о том, что мы в логове дикарей, на острове Тамбукту или в мрачных уголках Эквадорской сельвы.

К примеру, у индейцев‑хиварос, прославленных мастерством художественной сушки человечьих голов.

Понятно, что хиваросы, привыкшие к вонючести и корявости основного продукта своей материальной культуры, впервые увидев банку, – были потрясены ее совершенством.

Ее блеск, ее гладкость, ее аккуратная печатная этикетка, конечно, должны были довести дикарей до экстаза, даруя ощущение, что они имеют дело с чем‑то божественным, с образчиком абсолютного совершенства.

 

Итак, банка как идол, как эталон или как предмет почитания – это верная примета и дикарского сознания, и самого примитивного уровня представлений о ценном и прекрасном.

 

Именно это, увы, и является характерным для «конского мира России», признанной святыней которого давно является книжка Линды Теллингтон‑Джонс – «Как правильно выбрать и воспитать лошадь».

Эту книжку стоит внимательнейшим образом отрецензировать даже не ради самой книжки, а в большей степени ради характеристики того социума, где она признана и востребована.

 

Итак, книжка.

Ради справедливости, стоит отметить, что ее появление на свет – явно продиктовано самыми лучшими, самыми благими побуждениями. Вдобавок, это побуждения очень неплохого и явно очень душевного человека, для которого лошади – «не пустой звук».

Это несомненно.

Автор совершенно искренне подкладывает под любую строку – очень нежные нотки, очень любовные интонации и нелицемерно предполагает, что ее метода отношений с лошадьми является для последних и разумной, и щадящей, и нужной, и дружественной.

Этот‑то привкус нежности, это ощущение «хорошести» автора и сбивает с толку читателя, который привык к мясницким откровениям профессиональной «спортивной» литературы, к очень грубому лицемерию популистов или к холодному безразличию классиков.

 

Здесь‑то и начинается самое интересное.

Хватанувший наживку явно «нестандартного подхода» и видимых благих намерений автора, читатель сразу же забывает о том, какая именно организация «вымощена благими намерениями». И забывает зря, ибо Линда Теллингтон весело и нежно формирует очередную маленькую преисподнюю для лошади, маскируя «нестандартным подходом» простую цыганщину, безграмотность и самую обыкновенную дремучесть.

 

Правда, в данном случае – это дремучесть «сюсюкающая».

Данный вид дремучести уже перестает быть редкостью, более того – сюсюканье становится стилем, и чем более активно и проникновенно сюсюкает автор, тем более он будет востребован в наши дни, когда всякие там витты, гуревичи‑рогалевы, кизимовы и «лошади на даче» – уже выглядят спецлитературой для не полностью полноценного читателя.

Как известно, ничто не симулируется так дешево и не ценится так дорого, как простой гуманизм.

Что бы ни написал автор, какую бы дикую, безграмотную и губительную практику для лошади ни предложил – все это совершенно неважно. Если он при этом обильно посюсюкал, то его гуманизм и лошаделюбие – ни у кого не вызовет сомнения.

При этом перед авторами такого типа стоит задача и более сложная, чем простая имитация «гуманизма». Необходимо так аккуратно смастерить книжку, чтобы все‑таки не войти в конфликт с агрессивной безграмотностью аудитории.

Читателя нельзя злить, напоминая ему о том, что он сер и невежественен. Надо щадить населяющие его мозг стереотипы. Постоянно опуская читателя, можно только разжечь протест и ненависть к тексту. Это прекрасно знают авторы популярных книг и даже при наличии некоторых знаний – обязательно подделываются под читательский уровень.

(Мы не знаем, имеет ли в данной книге место это естественное лицемерие автора, побаивающегося своего читателя, или Теллингтон‑Джонс искренна до конца и во всем.)

Впрочем, лошади совершенно безразлично, какими именно «намерениями и побуждениями», подлинными или ложными, злыми или добрыми, – утверждается смертельное для нее невежество.

В нашей «банке», украшающей храм коллективного сознания «российских конников», в труде Линды Теллингтон‑Джонс представлены – и редкая серость, и виртуозное сюсюканье, и самые лучшие побуждения.

Рассмотрим же ее. Беспристрастно, и все же с симпатией к автору, учитывая, что автор, во‑первых, пожилая дама, а во‑вторых, все‑таки «председатель».

Напоминаю, что самоприсвоенный, но всеми принятый титул Линды Теллингтон‑Джонс, которым она ныне уверенно подписывается – «Председатель Союза Полномочных Послов От Животного Мира».

 

Впрочем, книга написана еще «до» председательского титула, так что для ее рецензирования – помощь людей в белых халатах может и не понадобиться.

Итак, содержательная часть книги делится на три неравные части:

Часть первая заключается в проповеди «завитушкой теории», которую мы подробно и доброжелательно рассмотрим чуть позже.

Вторая часть – это странный вариант ломброзианства. Автор, причудливо интерпретирует известную теорию Ломброзо о физиогномических приметах преступников. Будущий «посол» на основании личных наблюдений за особенностями строения черепа лошади и миологической картины основных мышц головы делает выводы о порочности лошади, ее преступных наклонностях или же о ее достоинствах.

Третья часть – это непосредственно пропаганда практики «исправительных прикосновений» ТТЕАМ, личного изобретения автора. В третьей части уже более ощутимо присутствуют «посольские» мотивы, поэтому и рецензировать ее придется с предельной деликатностью.

 

Начнем с проповеди «Завитушкой теории».

Данная теория заключается в том, что завитки шерсти являются доказательством тех или иных качеств лошади и напрямую свидетельствуют о ее характере и способностях.

Автор пишет: «Завитки у лошадей являются эквивалентом отпечатков пальцев у людей». Из этого почему‑то делается восторженный вывод о решающей роли завитков для определения характера лошади.

То, что криминалистикой давно доказано, что отпечатки пальцев НЕ ЯВЛЯЮТСЯ у людей хоть как‑то связанными с характером или наклонностями, – автора не смущает.

Не смущает автора и откровенная надуманность анатомической аналогии «пальцы‑волосы».

Но это бы все полбеды. Это из симпатии к автору можно списать на некоторое «дамство», которому некоторая бездумность даже как‑то «идет».

Дальше – хуже.

«Завитушная» теория преподносится безапелляционно, торжествующе, как абсолютное ноу‑хау автора.

Подтверждением истинности «завитушества» служат два туманных примера с проблемами каких‑то безымянных гражданок и ссылка на дедушку автора, который что‑то подобное слышал от «цыган», на «скаковой конюшне в России».

Причем с каждой страницей «завитушечный пафос» нагнетается, усугубляется и возводится в абсолют.

Все бы это, в принципе, было бы даже забавно, если не знать, что еще Фредерико Гризоне в 1558 году в своем трактате «Ордини ди Кавалькаре» полностью презентовал эту самую «завишушечную теорию», которая была осмеяна и разгромлена несколькими поколениями Мастеров Школы.

По сути, все, что излагает Теллингтон‑Джонс как ноу‑хау, довольно бесстыдно «сдуто» из «Ордини ди Кавалькаре».

 

Я бы сказал – сдуто бесстыдно, но неряшливо.

Если по ряду позиций текст Теллингтон‑Джонс почти дословно (по крайней мере – сущностно) повторяет текст Фредерико Гризоне, то, например, в оценке завихрений шерсти на лбу – показания «завитушников» расходятся.

 

Гризоне пишет, что «если у лошади есть только один завиток, или вместе с ним имеется „римский эфес“ (или римская шпага, завиток в форме эфеса шпаги), наверху шеи, рядом с гривой, то она будет счастливой».

Завитки на лбу Гризоне тоже характеризует как очень положительный признак, а вот Теллингтон по данному вопросу заламывает руки. И заходится в причитаниях. Оказывается, это совсем плохо, и чем этих завитков больше, тем хуже: «С жеребцами дело обстоит по‑другому – 80 % жеребцов, у которых я видела такой рисунок на голове, отличались ненадежным, иногда даже опасным поведением».

Дальше еще смешнее.

Гризоне: «Завиток на шерсти в прошлом назывался „кружочек“ (чиркьело), и это некие завинченные волоски, которые обычно образуют круг примерно с „кваттрино“, и часто такие завитки бывают длинные, более или менее похожие на перо».

По Гризоне – это хорошо.

А Теллингтон от такого завитка опять приходит в ужас.

Мотивация «ужаса» забавная – «такой завиток похож на рваный воротник, а это очень не нравится бедуинам».

Понятно, что разрывание воротника при получении очень плохих вестей – это древний иудейский обычай, но при чем здесь лошадь, ее особенности и связь между завитушкой, напоминавшей мусульманам‑бедуинам рваный воротник иудеев, и дурными врожденными наклонностями лошади, запечатленными в завитушке? Непонятно.

 

Теллингтон гордо игнорирует эти противоречия и казусы. Ее можно понять, она очень занята. На следующих страницах она в лучших традициях американского «дамства» старательно дает поэтические названия таким завиткам, например «Чиело», «Саванна винд» и т. д.

Но принципиальных расхождений меж Гризоне и Теллингтон все же немного. А там, где они есть, адепты завитушничества всегда могут выбрать между двумя ахинеями ту, что им больше по вкусу.

Несмотря на некоторые расхождения, понятно, что здесь мы имеем дело с некоторыми, мягко говоря, «литературными заимствованиями», так как в общем и целом автором «завитушечкой» теории, просто по дате рождения и написания труда, следует признать все же Гризоне.

(Grisone Federico. Ordini di cavalcare. Pesaro Bartolomeo Cesano, 1558.)

Но бедолагу Фредерико просто обобрали, даже не упомянув о нем как о родоначальнике и основателе теории.

 

Получилось очень некрасиво, причем факт откровенного литературного воровства Теллингтон явно не смущает.

Не смущает настолько, что становится понятно, что здесь кое‑что пострашнее простого плагиата. Здесь – то, что называется, просто «не читала». Искренне не знает.

Классику, азы иппологической истории, книгу не то чтобы необходимую, а какую‑то просто неизбежную при изучении истории лошади.

Незнание подобного фундаментального труда для лошадеведа, конечно, очень экзотично.

Остается предположить, что «Ордини ди Кавалькаре» прочли те «цыгане», которые пересказали ее в России Линдиному дедушке, а уже дедушка, кое‑что запамятовав и переврав по пути, – передал внучке, которая полностью авторизовала эти изыскания.

Кстати, попутно возникает естественный вопрос – а есть ли хоть какая‑то реальная подоплека под «завитушничеством»?

Есть ли хоть какие‑то основания расценивать эти завитки шерсти на лошадином теле как указатель на те или иные качества, пороки или достоинства, которыми можно руководствоваться для характеристики лошади?

Возможно, и есть. Но для суммации, оформления в серьезную теорию вычисления реальных закономерностей соотношения «завитков» и «качеств» – требуется многолетняя научная статистика, разработка большого количества тестов и проведение серий экспериментов с лошадьми, которые полностью освобождены от всех видов как положительного, так и отрицательного воздействия на них всех агрессивных факторов, одним из которых является сам человек.

 

Теллингтон же предлагает «завишушничество» в его сегодняшнем, зыбком и чисто «болтологическом» виде как руководство к действию, как реальную оценочную методику, руководствуясь которой могут быть «забракованы» (со всеми вытекающими для их судьбы последствиями) тысячи лошадей.

 

По счастию, «завитушная» теория Теллингтон‑Джонс всерьез не была принята специалистами или содержателями конзаводов, ферм и т. д., а то конина стала бы значительно дешевле.

Впрочем, возможно, просто коннозаводческая публика не читает «очень добрых» книжек о лошадях, написанных дамами. А зря, возможно, это окончательно развязало бы им руки.

Ломброзианские экзерсисы, которые продолжают книгу, что подозрительно, тоже имеют некоторое сущностное сходство с «Ордини». Не такое буквальное, но все ж сходство. Здесь скорее соревнование в нелепостях.

Гризоне: «Лошадь с чулком на правой задней ноге – порочная и несчастливая».

Теллингтон‑Джонс: «Если ноздри узкие – лошадь медленно соображает».

Гризоне: «А лошадь с чулками на левой передней и правой задней – характерна тем, что с нее легко можно упасть».

Теллингтон‑Джонс: «Уши, рот, ноздри, глаза – создавали картину лошади с очень низкими умственными способностями» и т. д.

 

Впрочем, в книге много, со страстью и придыханием говорится и об «уме лошади», об уме и даже об… интеллекте.

 

«Такой рот указывает на высокий уровень интеллекта» (стр. 45). «Такой нос отражает высокий интеллект…» (стр. 44). «Лошадь с такой щекой умная» (стр. 42). «Щучий профиль указывает на развитый ум» (стр. 39). «Большие ноздри – признак развитого интеллекта» (стр. 48). «Большие мягкие внизу ноздри говорят о высоком интеллекте и о том, что лошадь много думает» (стр. 49). «Лошади с таким подбородком необычайно умны» (стр. 50). «Заостренные уши указывают на высокий интеллект» (стр. 56) и т. д. и т. п.

 

Такая концентрация внимания на теме «ума и интеллекта» самым естественным образом вызывает желание узнать, что же имеет в виду автор, что именно для него есть «ум и интеллект лошади» и каким образом Линда Теллингтон определяет уровень интеллекта?

Что же таится за ее дружелюбной пытливостью на эту тему?

Возможно, это некие особые тесты, знание Школьных методик, данные научных экспериментов?

Но все – увы – очень просто.

 

Умные лошади – это те, которые не сбросили лично Линду или ее подруг.

Глупые лошади (с низкими умственными способностями) – это те, кто от них избавились.

Никаких других критериев интеллекта лошади книжка Теллингтон‑Джонс не предполагает и даже не подразумевает.

Преподносится эта точка зрения опять‑таки на «голубом глазу» и с огромным энтузиазмом.

В качестве научных доказательств верности собственных ломброзианских изысканий об уме лошади – приводится опять какая‑то бесфамильная Мери, которая на какой‑то лошади врезалась в стену дома.

Причем два раза подряд (стр. 67). И только потому, что лошадь была «глупая».

А в качестве доказательства «ума» приводится пример с какой‑то лошадью, которая не сопротивлялась тому, что одна из подружек Линды любила помассировать об нее зад.

(Надо отметить, что и помимо этих конкретных мест у автора везде наличествует нестерпимая, типично дилетантская черта сдабривать тексты частными «примерчиками», не запротоколированными, не являющимися плодом экспериментов или исследований, а просто – повествующими о проблемах неведомых или абстрактных подружек. Естественно, эта стилистика совершенно неуместна ни в каком серьезном, или претендующем на серьезность, тексте.)

 

То есть везде, где говорится об «уме» лошади, – подразумевается простая тупая покорность лошади в ответ на болевое воздействие «железа», шпор или долбящего по ее спине человеческого зада.

 

Многостраничное вычисление по форме черепа, ушей, завитков, бугорков, особенностей губ и наличия или отсутствия усов (есть и такое) – все сводится к тому, что ум лошади – это ее способность долго терпеть дамочек, желающих кататься.

Я понимаю, что этот вывод и жесток, и грубоват, но никакого другого – при всем желании из первых двух частей книги сделать невозможно. Причем все эти откровения обильно перемазаны авторской «любовью» к лошади.

«Посольских» мотивов в первых двух частях книги еще не ощущается, все как раз предельно банально и годится в качестве идеологической базы для любого проката или кск.

 

Переходим к самому интересному, непосредственно к методу Линды Теллингтон‑Джонс, к так называемым ТТЕАМ.

ТТЕАМ – это некие загадочные упражнения, полумистические прикосновения, очень высокопарно проименованные «Облачный леопард», «Лежащий леопард», «Взмах медвежьей лапы» и т. д. Надо отметить, что все массажно‑тыкательные экзерсисы имеют пафосные наименования.

Не помню, есть ли пасс «Брильянтовый баран», возможно и нет, но по стилистике вполне мог бы быть.

Итак, что же такое ТТЕАМ? Сама Линда, как всегда с большим энтузиазмом, характеризует ТТЕАМ на стр. 183 следующим образом:

«TEAM – сокращение от Tellington‑Jones Equine Awareness Method (Метод Осознавания Лошадей Теллингтон‑Джонс)».

Но помимо простого TEAM есть еще и ТТЕАМ. Это то же самое, но туда «добавлено некое „Ти‑прикосновение Теллингтон“».

Короче, все это, по свидетельству самой Линды, является ни больше ни меньше, чем «Инструментом Для Изменения Характера», и служит для «укрепления здоровья и получения высоких спортивных результатов».

Короче говоря, ТТЕАМ – это несколько очень многозначительно обозванных движений руками по телу лошади.

Никакого научного, физиологического или анатомического обоснования все это елозенье руками не имеет, что, впрочем, кокетливо признает и сама Джонс.

Это некое загадочное воздействие на некие загадочные «зоны», имеющее некие загадочные последствия.

Более того, автор, вторгшись в тему «чистой» анатомии и физиологии, – виртуозно уходит от любой конкретики анатомического или физиологического характера.

И кстати, правильно делает, что уходит.

Даже легчайшее соприкосновение Линды Теллингтон‑Джонс и простой анатомии лошади – имеет для ее книги катастрофические последствия. В одном‑единственном месте, вероятно, на секунду забывшись, наша красавица Линда – переходит на язык анатомии и остеологии и… обнаруживает в теле лошади «хвостовую кость».

«Хвостовую кость»!

Упоминание об этом невиданном и неизвестном науке фрагменте лошадиного скелета настойчиво повторяется ТРИЖДЫ. (Дважды на странице 203 и один раз на стр. 204.)

Если бы надо было придумать некую ярчайшую примету невежества и шарлатанства, то, вероятно, этой приметой могла бы быть «хвостовая кость».

 

«Затем надавите на хвостовую кость – в направлении позвоночника» (стр. 203).

 

 

«Делать больше кругов у основания хвостовой кости» (стр. 203).

 

 

«Здесь тренер давит большими пальцами сверху на хвостовую кость и одновременно тянет другими пальцами снизу» (стр. 204).

 

Естественно, после таких откровений автора, после демонстрации такого уровня невежества – дальнейший серьезный анализ «ТТЕАМ‑прикосновений» становится полностью нереален. И даже мессианские нотки, которые опытному человеку подсказывают, что дело рано или поздно кончится полным «послом» – не спасают ситуацию.

Кстати, именно с этих страниц – автор начинает уверенный заход на крещендо лошаделюбия, на гимн счастья и понимания, на высокие ноты своего «посольства».

Но крещендо еще впереди, а пока Линда забавляет читателя феноменальными по степени невежества анатомическими экскурсами, дикими и очень настойчивыми советами по лечению, «улучшению характера» и «помощи лошади в осознании самой себя».

Сочетание стилистики «забавного дамского рукоделия» и стилистики мессианства, когда автор нешуточно намекает на обладание «секретом лошадиного счастья», – становится уже совсем заметным.

Естественно, для катающихся дам, которым точно так же, как и автору, неизвестно, что хвост лошади содержит в себе лишь продолжение позвоночника, состоящее из 17–19 vertebrae caudales , т. е. хвостовых позвонков, – рекомендация автора «толкать хвостовую кость в направлении позвоночника» покажется очень «миленькой и умненькой».

(Вот они пусть и толкают. Надеемся, что ответы лошадей этим дамам будут адекватными и прицельными.)

Естественно, выполнение любых рекомендаций Джонс по «ТТЕАМ‑прикосновениям» или любым иным манипуляциям с лошадью – является совершенно недопустимым, как недопустимы любые процедуры или манипуляции, изобретенные человеком, который не имеет понятия не только о физиологии лошади, но даже о самой элементарной ее анатомии.

Впрочем, крещендо, высочайшая нота книги – все, наконец, расставляет по своим местам.

На странице 199 – Линда открывает секрет.

Секрет лошадиного счастья в такой доброй и такой многозначительной книжке Линды Теллингтон‑Джонс – это стальная цепочка длиной 70 сантиметров.

 

«В ТТЕАМ мы используем два инструмента: дрессажный хлыст длиной 120 см и 70‑сантиметровую цепочку, которая прикреплена к чомбуру. Цепочка продевается снизу в левое кольцо недоуздка, затем идет вверх под наносным ремнем, продевается в правое нижнее кольцо и крепится на верхнем кольце с правой стороны».

 

Ларчик открывается, как видите, очень просто. Настойчиво рекомендуемая нашей гуманисткой конструкция есть предельное по мощности своего воздействия рычаговое назальное средство, способное легко раскрошить хрупкую носовую кость черепа и обеспечивающее при любых движениях чомбура резкое болевое воздействие в том самом месте, где голова лошади наиболее уязвима.

Любая попытка сопротивления, да даже и простого ухода чуть в сторону от «несущих счастье» прикосновений ТТЕАМ – немедленно отдается, согласно простым и неоспоримым законам физиологии, – резкой болью в области храпа. Болевую степень такого воздействия возможно оценить достаточно точно: в рекомендуемом «послом» месте воздействия цепочкой – толщина кожи не более 1 мм, натяжение кожного покрова очень сильное, прилегание кожи предельное и цепь воздействует практически прямо на периост (periosteum ). Всегда полезно вспомнить, что именно в периосте, в его остеоиных канальчиках и концентрируются, помимо кровеносных и лимфатических сосудиков, все болевые рецепторы кости. Рычаговое воздействие рубчатой фактурой стальной цепи практически на голый периост – гарантирует, что никакой лошади увильнуть от осчастливливания не удастся.

А там уж потчуй ее хоть «облачным леопардом», хоть «бриллиантовым бараном», хоть жестом, который должен напоминать «охоту медведя на лосося». Главное, не забывать сюсюкать и ежеминутно исповедоваться в любви к лошади.

А самое главное – ни черта об этой лошади не знать.

Такое вот грустное «крещендо», такой вот милый секрет.

Такая вот книжечка.

Помесь бесхитростного плагиата, жестокой глупости, невежества и… самых лучших побуждений.

Что и делает ее наиболее пригодной и эффективной в качестве священной банки для дикарей «конского мира» России.

 

Публикуется по: Nevzorov Haute Ecole. № 12 (1, 2009)

 

 

«По‑большому»

 

Хм… боюсь, наш кинопрокат опять‑таки хотят украсить шедеврами. Прокатчики скрипуче потирают ладошками – завершился Венецианский фестиваль.

Всю киномуть и видеомуру, которая легализована этим мероприятием, всю киноахинею, которую это мероприятие тщательно собрало со всего мира и макияжило в фестивальные цвета, теперь можно скупать и хорошо продавать.

 

И в нашем бедном прокате тоже. Удивить, правда, зрителя трудно, планка киномаразма задрана необычайно высоко. Могу напомнить о «главном задирателе» планки 2007 года – недавнем фильме «300 спартанцев».

Хорошенькое дело – кинематограф!

Дело чертовски удобное и безответственное.

А главное – предоставляющее возможность безнаказанно обгадить все что угодно.

Хочется, к примеру, особо мерзко, «по‑большому» осквернить что‑нибудь в античности… да пожалуйста.

Неважно, что является побудительной причиной этого желания – противный преподаватель латыни в колледже или томиком Еврипида по голове в детстве дали, но вот появилось у вас желание как‑то особо мстительно обгадить античный мир.

Обычному человеку это сложно.

Надо лететь в Грецию, пробираться в Парфенон, слушать глупого гида, шарахаться меж колонн, а потом, выбрав местечко, спускать штаны и, жмурясь от вспышек трехсот «мыльниц» японских туристов, под визг и хохот делать по‑большому на античный мрамор.

Повяжут стопроцентно. И побьют втихаря.

В депортационных протоколах потные греки начертают такую абракадабру, что на родине стыдно будет показаться даже в фильме Прянишникова.

В общем, вариант дорогой, трудный и почти мучительный.

Можно, конечно, попробовать себя и в античных залах Эрмитажа, по это очень рискованно. Уничтожат сразу. Возможно, даже еще до штаноспускания.

У эрмитажных старушек особый глаз на вандалов.

И нюх. А в кармашках у них завернутые в салфеточки запасные вставные челюсти, припасенные на случай, если штатный комплект увязнет в теле осквернителя залов, а еще полсмены надо будет улыбаться глупым туристам и ходить в буфет.

Причем вцепится не одна и не две.

Умерять ваш дефекаторский пыл понабегут старушки из соседних залов и даже не закусают – сжуют.

То есть проблемы огромные.

 

Есть, конечно, совсем уж вариант экономкласса: купить по‑тихому томик Геродота и как‑нибудь над ним поизгаляться.

К примеру, ежеутренне надирать страницы в лапшу для кошачьего туалета.

Но это совсем мелко.

Настоящего удовлетворения не будет.

Желающему сделать по‑большому на античную историю иначе как в режиссеры‑постановщики в общем‑то и податься некуда.

Зак Снайдер, постановщик нового варианта «300 спартанцев», это доказал.

 

Ощущение, что смотришь персидскую киноагитку V века до нашей эры, созданную по заказу древнеперсидского Минобороны как раз накануне войны с Грецией.

Спартанцы представлены накачанными, но тупыми дебилами, отпускающими запредельно глупые шуточки и с совершенно непонятной мотивацией поступков.

Это хороший прием, я сам его частенько употреблял.

Берешь хорошего человека.

Берешь его храбрый, желательно экстремальный поступок.

И человека, и поступок «не трогаешь», даже можно лицемерно доброжелательно поохать, но сам поступок аккуратненько лишаешь всякой понятной мотивации.

Еще лучше – вообще «выжигаешь» мотивацию, ненавязчиво выводя героя на просторы чистой психиатрии.

В сухом осадке получаешь злобного и неадекватного дебила, опасного для окружающих.

Санитары с мокрыми простынками и аминазином автоматически предстают спасителями мира.

Примерно такая же история и в новой версии «Спартанцев».

Воины Лакедемона, которые оставили человечеству безупречный и самый высокий образчик человеческого поведения, выглядят агрессивными, туповатыми дебилами, персы – санитарами.

Компьютерность фильма даже не чрезмерная, она просто откровенно бесстыжая, за каждым кадром просматривается десяток грустных китайских «ботаников», тупо рисующих пиксели.

Надо сказать, не впечатляет.

Историческую составляющую рассматривать нет смысла, ибо нет предмета анализа. Фильм так радостно и откровенно бессмыслен, так крепко настоян на комиксах для слабоумных, что история в нем не имеет даже статуса соуса.

Так, предлог порисовать пиксели.

Кастинг, вероятно, опустошил все помойки, бомжатники и биржи безработных Калифорнии. Спартанцы – дебильны, персы, как всякое разумное начало, – безлики.

Формируя Ксеркса, персидского царя, Снайдер, надо сказать, чуть потешил душу, создав гомосексуальное, обвешанное цацками рэпперское подобие.

Впрочем, его осовремененность не случайна. Он понятен, в отличие от лаконцев, он тщательно отмотивирован в амплуа «развратный цивилизатор».

В общем, гадость редкостная. Просмотр фильма смело можно приравнять к созерцанию в течение 117 минут попыток дефекации меж колоннами Парфенона.

 

Публикуется по: Профиль. № 34 (542) от 17.09.2007

 

 

«Волкодав»

 

Так уж получилось, что в который раз приз Выборгского кинофестиваля становится своего рода осиновым колом, который забивают сквозь слой земли и доски в труп очередного «отечественного шедевра». На сей раз кол в Выборге получил «Волкодав».

Понятно, что попытка поиграть во «Властелин Колец» провалилась. (Ах, какая неожиданность!)

 

Понятно, почему.

 

Первое и, вероятно, главное – «несколько иной» уровень драматургической основы. Конечно, запредельной глупостью было пытаться создать «русский шедевр» на основе лубочной и пустой, вторичной до умопомрачения дамской «псевдофэнтези» Семеновой.

Кино штука беспощадная, и мгновенно демонстрирует надуманность, вторичность и фальшь литосновы. Но, демонстрируя эти милые качества, – и само умирает сразу.

 

Впрочем, Семенова – не единственная беда «Волкодава». Но об этом чуть позже.

 

Предлагаю, кстати, обойтись без обсуждения сюжета. Не знаю, как у вас, но у меня нет на руках решения суда, обязывающего меня обсуждать сюжет этого произведения. Без решения суда, по доброй воле, всерьез (или даже не очень) анализировать взаимоотношения и страсти героев – абсолютно нереально.

Возможно, впоследствии, в соответствии с тенденцией к полной отмене смертной казни, – суд сочтет возможным заменить расстрел или повешение часовым обсуждением взаимоотношений (извините, пожалуйста) Волкодава и Людоеда. Но по мне – лучше уж оставили бы расстрелы и не брали серьезного греха на душу.

 

Но про сюжет – это так, лирическое отступление.

 

Лучше уж обсудить вторую неприятность, обеспечившую «Волкодаву» почетное 7654 место в списке «фильмы для дураков» – фэнтези, как жанр и традиция, уже давно сложился, – и колошматить в готические двери жанра ногой в лапте – занятие безнадежное. Маковки, луковки, берендеи, квас и торчащая из зада «лучинушка‑лучина» – все это находится вне мировой традиции «фэнтези», выглядит дико, фальшиво и наивно.

 

Третья неприятность – традиция советского кинематографа.

Киносказки Александра Роу.

Столяров и фанерно‑резиновый Горыныч.

Ронинсон, Мартинсон и Гердт в роли трех богатырей.

Типовые аленушки и гусельный перебор.

Грибок пророс. Видеть «Морозко всерьез» нестерпимо.

 

Четвертая неприятность – зримая, очевидная нищета, крайне забавная в том, что именуется масштабным блокбастером. Такого рода кинематограф – постановочный, костюмный, батальный – это всегда парад амбиций, демонстрация художественной и финансовой мощи фильма и породившего его концерна.

 

«Волкодава» сбацали, как‑то не приняв во внимание, что нам давно есть с чем сравнивать. Кого дурят?

В «Волкодаве» наблюдаются, во всей красе, приметы бедненького кинца, снятого не просто на медные, а на особо затертые и позеленевшие медные деньги.

Декорационность декораций. Спецэффектность спецэффектов.

И прочее в таком же духе.

 

А ведь все можно было бы спасти и сделать почти удобоваримым.

При такой отчаянной бедности картины надо было срочненько отказываться от блокбастерского пафоса – и косить под авторское кино.

Минуте на двадцать второй – вставить хронику блокадного Ленинграда. (Сюжет бы не пострадал.)

На тридцать девятой минуте – забацать хорошее интервью с Валуевым или аккуратно вмонтировать краткий обзор новостей микробиологии. (Сюжет бы только выиграл.)

Потом покрыть все вместе ровным слоем музычки в духе раннего Шнитке (капают сопли в глубокий колодец) – и авторское кино готово.

Можно в Венецию.

Ан нет… Советский карлик – больше! Хотим национальный блокбастер.

Получили национальный блокбастер.

Кино на бересте. Лыковый монтаж. Смотреть при лучине.

 

Возвращаемся к бедности.

Вот здесь как раз и моя тема всплывает. Лошадиная.

Тут вообще беда. Похлеще, чем проза Семеновой.

Убогость, доложу вам, редкая.

 

Стиль верховой езды героев – откровенно прокатно‑колхозный, со всеми приметами такового. Рывки за рот, долбежка задом по седлу, бессмысленное пихание ногами и «типовая прокатная» грубость с лошадью.

Понятно, что актер и не обязан делать это прилично, – понятно, что всадник – это отдельная профессия, учиться которой надо много лет, но существует хорошая практика, когда перед съемками подобного рода артистов загоняют на месяцок к приличному мастеру, и он, не тратя времени на обучение верховой езде типа «смена – повод», учит актера хорошо выглядеть на лошади. Просто выглядеть элементарно эстетично, «играя» привычность к этому делу, небоязнь и имитацию некоторых навыков.

Здесь, в «Волкодаве», прокатная «смена – повод» во всей красе.

В нормальном кино ЛЮБОГО, даже подготовленного актера при малейшей возможности («усреднение плана», сложный свет в кадре, ракурсы сзади, мельтешение по первому плану иных всадников, лиц или предметов) подменяют квалифицированным дублером. Даже не на трюках, а просто на шагу или рыси.

Потом приклеивают пару крупных планчиков героя «через ухи лошади», и выглядит все не так безобразно, как могло бы быть.

Герои «Волкодава» ежеминутно демонстрируют навыки прокатной посадки и колхозно‑спортивную стилистику управления. Опять‑таки «бушует совок». Артисты «ездют».

 

Далее, амуниция.

Зритель, конечно, идиот в своем большинстве. Но, рассчитывая ТОЛЬКО на идиотов, надо делать спец‑фильмы для демонстрации только в специальных психиатрических интернатах. Или честно маркировать их на афишах как «фильм для умственно отсталых».

С амуницией опять полный «совок».

 

Итак, фильм заявляет о своей аутентичности (аутичность держится в тайне).

По идее, по замашке, все подлинное, суровое, все настоящее и кондовое до жути.

Но и тут прокол.

 

По сюжету – глубокая древность, славянский мир, а на коне главного героя – славянского богатыря – магазинная (сувенирного типа) уздечка а‑ля Португез (75 евро) с испанской магазинной железякой «Вакеро» (25 евро).

И то, и другое – обычный ширпотреб, грудами лежащий в любой лавке на Западе.

Стремена древнеславянских всадников – просто советские, «колхозного» типа, без затей, утвержденные как нормативная единица сельхозинвентаря Минсельхозом в 1935 году. В 1959 году они прошли «переаттестацию» и снова были утверждены, так что на особую «древность» не тянут. Седла – обычные спортивные, белорусского производства и «офицерские», массовая продукция ШСК (шорно‑седельного комбината, г. Москва). Попадаются и ТКСки из реквизита «Тихого Дона». Есть, что совсем смешно, пара современных дешевых португальских седел а‑ля Зальди, несоразмерные и ни одной лошади не подходящие.

Лошади – по большей части – откровенно хромые. Те, что не хромают явно, – «завязанные на движениях», в скверном состоянии, усугубляемом примитивно‑колхозной ездой актеров и ухарски‑колхозной ездой каскадеров Кантемирова и какого‑то чешского любителя, взявшегося за «конное обеспечение».

Все остальное – в таком же духе. В общем «бяда». Короче, кому повезло, кто не видел, пожалейте свое время.

 

Публикуется по: Nevzorov Haute Ecole. № 2, 2007