Зловещий барьер Конспект

«Знание – опасная штука Человек неспособен ежеминутно, весь день напролет управлять своими мыслями, а по ночам ежечасно следить за неподвластными ему сновидениями. Скоро меня найдут мертвым – это неизбежно. Тогда вы должны..»

«Первую же пчелу, которая вздумает жужжать о том, что мед украли, тут же прихлопнут», – размышлял профессор Педер Бьернсек. Мысль была новой и, казалось бы, шутливой, но своим рождением она была обязана ужасающим фактам. Профессор провел длинными, тонкими пальцами по рано поседевшим волосам. Взгляд его странно выпуклых, горящих жутковатым огоньком глаз был устремлен в окно кабинета, которое выходило на бурлившую транспортом стокгольмскую улицу Хеторгет. Но смотрел он вовсе не на транспорт.

А первую корову, которая возглавит борьбу против дойки, ждет скорая смерть, – закончил он про себя. Стокгольм гудел и ревел, не ведая о нависшей угроза Профессор безмолвно застыл, погрузившись в мрачные раздумья. Вдруг взгляд его ожил, глаза расширились, в них мелькнуло узнавание. Медленно, неохотно он отошел от окна.

Двигался он так, как будто одним лишь усилием воли принуждан себя пятиться от чем‑то страшного, что, незримо притягивая, манило его.

Вскинув руки, он тщетно попытался оттолкнуть от себя пустоту. В неестественно выпученных глазах, по‑прежнему холодных и неподвижных, сверкало нечто неподвластное страху. Как зачарованные, они следили за чем‑то бесформенным и бесцветным, ползущим от окна ж потолку. Сделав нечеловеческое усилие, профессор повернулся и бросился бежать.

Не добежав до двери, он судорожно вздохнул, споткнулся. Падая, сведенной рукой схватил со стола календарь и стащил на ковер. Потом всхлипнул, прижал руки к сердцу и затих. Искра жизни угасла. Верхний листок календаря трепетал от загадочного, невесть откуда прилетевшего ветерка На листке стояла дата 17 мая 2015 года.

Когда полиция обнаружила Бьернсена, он был мертв уже часов пять. Медицинский эксперт невозмутимо констатировал смерть от сердечного приступа и на этом успокоился Тщательно осматривая помещение, лейтенант полиции Бекер нашел на письменном столе профессора записку – весть с того света.

– Что мы должны? – спросил Бекер. Ответа не последовало. Голос, который мог бы произнести зловещий ответ, умолк навсегда. Бекер выслушал доклад эксперта, потом сжег записку. «Профессор, как и многие его коллеги, на старости лет стал чудить, – решил он. – И не удивительно: груз ученой премудрости оказался ему не по силам. Официальный диагноз – сердечный приступ. Какие могут быть сомнения?»

Тридцатого мая доктор Гатри Шеридан размеренной дергающейся поступью робота вышагивал по лондонской Чаринг Кросс Роуд. Глаза его, похожие на холодные сверкающие льдинки, были неотрывно устремлены в небо, ноги механически меряли тротуар. Он напоминал слепого, следующего по знакомому до мелочей маршруту.

Джим Ликок увидел Шеридана, когда тот, как заведенный, шествовал мимо, но не заметил в нем ничего странного.

– Эй, Шерри! – крикнул он, подскочив к приятелю, и уже было собрался хлопнуть его по плечу, но внезапно застыл в смятении.

Оборотив к встречному бледное напряженное лицо, на котором, как сосульки в голубоватом полумраке, поблескивали глаза, Гатри схватил его за руку и затараторил:

– Джим, видит Бог, как я рад тебя видеть! – Он часто дышал, в голосе звучала настойчивость – Джим, мне необходимо с кем‑то поделиться, или я просто сойду с ума. Я только что открыл самый невероятный факт в истории человечества. Поверить в него почти невозможно. И все же он объясняет тысячу таких вещей, о которых мы только догадывались. Или вообще игнорировали.

– Ну и что же это такое? – скептически осведомился Ликок, вглядываясь в искаженное лицо доктора.

– Джим, я хочу сказать, что человек – не хозяин и не властитель своей души и никогда им не был. Он всего лишь домашняя скотина!.. – Шеридан вцепился в собеседника. Голос его сорвался, потом поднялся на два тона. В нем зазвенела истерическая нотка. – Я это знаю, слышишь, знаю! – Ноги его подломились в голенях. – Все кончено! – Он рухнул наземь.

Потрясенный Ликок поспешно нагнулся над упавшим, расстегнул ворот его рубашки, приложил руку ж груди. И ничего не ошутил. Сердце, которое только что бешено колотилось, остановилось – навек. Шеридан был мертв. Скорее всего, сердечный приступ.

В тот же день и час. нечто очень похожее произошло с доктором Гансом Лютером. Несмотря на обманчивую полноту, он вихрем пронесся по лаборатории, стремглав слетел вниз по лестнице, промчался через холл. При этом он все время испуганно оглядывался через плечо, глаза его сверкали, как полированные агаты. Подбежав к телефону, он трясущейся рукой набрал номер «Дортмунд‑Цайтунг» и потребовал редактора. Глаза его были прикованы к лестнице, телефонная трубка, прижатая к уху, дрожала.

– Фогель, – завопил он, – у меня есть для вас самая потрясающая новость со времен сотворения мира. Нужно оставить для нее место, много места, и поскорее, пока не поздно!

Расскажите подробнее, – терпеливо предложил Фогель.

– Земной шар, опоясанный транспарантом, и на нем надпись: «Держитесь подальше!»

Покрывшись испариной, Лютер следил за лестницей.

Ха‑ха! – безжалостно ответил Фогель Его крупное лицо на видеоэкране, установленном над телефонным аппаратом, выражало снисходительное понимание: он привык к чудачествам ученых.

Нет, вы послушайте! – отчаянно закричал Лютер, вытирая лоб трясущейся рукой. – Ведь вы меня знаете. Знаете, что я не лгун и не трепач. И никогда не говорю ничего такого, что не мог бы доказать Так вот, я утверждаю: ныне, а возможно уже целое тысячелетие наша несчастная планета… А‑а‑а!… А‑а‑а!

Из повисшей на шнуре трубки раздался встревоженный крик:

– Лютер! Лютер! Что с вами?

Доктор Ганс Лютер не ответил. Медленно повалившись на колени, он поднял странно поблескивающие глаза к потолку, потом упал на бок. Медленно, очень медленно провел языком по губам – раз, второй. Смерть его наступила в зловещей тишина.

На видеоэкране дергалось лицо Фогеля. Из раскачивающейся трубки еще долго раздавался взволнованный писк, который здесь уже никто не мог услышать.

-----------------

– Уэбб умер час назад. Нам позвонили из полиции, потому что у него в бумажнике нашли наше письмо. – Лицо Сангстера омрачилось. – Обстоятельства его смерти вызывают недоумение. Медицинский эксперт утверждает, что он умер от сердечного приступа, и в то же время он испустил дух, стреляя в пустоту.

– Стреляя в пустоту? – недоверчиво переспросил Грэхем.

– В руке у него был пистолет, и он всадил две пули в стену своего кабинета

– Ну и дела!

– С точки зрения благосостояния и научного прогресса нашей страны, – продолжал Сангстер, тщательно взвешивая каждое слово, – смерть таких талантливых ученых, как Мейо и Уэбб, имеет слишком большое значение, чтобы мы могли пустить дело на самотек, тем более что присутствуют некие загадочные обстоятельства

-----------------

Когда началась пальба, по коридору проходило с полдюжины людей. Они тут же ворвались в комнату и обнаружили его лежащим на полу при последнем издыхании. Он все пытался что‑то сказать, но язык его уже не слушался. Никто не мог войти в кабинет или выйти из него незамеченным. Мы допросили шестерых свидетелей – все они вне подозрений й потом, медицинский эксперт ведь сказал, что это сердечный приступ.

– Может быть, и так, – уклончиво ответил Грэхем, – а может, и нет.

Едва он произнес эти слова, как по комнате пролетел ледяной вихрь По спине у Грэхема поползли мурашки, волосы на голове зашевелились – и все прошло. Осталось внутреннее ощущение смутного беспокойства, как у кролика, который чувствует незримое присутствие затаившегося поблизости ястреба.

– И все равно, что‑то тут нечисто, – не унимался Воль. – Нюхом чую, что у этого Уэбба были галлюцинации. Но я и жизни не слыхал, чтобы галлюцинации случались от сердечного приступа, поэтому даю голову на отсечение: он принял какую‑то дрянь, от которой все разом и приключилось.

– Вы хотите сказать, что он был наркоманом? – с сомнением в голосе осведомился Грэхем.

– Вот именно! Держу пари: вскрытие покажет, что нюх меня не подвел.

– Дайте мне знать, если ваша догадка подтвердится, – попросил Грэхем.

Открыв стол Уэбба, он стал просматривать аккуратно подшитые папки с перепиской. Там не оказалось ничего такого, что смогло бы удовлетворить его интерес или привлечь особое внимание. Все письма без исключения были обыденными, пресными, почти нудными. Он сложил папки на место. На лице его было написано разочарование.

Закрыв стол, Грэхем обратил внимание на огромный, встроенный в стену сейф. Воль передал ему ключи.

– Они были у него в правом кармане. Я бы сам порылся в сейфе, да мне велели воздержаться до вашего прихода.

Грэхем кивнул и вставил ключ в замок. Тяжеленная дверь медленно повернулась на шарнирах, открыв внутренность шкафа. У Грэхема и Воля одновременно вырвался возглас изумления. Прямо перед ними висел большой лист бумаги, на котором торопливым почерком было нацарапано: «Постоянная бдительность – вот нереальная цена свободы. Если меня не станет, свяжитесь с Бьернсеном».

-------------------

– Удалось восстановить слова на том листке, который вы нам передали, – сказал офицер. – Текст довольно бессвязный, но для вас он, возможно, чтонибудь да значит.

– Читай, – приказал Воль Он весь обратился в слух. Полицейский стал читать отпечатанный на машинке текст.

«Особенно восприимчивы моряки. Необходимо более подробно разработать эту проблему и получить сравнительные данные по экипажам морских судов и сельским жителям. Скорость оптической фиксации у них должна быть разной. При первой же возможности проверить эти показатели. Еще нужно уговорить Фосетта, чтобы он дал статистику распространенности зоба среди сумасшедших, в особенности – шизофреников. В его лечебнице собака зарыта, только ее нужно откопать».

Полицейский поднял взгляд от бумаги:

Тут всего два абзаца. Это – первый.

– Давай дальше, приятель, – нетерпеливо прервал его Грэхем. Офицер продолжил чтение. Все это время Грэхем не сводил глаз с экрана. На лице Воля все явственнее проступало недоумение.

«Между самыми неожиданными и, казалось бы, разнородными случаями существует реальная связь. Нити, соединяющие странные явления, слишком тонки, чтобы их можно было заметить. Шаровые молнии, воющие собаки и ясновидящие, которые вовсе не так просты, как мы полагаем. Вдохновение, душевный подъем и вечная одержимость. Колокола, звонящие сами собой, корабли, исчезающие средь бела дня, лемминги, мигрирующие в долину смерти. Свары, злоба, ритуальная болтовня, пирамиды с невидимыми вершинами… Все это можно было бы принять за кошмарную стряпню сюрреалистов последнего разбора, если бы только я не знал, что Бьернсен был прав, устрашающе прав! Это картина, которую необходимо показать всему миру – если такое зрелище не приведет к бойне!»

– Ну, что я вам говорил? – спросил Воль, выразительно постукивая себя по лбу. – Типичный бред наркомана!

– Ладно, разберемся. – Приблизив лицо к телефонному сканнеру, Грэхем сказал офицеру. Спрячьте бумагу, чтобы она была в полной сохранности. Сделайте еще две машинописные копии. Пусть их перешлют Сангстеру, начальнику Ведомства целевого финансирования США, в его здешний офис, что находится в здании Манхэттенского банка.

Он отключил усилитель и повесил трубку. Телеэкран погас.

– Если не возражаете, я зайду в управление вместе с вами, – сказал он Волю.

Они вышли вместе – Воль, уверенный, что это работа для отдела по борьбе с наркотиками, и Грэхем, погруженный в размышления о том, могут ли эти смерти, несмотря на сопутствующие загадочные обстоятельства, объясняться естественными причинами. Переходя дорогу, оба почувствовали какое‑то странное нервное возбуждение – будто кто‑то заглянул в их мысли, ухмыльнулся и был таков.

-------------------

– Он стремительно вышел, как всегда энергичный и решительный.

На углу улиц Пайн и Нассау громоздилась куча искореженного металла Грэхем бросил взгляд поверх клокочущей толпы и увидел два разбитых гиромобиля, которые, как видно, пострадали от лобовом столкновения. Толпа быстро росла. Люди встали на цыпочки, напирали, слышался взволнованный гомон. Проходя мимо, Грэхем кожей ощущал исходившее от них психопатическое возбуждение. Он как будто преодолевал незримое поле чужих вибраций. Ох уж это стадное чувство!

«Несчастье для толпы – все равно, что мед для мух», – подумалось ему.

-------------------

– Что‑нибудь еще? – настаивал Грэхем?

– Да ничего особенного. Он не был такой уж знаменитостью. Если мне не изменяет память, он сам ускорил свой закат, когда выставил себя на посмешище с тем докладом на международном научном съезде в Бергене в 2003 году. Какая‑то сплошная ересь о пределах зрительного восприятия, замешенная на джиннах и привидениях. Ганс Лютер тогда тоже навлек на себя всеобщее недовольство – ведь он, единственный из более или менее известных ученых, принял Бьернсена всерьез.

– А кто такой Ганс Лютер?

– Немецкий ученый, светлая голова. Только он тоже умер, вскоре после Бьернсена.

--------------------

. – Что ж, желаю удачи. Как только откопаете нечто более существенное, чем одни подозрения, мы сразу же подключим к делу Федеральное бюро расследований

– Посмотрим, что получится. – Грэхем уже подошел к двери, когда раздался телефонный звонок Держась одной рукой за дверную ручку, другой он снял телефонную трубку, положил ее на стол, переключил усилитель.

На экране засветилось лицо Воля. Он не мог видеть Грэхема, который находился за пределами угла обзора камеры, и поэтому говорил, обращаясь к Сангстеру.

– Похоже, что Уэбб страдал чесоткой.

– Чесоткой? – в замешательстве переспросил Сангстер. – С чего вы взяли?

– Он разукрасил йодом всю левую руку, от локтя до плеча.

Какого черта? – Сангстер бросил умоляющий взгляд на безмолвствующего Грэхема.

– Понятия не имею. С рукой вроде– бы все в порядке. У меня такая версия: или у него была чесотка, или он таким образом удовлетворял свои художественные наклонности. – Суровое лицо Воля искривила скупая умешка – Вскрытие еще не закончено, только я подумал, что стоит сообщить вам об этом. Если вы сдаетесь, я готов вам загадать не менее дурацкую загадку.

– Кончай, парень, – обрезал его Сангстер.

– У Мейо тоже была чесотка.

– Ты что же, хочешь сказать, что он тоже разрисовал себе руку?

– Ну да, йодом, – злорадно подтвердил Воль. – Левую – от локтя до плеча.

Зачарованно глядя на экран, Сангстер сделал долгий глубокий вдох

– Благодарю, – сказал он. Повесил трубку и с тоской посмотрел на Грэхема.

– Я пошел, – сказал тот.

--------------------

– Нет ли у Ирвина друга или знакомого по фамилии Фосетт? – спросил он.

Ее глаза распахнулись еще шире:

– Как же, доктор Фосетт. Он врач, практикует в Государственной психиатрической клинике и живет там же при ней. А что, он имеет какое‑то отношение и смерти Ирвина?

– Ну конечно, нет. – Грэхем отметил явное замешательство, омрачившее ее обычную невозмутимость. Он почувствовал искушение воспользоваться им и задать ей еще несколько вопросов. Но какой‑то неуловимый подсознательный сигнал, какое‑то смутное предчувствие опасности удержали его. Повинуясь внутреннему импульсу и при этом ощущая себя круглым дураком,он продолжил беседу.

----------------------

Протиснувшись вперед, Грэхем с Волем тоже перевесились через перила.

Там, далеко внизу, на противоположной стороне улицы, проходившей за нижним, поперечным шоссе, виднелась бесформенная груда металла – трагический финал погони. По фасаду здания, десятью этажами ниже того места, где они стояли, проходили глубокие борозды, оставленные рухнувшей машиной. Колея дороги, ведущей в мир иной..

Один из глазеющих водителей тараторил, не обращаясь ни ж кому в отдельности:

Кошмар, какой кошмар! Он, должно быть, рехнулся. Вылетел, как ядро из пушки, вдребезги разнес ограждение и врезался прямо вон в тот дом. Я слышал, как он туда впилился. – Он облизнул губы. – Что твой жук в консервной банке! Ну и загремел! Кошмар, да и только!

Говоривший выразил словами то, что ощущали все остапьные. Грэхем чувствовал их волнение и страх. Их возбуждение, садистскую жажду впечатлений и эмоциональный подъем, сплачивающий толпу, которая, как всегда в подобных случаях, уже начала собираться внизу, на дне трехсотфутовой пропасти.

«А ведь массовая истерия – заразная штука, – думал Грэхем, ощущая, как она вздымается, словно незримый дымок какого‑то дьявольского куренка. – Так можно и поддатьса. Обычно трезвый человек может в толпе ненароком опьянеть. Опьянеть от коллективных эмоций. Эмоции – невидимая отрава!»

Пока он стоял, как зачарованный, глядя вниз, его посетило иное чувство, прогнавшее эти мрачные раздумья, – страх, смешанный с ощущением вины. Так, наверное, чувствовал бы себя чужестранец, лелеющий опасные, наказуемые воззрения, доведись ему оказаться в некой заморской стране, где за инакомыслие того и гляди вздернут на виселицу. Ощущение было столь сильным я острым, что ему пришлось основательно потрудиться, дабы обуздать свой ум.

Оторвав взгляд от зрелища, открывавшегося с высоты, Грэхем толкнул Воля в бок, желая привлечь его внимания.

– Здесь больше делать нечего. Мы прошли за Дейкиним до самого финиша – и вот результат! Нам пора.

-----------------------------

– Одни идут в ногу со временем, другие забегают вперед, а кое‑кто безнадежно отстает, –

-----------------------------

Ну и дела! Все только и делают, что помирают, вот и мы

------------------------------

Новые корпуса Государственной психиатрической клиники, выдержанные в строгом ультрасовременном стиле, раскинулись на территории бывшего парка. Доктор Фосетт явно занимал в здешней иерархии одну из верхних ступенек.

Казалось, этот невзрачный коротышка весь состоит из головы и кривоватых ножек. Его треугольное лицо, массивное в верхней части, книзу постепенно сужалось и заканчивалось тощей козлиной бородкой. Глаза за стеклами пенсне высокомерно щурились.

Он уселся за стол размером с футбольное поле, после чего стал казаться еще меньше, и помахал копией записки Уэбба, которую передал ему Грэхем. Потом заговорил с безапелляционностыо человека, каждое желание которого воспринимается как закон, каждое слово – как непререкаемая истина.

Интереснейшее свидетельство душевного состояния моего друга Уэбба! Печально, очень печально. – Сняв с носа пенсне, он похлопывал им по бумагам, как бы акцентируя свои изречения. – Я подозревал, что он одержим навязчивыми идеями, но, должен вам признаться, даже я не понимал, до какой степени бедняга утратил равновесие.

– Что же вызвало ваши подозрения~ – спросил Грэхем.

– Я страстный шахматист, и Уэбб – тоже. Наша дружба держалась исключительно на общем интересе к игре. В остальном у нас было мало общего. Уэбб – чистый физик, и его работа не имела ни малейшего отношения к психическим расстройствам. И вдруг он стал проявлять и этой области жгучий интерес. По его просьбе я разрешил ему посетить клинику и даже понаблюдать за некоторыми пациентами.

– Вот как! – Грэхем так и подался вперед – А он как‑нибудь объяснил этот свой внезапный интерес?

– Нет, да я и не спрашивал, – сухо ответил доктор Фосетт. – Его занимали в первую очередь пациенты, страдающие навязчивыми галлюцинациями в сочетании с манией преследования. Особое внимание он уделял шизофреникам.

– Это кто такие? – с невинным видом поинтересовался Волк

Доктор Фосетт поднял брови:

– Пациенты, страдающие шизофренией, кто же еще?

– Что в лоб, что по лбу, – не сдавался Воль.

– Шизоидные эгоцентрики, – пояснил доктор Фосетт с выражением безграничного терпения на лице.

Воль обреченно махнул рукой.

– Придурок – он и есть придурок, как его ни обзови, – пробормотал он.

Фосетт пронзил его ледяным взглядом:

– А вы, как видно, склонны к категорическим суждениям.

Я полицейский, – прищурясь парировал Воль, – а потому всегда секу, когда мне зубы заговаривают.

– Шизофреники, – ответил Фосетт таким тоном, каким обычно разговаривают с детьми, – это люди, страдающие особым видом душевного расстройства, которое в прошлом веке было известно как дементия прекокс. У них происходит раздвоение личности, причем доминирующая часть живет в фантастическом мире, который кажется им реальнее любой реальности. Для многих форм дементии характерны галлюцинации, которые могут варьироваться по интенсивности и детальности. Фантастический же мир шизофреника всегда одинаково ярок и неизменен. Если максимально упростить картину, то можно сказать: перед ним всегда один и тот же кошмар.

– Теперь ясно, – неуверенно промолвил Грэхеж.

Фосетт с предельной осторожностью нацепил пенсне на нос и встал.

– Я покажу вам одного из наших пациентов – он весьма заинтересовал Уэбба.

Вслед за доктором они вышли из кабинета и, минуя бесконечные переходы, добрались до восточного крыла клиники. Здесь Фосетт приблизился к ряду дверей, ведущих в палаты, остановился у одной из них и жестом пригласил своих спутников подойти поближе.

Заглянув в маленькое зарешеченное оконце, они увидели перед собой совершенно голого мужчину. Он стоял у кровати, расставив тощие ноги и выпятив неестественно раздутый живот. Потухший взор страдальца был неотрывно, с какой‑то дьявольсвй сосредоточенностью прикован к собственному брюху.

Это часто бывает при шизофрении: пациент принимает определенную позу, порой непристойную, и может, не шелохнувшись, находиться в ней. так долго, что нормальный человек ни за что не выдержал бы, – скороговоркой зашептал Фосетт. – Случаются такие периоды, когда больные превращаются в живые статуи, зачастую довольно отталкивающие. Вот этот – типичный позер. Его безумный мозг одержим мыслью, что в животе у него – живая собака. Вот он и ждет, когда она пошевельнется.

– Боже правый! – вырвалось у Грэхема, явно пораженного увиденным.

– Уверяю вас, это вполне заурядная галлюцинация, – заметил Фосетт, являя собой образчик профессиональной невозмутимости. Он смотрел через решетку с видом натуралиста, разглядывающего пришпиленную на булавке бабочку. – Только иррациональная реакция Уэбба заставила меня обратить на этого пациента особое внимание.

– А как реагировал Уэбб? – Грэхем еще раз заглянул в палату и сразу же поспешно отвел глаза. У него в мозгу мелькнула та же мысль, что и у Воля: «Я бы ни за какие блага туда не вошел».

– Больной его просто заворожил. Он сказал мне: «Фосетт, бедолагу доконали невидимые студенты‑медики. Это всего лишь изувеченные останки, которые супервивисекторы выбросили на свалку». – Фосетт погладил бородку. – Образно, но логики – никакой, – произнес он со снисходительной усмешкой.

По телу Грэхема пробежала внезапная дрожь. Несмотря на железные нервы, он ощутил приступ дурноты. У Воля вид был тоже бледноватый. Оба они почувствовали одинаковое облегчение, когда Фосетт повел их обратно, в свой кабинет.

– Я спросил Уэбба, что, черт побери, он имеет в виду, – все с той же безмятежностью. продолжал доктор Фосетт, – но он только натянуто усмехнулся и процитировал изречение о том, что глупо быть мудрецом, когда неведение – благо. Через неделю он в страшном волнении позвонил мне и попросил дать сведения о статистике заболевания зобом среди слабоумных.

– У вас они есть?

– Есть. – Совсем исчезнув за своим огромным столом, Фосетт порылся в ящике и вынырнул с листом бумаги. – Вот, я приготовил специально для него. Поскольку Уэбб умер, информация несколько запоздала. Он подвинул листок Грэхему.

– Но отсюда следует, что на две тысячи обитателей клиники не зарегистрировано ни одного случая зоба! – воскликнул Грэхем, пробежав глазами текст. – Из отчетов других клиник тоже видно, что таких случаев либо нет вообще, либо они крайне редки.

– Это ровным счетом ничего не значит и свидетельствует лишь о том, что слабоумные не особо подвержены болезни, которая вообще встречается редко. Вероятно, такие же данные мы получили бы и по двум тысячам водителей автобусов, торговцев краской или… полицейских.

– Как только подхвачу зоб; так сразу же вам сообщу, – мрачно пообещал Воль.

– А что вызывает зоб? – перебил его Грэхем.

– Недостаток йода, – с готовностью ответил Фосетт.

– Йода! – Грэхем и Воль обменялись многозначительными взглядами, и Грэхем спросил:

– А избыток йода как‑нибудь связан со слабоумием?

Фосетт расхохотался так, что козлиная бородка затряслась.

Будь так, среди моряков встречались бы сплошные идиоты – ведь они употребляют в пищу продукты, богатые йодом.

В мозгу у Грэхема молнией мелькнула ослепительная мысль. На лице Воля было написано, что до него тоже дошло. Весть от покойника, страдающего отсутствием логики:

Особенно восприимчивы моряки.

Восприимчивы – но к чему? К иллюзиям и основанным на иллюзиях моряцким поверьям? Ко всем этим морским змеям, русалкам, сиренам, летучим голландцам и прочей бледной, леденящей душу нечисти, колеблемой морской зыбью в лучах луны?

Необходимо более подробно разработать эту проблему и получить сравнительные данные по экипажам морских судов и сельским жителям.

С трудом сохраняя обычную невозмутимость, Грэхем взял со стола записи Уэбба.

– Благодарю, доктор. Вы нам очень помогли.

– Обращайтесь ко мне без всяких колебаний, если я хоть чем‑нибудь смогу быть вам полезен, – сказал Фосетт. – И если вы в конце концов выясните причину странного состояния Уэбба, мне было бы интересно узнать подробности. – Последовал короткий смешок, скорее холодный, нежели примирительный. – Компетентный анализ каждой галлюцинации вносит ценный вклад в понимание общей картины.

Они сразу же отправились в обратный путь Единственный раз за всю дорогу Воль нарушил напряженное молчание, сказав:

– В пору подумать, что среди ученых, которые слишком много шевелили мозгами, распространилась эпидемия временного помешательства.

Грэхем хмыкнул, но ничего не ответил.

– Гениальность вообще сродни безумию, – продолжал Воль, явно намереваясь развить свою теорию. – К тому же знание не может расти безгранично. Кое‑кто из лучших умов неизбежно должен выйти из строя, пытаясь объять необъятное.

– Никто из ученых и не пытается объять необьятное. Ни один мозг не способен вместить такую уйму знаний. Вот почему каждый ученый, являясь специалистом в своей области науки, может быть сущим профаном в том, что выходит за пределы его научных интересов.

Настала очередь Воля хмыкнуть. Он целиком сосредоточился на дороге – что, правда, никак не сказалось на его манере брать повороты – и до самого дома, где жил Грэхем, не проронил ни слова. Там он высадил своего пассажира и, бросив: «До завтра Вилл», – умчался прочь.

Утро было ясным, как символ нового дня, несущего новые открытия. Грэхем стоял перед зеркалом, деловито жужжа электробритвой, когда зазвонил телефон. На экране возникло лицо незнакомого юноши.

Мистер Грэхем? – спросил он, разглядывая собеседника.

– Он самый.

Я из Смитсоновского института, – сказал юноша – Вчера, поздно вечером, мистер Гарриман хотел вам кое‑что сообщить, но не застал дома.

– Я был в Олбани. Что он хотел мне сказать?

– Мистер Гарриман просил вам передать: он связался со всеми информационными агентствами и выяснил, что за последние пять недель они опубликовали сообщения о смерти восемнадцати ученых. Семь из них – иностранцы, одиннадцать – американцы. Это раз в шесть выше среднего уровня – ведь информационные агентства редко подводят итоги больше, чем за месяц.

– Восемнадцать! – Грэхем так и впился взглядом в лицо собеседника. – А имена у вас есть?

– Есть, – юноша стал диктовать.

Грэхем быстро записывал фамилии и страны, где проживали покойники.

– Что‑нибудь еще, сэр?

– Передайте, пожалуйста, мою благодарность мистеру Гарриману. Пусть он позвонит мне в офис, когда ему будет удобно.

– Хорошо, мистер Грэхем, – юноша отключился, оставив Грзхема в глубокой задумчивости.

Восемнадцать!

На другом конце комнаты мелодично прозвенел гонг приемника теленовостей. Подойдя к нему, Грэхем снял крышку с экрана, который у его аппарата был настроен на прием новостей газеты «Нью‑Йорк Сан». Первый утренний выпуск «Cан» медленно поплыл по экрану. Грэхем машинально следил за заголовками, но мысли ем витали где‑то далеко. Однако вскоре его взгляд снова сосредоточился, к нему вернулась обычная собранность На экране появились слова:

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРЫЖОК УЧЕНОГО

Вчера вечером профессор Сэмьюэл К. Дейкин, пятидесятидвухлетний физик, проживающий на Уильям стрит, влетел на своем спортивном гиромобиле на рампу главной развязки со скоростью более ста миль в час и разбился насмерть.

Репортаж занимал две колонки и содержал фотографию места катастрофы, несколько упоминаний об «ушедшем от нас гении» и сообщение о том, что полиция выясняет причину трагедии. Заканчивался он словами: «Начиная со вчерашнего утра, это уже третий смертельный случай среди нью‑йоркских ученых. 0 кончине профессора Уолтера Мейо и доктора Уэбба. мы подробно сообщали в нашем вчерашнем выпуске».

Грэхем извлек из ящика автоматического записивающего устройства фотокопию вечернего выпуска «Сан». Репортажи о случаях с Мейо и Уэббом были помещены рядом. Первый озаглавлен «МЕЙО ПАДАЕТ С МАРТИНА», второй – «ЕЩЕ ОДИН УЧЕНЫЙ МЕРТВ». Оба сообщения были весьма поверхностны и не содержали ничего нового, кроме того, что «полиция ведет расследование».

Как раз в этот момент появился Воль. Он ворвался в квартиру, как вихрь Глаза его сверкали. От выпуска «Сан» он отмахнулся, отрывисто бросив:

– Уже видел.

– Что это ты сам не свой?

– Все мои подозрения, – он сел, тяжело дыша. – Не только ты подвержен подозрениям. – Он перевел дух, виновато улыбнулся, еще раз вздохнул. – Получены результаты вскрытия. Оба – и Мейо и Уэбб – накачаны зельем до бровей.

– Наркотики? – недоверчиво спросил Грэхем.

– Мескаль, – подтвердил Воль – Особая, очень тщательно очищенная разновидность мескаля. В желудке обнаружены явные следы. – Он помолчал, стараясь отдышаться. – А в почках полно метиленовой синьки.

– Метиленовой синьки? – Грэхем тщетно напрягал ум, пытаясь извлечь из услышанного хоть какой‑нибудь смысл.

– Ребята сразу же устроили проверку. И нашли мескаль, метиленовую синьку и йод во всех трех лабораториях – у Мейо, Уэбба и Дейкина. Мы с тобой и сами могли бы их там найти, кабы знали, что искать.

Грэхем утвердительно кивнул:

– Остается предположить, что вскрытие обнаружило бы аналогичный результат и у Дейкина.

– Я тоже так считаю, – согласился Воль. – Еще ребята выяснили, что та дрянь, которую мы нашли у Мейо в печи его дистилляционной установки, – это индийская конопля. Одному Богу известно, где он ее откопал, только это факт. Похоже, он собирался поэкспериментировать и с другими наркотиками, кроме мескаля.

– Если и так, то исключительно в научных целях, – убежденно сказал Грэхем. – Мейо никогда не был наркоманом.

– Оно и видно, – сухо заметил Воль.

Грэхем подвинул и нему список, составленный Гарриманом:

– Вот взгляни. По данным Смитсоновского института, эти восемнадцать отдали концы за последние пять недель. По закону средних чисел получается, что из этих смертей естественны и неотвратимы три, ну от силы четыре. – Он присел на край стола, покачал ногой. – Из этого, в свою очередь, следует. что остальные – не естественны. И еще это значит. что мы влезли во что‑то куда более сложное, чем могло показаться с первого взгляда.

– Не только сложное, но и ненормальное, – заметил Воль, просматривая список. – Во всех делах, где замешаны наркотики, есть что‑то ненормальное.

– Как вспомню того типа с собакой в брюхе, что мы видели в клинике…

----------------------------

Грзхем рассеянно просматривал заголовки укреннего выпуска «Сан», все еще ползущие по экрану. Он уже открыл было рот, чтобы дать Волю достойный ответ, и тут же закрыл. Расплывающиеся перед глазами слова внезапно приобрели четкость. Он встал. Воль проследил его взгляд.

КОНЧИНА ИЗВЕСТНОГО ЭКСПЕРТА

Стивен Рид, шестидесяти лет, проживающий в Фар Рокауэй, устроил сегодня утром странный спектакль на Пятой авеню, после чего бросился под колеса грузовика. Смерть наступила мгновенно. Рид был одним из виднейших в мире специалистов в области хирургии глаза.

Грэхем выключил приемник, закрыл экран и взялся за шляпу.

– Девятнадцатый, – тихо произнес он.

– Ну и чертовщина! – Воль встал и вслед за ним направился к двери. – Снова – здорово!

-----------------------------

Понадобилось целых два часа, чтобы отыскать трех свидетелей.

Первым оказался толстяк с потной физиономией.

– Я шел себе мимо и не особенно глазел по сторонам, – сказал он Грэхему. – У меня и так забот по горло, ясно? Тут этот тип заорал как резаный, исполнил что‑то вроде танца и бросился наперерез транспорту.

– Ну а потом что?

– Я понял, чем это пахнет, и поскорее отвернулся.

Второй шла пышная блондинка. Она явно нервничала. В руке она комкала крошечный платочек, который, отвечая, то и дело покусывала за уголок.

– До чего же он меня перепугал! Вел себя так. как будто охотился за привидением. Я еще подумала, что он его видит воочию. Потом закричал, замахал руками и, как безумный, ринулся через дорогу.

– А вы не расслышали, что именно он закричал?

Она снова вцепилась зубами в платочек. В светло‑голубых глазах мелькнул испуг.

Он так меня расстроил, что я совершенно ничего не разобрала. Он что‑то выкрикивал хрипло и громко, во весь голос. Что‑то вроде: «Нет, нет, Бога ради, нет!» и еще какой‑то бессвязный бред.

– И вы не заметили ничего такого, что могло бы вызвать столь странное поведение?

– В том‑то и дело, что нет! – Прикусив платочек, она повела глазами, словно силясь увидеть нечто незримое.

– Наверняка еще до конца недели побежит за советом ж какому‑нибудь ясновидящему, – заметил Воль.

Третий свидетель, холеный мужчина с вкрадчивыми манерами и хорошо поставленным голосом, сообщил:

– Я заметил мистера Рида, когда он шел мне навстречу. У него был совершенно необычный взгляд: глаза такие яркие и блестящие, как будто в них накапали белладонны.

– Что такое? – насторожился Воль.

– Накапали белладонны – мы в театре иногда так делаем.

– Понятно, – Воль успокоился.

– Он испуганно оглядывался по сторонам, посматривал то вверх, то вниз, как будто чего‑то опасался. Я почувствовал: он что‑то ищет, но совсем не хочет найти.

– Продолжайте, – подбодрил его Грэхем.

– Он приблизился ко мне, и вдруг лицо его побледнело. Казалось, его внезапно объял панический ужас. Он стал неловко отмахиваться, как будто старался отразить роковой удар, потом выкрикнул чтото нечленораздельное и бросился на проезжую часть. – Свидетель обреченно пожал плечами. – И тут его сбил двадцатитонный грузовик. Я ни минуты не сомневаюсь, что смерть наступила мгновенно.

– Вы не расслышали, что он кричал?

– Боюсь, что нет.

– И не заметили ничего, что могло бы его так перепугать?

– Нет, ничего, – уверенно ответил мужчина. – Этот случай так меня потряс, что я сразу же стал искать причину. Но так и не смог найти. Мне кажется, его убило что‑то незримое – может быть. кровоизлияние в мозг.

– Мы вам очень обязаны. – Пока Воль набирал номер морга, Грэхем молча. провожал взглядом уходящего свидетеля, предаваясь своим невеселым размышлениям.

Что за тонкая неуловимая стихия, скрытая в безднах человеческой психики, заставляет малайцев хвататься за нож и мчаться очертя голову, убивая кого попало без малейшего повода? Что за иная, но схожая стихия сумела внушить всей японской нации, что на ритуальное харакири надлежит взирать с отрешенным бесстрастием? Что заставляет индусовфанатиков с радостью лишать себя жизни грозной колесницей Джагернаута? А может быть, теперешняя вспышка смертей вызвана коварным нашествием какого‑то нового вируса, который размножается и распространяется в наиболее цивилизованной среде, причем его роковым образом стимулируют йод, мескаль и метиленовая синька?

Он был вынужден прервать свои раздумья, поскольку Воль уже повесил трубку и смотрел. на него с видом мученика, обреченного расплачиваться за прошлые прегрешения.

– Рида еще не вскрывали, но уже ясно, что хотя бы по одному параметру он укладывается в общую схему. Он тоже разукрасил себя йодом.

– Левую руку?

– Нет, видно, он решил соригинальничать, или ему просто так было удобнее. На этот раз левая нога – от бедра до колена.

----------------------------

Грэхем насмешливо фыркнул, не прерывая поисков. Через некоторое время он обратился к Волю. В руке у него было письмо.

– Вот, послушай «Дорогой Стив! Я был очень опечален, когда узнал, что Мейо дает тебе свои снадобья. Мне, конечно, известен твой интерес, и все же, честно говоря, эти забавы – пустая трата драгоценного времени. Советую выбросить все в мусорное ведро, а заодно и из головы. Я совершенно уверен, что так безопаснее». – Он оторвал взгляд от письма. – Здесь стоит адрес Уэбба. И подпись – «Ирвин».

– А дата?

Двадцать второе мая.

– Совсем свежее.

Вот и двойная связь, – заметил Грэхем, – Мейо – Уэбб – Рид. Передача шла от одного к другому, именно этого я и ожидал.

– Я тоже. – Воль перелистал страницы, бегло просматривая текст. – Личные рекомендации как раз то, о чем я тебе говорил. Хотя дело выглядит так, как будто Уэбб почему‑то старался отговорить Рида.

– Потому что такие забавы чреваты смертельным исходом. Уэбб еще тогда это понял! Двадцать второго мая он знал, что его дни сочтены, так же точно, как я знаю, что стою здесь перед тобой собственной персоной. Он уже ничего не мог изменить, но пытался отвести Рида от края пропасти.

– Что за жуть ты несешь, – жалобно проговорил Воль, оторвавшись от бумаг. – Так ты скоро скажешь, что следующими жертвами окажемся мы с тобой.

– Я вовсе не уверен, что это так уж далеко от истины, тем более что мы понемногу выходим на след.

И снова холодная дрожь пробежала у него по спине. Он пошевелил лопатками, стараясь прогнать странное ощущение. Его охватило острое чувство психологического тупика: как будто мысли было позволено двигаться в любом направлении, кроме одногоединственного. Стоило ей податься в ту сторону – сразу же звучал сигнал тревоги, и любопытствующий ум покорно отступал.

– Ни черта. Сплошные глазные яблоки и зрительные нервы, – проворчал Грэхем, засовывая на место пачку ничего не значащих писем. – Он с ними ложился и с ними вставал.

– У меня то же самое, – отозвался Воль. – А что такое конъюнктивит?

– Болезнь глаз.

-------------------------

– Насколько мне известно, Рид был выдающийся хирург‑офтальмолог. Могла ли его профессия обусловить повышенный интерес к наркотикам?

Возможно – до какой‑то степени.

– Нет ли у вас здесь специалиста по наркотикам?

Причард снова задумался.

– Пожалуй, лучше всех в них разбирается Дикон. Вам его позвать?

– Да, пожалуйста

Причард позвонил:

– Пусть Дикон зайдет на минутку, если он свободен.

Вскоре появился Дикон. Вид у него был недовольный. На руках – резиновые перчатки, на седеющей голове – офтальмологическое зеркало с лампочкой.

– Какого– черта вы в такое время… – начал он, но, заметив посторонних, оселся и буркнул: – Прошу прощения.

– Извините, доктор, что оторвали вас от работы, – миролюбиво начал Грэхем. – Постараюсь вас не задержать, а потому буду краток. Не могли бы вы сказать, что случится с человеком, если он разукрасит себя йодом, а внутрь примет мескаль и метиленовую синьку?

Угодит в психушку! – ни секунды не раздумывая, ответил Дикон.

Воль притворно ойкнул и уставился на свой живот.

– Что, буквально? – так и вскинулся Грэхем. – Это вызовет психическое расстройство?

– Да ничего подобного! Просто надо бить сущим идиотом, чтобы додуматься до такой бессмыслицы. Вот и все, что я хотел сказать.

– Я совсем не об этом, доктор. Меня интересует физический эффект, независимо от мотива.

– Ну, хорошо. – Дикон заговорил уже более дружелюбно. – Не буду скрывать, у других специалистов вы могли бы получить более точный ответ, и все же я бы так сказал от мескаля ваш человек воспарит до небес – если, конечно, примет приличную дозу, метиленовая синька очистит почки и обесцветит мочу. Что же до йода, он окажет бактерицидное воздействие и окрасит кожу. К тому же, являясь галогеном, он очень быстро распространится по всему организму.

– А вы не думаете, что все три препарата, если применить их вместе, могут подействовать как‑то по‑особому, причем куда сильнее? Скажем, один из них, как катализатор, вызовет реакции другого?